Последние несколько месяцев я провела в каком-то странном анабиозе: жизнь остановилась на неопределенный срок. Время размылось; один день был неотличим от другого. Каждое утро Чипс уходил на рассвете, чтобы сделать все необходимое по хозяйству. Я завидовала этой его возможности сбежать в мир, который казался таким простым по сравнению с моим: фермерский труд, конечно, физически тяжелый, даже изматывающий, но там хотя бы все можно понять и уладить. Завидовала я и тому, что Чипсу есть на что переключить внимание, пусть и на пару часов в день.

Я сразу решила: если не хочу сойти с ума, придется делать вид, что я просто наслаждаюсь заслуженным отдыхом в длинном декретном отпуске. Каждое утро я находила себе какую-нибудь рутинную работу по дому – оплатить счета, поработать в саду, распаковать коробки, переставить мебель. Однако к полудню мои (явно недостаточные) запасы воображения истощались, и я плюхалась на диван рядом с Мэри, смотрела вполглаза ту программу, которой она была одержима в данный момент, и грызла за компанию с ней сухие колечки «Фрут лупс». Каким-то образом мне до сих пор удавалось держать тревогу в узде, в самом дальнем уголке моего затуманенного беременностью разума, и фокусироваться на единственном светлом пятнышке, единственном, что придавало мне уверенности в этой ситуации: на ребенке, который рос во мне. Шел второй триместр, ребенок уже толкался ножками, и тошнота почти прошла. Я стала быстрее уставать, но ожидаемых болей пока не было. Пол мы не выясняли, но все анализы указывали на здоровый плод.

В начале декабря, когда до слушания в суде оставалось всего шесть недель, приехал Хэл, чтобы обсудить с нами доводы обвинения. Обычно рассмотрение материалов дела сводилось к работе с документами, и доказательства представлялись мировому судье в виде письменных заявлений, однако Хэл попросил провести очное слушание, рассчитывая выиграть побольше времени и надеясь обнаружить улики, которые позволят оспорить показания стороны обвинения – или, еще лучше, найти свидетеля, который опровергнет историю Каннинг. Если на слушании мировой судья не сочтет, что версия обвинения способна убедить присяжных вне всяких разумных сомнений, обвинения будут сняты, а дело закрыто.

Интерес СМИ к этому делу уже сместил фокус – к счастью, в центре внимания теперь была не я и даже не преступление как таковое, а Элли Каннинг, – однако небольшая группа репортеров (разношерстная компания, представлявшая главным образом разные маргинальные сайты) по-прежнему толпилась у нашей подъездной дорожки, так что проще было встретиться с Хэлом здесь, чем в его офисе в городе. Чипс съездил в город за продуктами на неделю и вернулся домой незадолго до приезда Хэла. В последние месяцы он тоже старался реже бывать в Энфилд-Уош – не столько из-за СМИ, которые его, похоже, не беспокоили, сколько из-за отношения к нам местных жителей, особенно после ночи граффити. Тогда он на это почти ничего не сказал – видимо, не хотел волновать меня еще больше, – только нечленораздельно пробормотал что-то о том, что у некоторых слишком много свободного времени.

Мы втроем уселись за обеденный стол, откуда нам хорошо было видно Мэри: она возилась на веранде с собаками. Я старалась не смеяться, когда Хэл задерживал на ней взгляд, словно хотел убедиться, что глаза его не обманывают. Сегодня утром Мэри щеголяла в своей, как она выражалась, «хламиде» – старом флюоресцентно-оранжевом рабочем комбинезоне, который принес заботливый Чипс, когда я пожаловалась на бесконечную стирку из-за одержимости Мэри собаками. Она лежала на собачьей подстилке, свернувшись калачиком. На одной ее руке развалился Рип, а другой она гладила его по носу. Мэри что-то тараторила без умолку, иногда с большим жаром, но пес, кажется, не возражал: лежал с закрытыми глазами, изредка помахивая хвостом. Неда нигде не было видно – то ли его нос не выдержал такого обращения, то ли он успел спрятаться.

Документов было столько, что за день не пересмотришь, – протоколы допросов, свидетельские показания, заключения экспертов, фотографии, – но самое важное Хэл изложил в сжатом виде. В основном все было так, как я и ожидала. Все чушь, все сфабриковано.

И все совершенно неопровержимо.

Я снова перечитала заявление девушки – медленно, делая пометки, стараясь найти хоть что-нибудь – какую-нибудь незначительную ошибку, которая могла превратиться в зияющую дыру, – что-нибудь, что могло бы поставить под сомнение ее показания.

Мы просмотрели список вещественных доказательств, подтверждающих насильственное удержание Элли. Картины, нижнее белье, чашка с ее ДНК и следами наркотиков, щетка для волос. Перечитали показания свидетелей со стороны обвинения. Все сходится друг с другом – но расходится с истиной.

Бо́льшая часть всего этого не была неожиданностью, но обвинения, задокументированные так официально и солидно, делали это безумие реальным.

Лжи со всех сторон лилось столько, что невозможно было сообразить, как подступиться к ее опровержению. Обвинения были такой дичью, такой нелепостью. На этом фоне мелкие неправдоподобные детали (скажем, опаивание потенциальной суррогатной матери наркотиками) просто терялись.

Внезапное осознание реальности того, что все это значит для меня и что может значить в будущем, навалилось непроницаемой черной тучей. Годы в тюрьме, разлука с ребенком, конец зарождающихся отношений с Чипсом. А Мэри – что будет с Мэри? Мне захотелось свернуться калачиком и завыть.

– Ничего не понимаю. Как будто кто-то одним щелчком пальцев взял и превратил мою жизнь в какое-то безумие. В какой-то ад.

Чипс, вид у которого был такой же убитый, как и у меня, молча сжал мою руку.

– Наверняка что-то можно сделать – должен быть какой-то способ доказать, что все это ложь.

Хэл словно бы задумался.

– Проблема в том, что доказать реальность какого-то события гораздо проще, чем обратное – то, что его не было. Нам нужно что-то такое, что вызовет сомнения в ней самой – в Каннинг. Хоть какая-то зацепка.

– Но девчонка чиста кристально – еще никто о ней слова плохого не сказал. Прямо святая.

– Но если ее не было здесь, то где же она была? Наверняка кто-то что-то видел, что-то знает.

– Но кто? И как найти этого кого-то? Это же иголка в стоге сена.

Чипс начал с очевидного:

– А как насчет данных из ее телефона? Я помню, она сказала, что он разрядился и что она не видела его с тех пор, как села в машину…

Он с надеждой посмотрел на брата.

– Да. Это все проверено. Данные полностью согласуются с ее заявлением. В последний раз она звонила откуда-то неподалеку от Бродвея, сразу после собеседования в колледже Святой Анны.

– У тебя есть распечатка?

Хэл выудил распечатку из рассыпающейся стопки документов и протянул брату. Чипс мельком взглянул на него и передал мне. Никаких звонков с телефона Элли после даты ее предполагаемого похищения не было. И звонков на ее телефон тоже не было, только полдюжины сообщений – одно от матери, парочка коллективных – от компании одноклассниц, приемная мать выражала надежду, что Элли весело проводит время в Сиднее, – но и только. На мгновение мне стало жаль Элли. Исчезла из жизни почти на месяц, и никто даже не заметил – никому до нее дела не было. За всем этим должна стоять какая-то печальная история, какая-то скрытая боль.

– Жаль, что мы не можем заглянуть в ее нынешний телефон и полистать фотографии. Хотел бы я посмотреть, действительно ли она такая невинная крошка, за которую себя выдает. – Чипс с надеждой взглянул на брата. – Ты ведь наверняка знаешь какого-нибудь хитромудрого технаря, который мог бы вытащить это? По-моему, в наши дни конфиденциальной информации уже не существует?

– Я всего лишь провинциальный адвокат, а не Джеймс Бонд. И в любом случае, даже если бы «технарь» нашел что-то в ее телефоне, это не приняли бы как доказательство – и это совершенно незаконно. Но, помимо свидетелей, это именно то, что нам нужно. Фото. Телефонный звонок. Запись с камер видеонаблюдения. Что-то привязанное к датам, что-то, что можно проверить. – Хэл вздохнул. – Но ты прав – мы ищем иголки в огромных стогах сена. Пока только сама Каннинг знает…