— За вами стоит какой-то ящик. Там инструменты?

Я повернулся. Космо, который был ближе к оливково-зеленому металлическому ящику, о который я ударился, уже открыл его и присвистнул сквозь зубы.

— И что же у нас тут?

— О господи! — Глаза женщины расширились, когда она увидела пистолет, который мой брат достал из ящика.

— Они хотели меня убить, — прохрипела она.

— Возможно.

Я взял ее руки, проверил наручники. Запястья тонкие, но браслеты затянуты слишком туго, самостоятельно освободиться у нее не получится.

— Посмотри, нет ли там чего-то еще, кроме пистолета, чтобы открыть эти штуки, — попросил я Космо.

— Хорошая идея. — Женщина мне улыбнулась. Ее зубы блестели, как после профилактического осмотра у стоматолога.

— Как вас зовут? — спросил я, пока Космо рылся в ящике.

— Сандра, — ответила она, и вдруг ее глаза снова расширились, словно в голове мелькнула ужасная догадка.

Она взглянула на моего брата.

— Вы ведь не заодно с теми?

— Сандра, а дальше? — невозмутимо продолжил Космо.

Она сглотнула.

— Ошацки.

Мне показалось, что я ослышался.

— Как психолог Гаральд Ошацки?

По ощущениям, у меня по спине начал спускаться целый муравейник, и мне захотелось почесаться.

Женщина возбужденно закивала.

— Это мой отец, да. У вас в руке ключ?

Космо наклонился к ней и кивнул.

— Да. Нашел его в ящике-сюрпризе между ножом и другими инструментами. Какое совпадение, не правда ли?

— Что вы имеете в виду? — Раздраженный взгляд Сандры метнулся ко мне. — Что он имеет в виду?

— Он не доверяет вам, — ответил я и взглядом дал Космо понять, что разделяю его подозрение.

— Хочешь сказать, она слишком хорошо выглядит? — спросил его я.

Космо кивнул.

— Чистые волосы, слегка растрепанные, словно сама их взъерошила? Свежий макияж, никаких следов слез, потекшей туши или размазанной подводки…

Пленница возмущенно фыркнула.

— Послушайте, если я не плакса, то это еще не значит, что я лгу.

— А если мы выглядим как лохи, то это еще не значит, что мы такие, — оборвал ее Космо.

Она сделала глубокий вздох и посмотрела сначала на меня, потом на Космо.

— Сами подумайте, зачем мне самой себя связывать?

— Понятия не имею, — ответил ей я. — Но мы это выясним.

— Отличная идея, вызовите полицию.

— Нет.

— Нет? — Ее голос дрожал, как крылья колибри.

— Нет, — повторил я. — Если ты и правда дочь этого психиатра, то сейчас приведешь нас к нему.

Ее машина уже почти час стояла на парковке «Макдоналдса», на пересечении Врангель— и Скалитцерштрассе, куда хватило остатков бензина, а Фрида все еще сидела, крепко вцепившись в руль, словно от этого зависела ее жизнь. Сначала от шока ее бросило в холод, сейчас на лбу выступили капельки пота.

Раньше, когда она читала детективы, ее всегда забавляло описание «оцепенел от страха». Теперь она знала, как это.

Чисто с логической точки зрения ей было понятно, что сейчас нужно делать: пойти в полицию, все рассказать, подать заявление, заблокировать сотовый (который тот мерзавец так ей и не вернул), сообщить работодателю, почему с доставкой пакетов сегодня ничего не получится, потом поехать домой, накрыться с головой одеялом и ждать следующего утра. Как-то так.

Последующие шаги были яснее ясного, Фрида не могла даже пошевелиться. Она находилась в шоковом остолбенении, еще одно понятие, над которым она раньше насмехалась и значение которого поняла сейчас. Даже во власти тех двух психопатов было почему-то не так плохо. Ни тахикардии, ни влажных ладоней, ни сухости во рту. Опасность, которая ей грозила, со всеми последствиями лишь постепенно доходила до Фриды. Сейчас, когда угроза миновала, сердце билось сильнее, а неприятный вкус во рту усилился.

«И я даже слышу голоса. Я схожу с ума, как мои похитители».

Это были даже не голоса, а скорее жужжание, шипение — похожий звук чуть не свел с ума однажды ночью. Ей казалось, что над ухом жужжит комар или шипит негерметичный вентиль на батарее. На самом же деле это оказалась неплотно закрученная крышка на бутылке с газированной водой, которая стояла на ночном столике и из которой едва слышно, но постоянно выходил газ. Шепот, который она слышала сейчас, тоже напоминал шипение плохо закрытого термоса.

Или музыку из наушников, только намного тише.

Она задержала дыхание, наклонила голову, и звук за спиной стал громче.

Фрида выпустила, хотя и нехотя, руль из рук и повернулась назад. Ее взгляд скользил по задним сиденьям, на момент остановился на муляже гранаты («Верно, она по-прежнему у меня в машине»), еще одна причина отправиться в полицию. Затем посмотрела вниз за пассажирское сиденье. И нашла.

Источник шипящих звуков был из серебристого пластика, размером не больше монеты в пять центов.

Конечно!

Это та штука, которая находилась в ухе у чокнутого Макса. Видимо, выпала, когда он вылезал из машины.

Серебряный микронаушник слегка вибрировал, когда Фрида нагнулась за ним. Боязливо, но с любопытством она поднесла устройство к уху. Вставлять его не хотела: отвращение ко всему, что использовал этот ненормальный Макс, было слишком велико, но она и так слышала голос, раздававшийся из маленького устройства.

— Алло? Папа? — говорила девочка. — Алло? Пожалуйста, помоги мне! Я больше не выдержу здесь.

В печальном списке всех унылых гостиных, которые я видел за свою карьеру репортера, помещение, в котором мы сейчас стояли, уверенно занимало первое место.

Удивительно, что эта комната находилась в производящем впечатление уютного домике в Бисдорфе, в конце улицы, мощенной булыжным камнем, по которой лишь изредка проезжали машины. Фасад в пятнах давно нуждался в свежей побелке, черепица позеленела, а печная труба из клинкерного кирпича покосилась, но все это проходило в Берлине как «патина», и действительно, вместе с вьющимся над входной дверью виноградом обеспечивало меланхоличный шарм постройки тридцатых годов.

Однако такие понятия, как патина, уют и шарм, абсолютно не приходили в голову никому, кто оказывался внутри дома. Скорее боль, отчаяние и смерть.

Мы оставили женщину, которая выдавала себя за Сандру Ошацки, в припаркованном перед домом автофургоне, дополнительно перевязав ей руки кабельной стяжкой, на случай, если она и правда самостоятельно надела на себя наручники и спрятала где-то нужные инструменты, чтобы так же без посторонней помощи освободиться от них.

Сандра утверждала, что у нее нет ключа от дома отца, и это даже могло быть правдой, что, однако, не добавляло к ней доверия.

Тем не менее она показала нам дорогу к дому, и, открыв немного подгнившую дверь террасы, ведущую в сад, мы очутились в гостиной Гаральда Ошацки.

Мне казалось, что внутри у меня все заледенело. При взгляде на профессора по коже побежал мороз.

— Что здесь происходит? — шепнул Космо, которого ужасная сцена шокировала так же, как и меня.

А ведь женщина в автофургоне нас предупреждала.

— Вы не сможете поговорить с ним. У моего отца последняя стадия рака легких. Метастазы уже проросли в мозг.

— А почему он тогда не в больнице? — усомнился я в ее словах.

— Потому что, когда много лет назад он открыл частную практику, добровольно отказался от медицинской страховки. Чтобы сэкономить деньги. Глупец думал, что никогда не заболеет. Сейчас, после четырех лет химиотерапии, операций и лучевой терапии, он истощен до предела. Финансово и физически. Вы сами увидите.

И мы еще как увидели!

Профессор Ошацки, или, по крайней мере, то, что от него осталось, лежал на полу, в какой-то луже, от которой пахло кровью и рвотой. Он тяжело дышал — а значит, был жив, — но кожа и кости, которые виднелись из-под задравшейся ночной рубашки, никак не могли быть телом взрослого мужчины. Скорее дистрофичного ребенка.