Клара сделала глоток своего еще слишком горячего чая латте.

– Я не хочу быть невежливой, но почему вы рассказываете мне все это? Большую часть я уже прочитала в прессе. Вы ведь дали показания полиции.

Он кивнул и смущенно посмотрел на стол, словно на тарелке с куском пирога, к которому он не притронулся, был написан ответ.

– Я здесь, чтобы извиниться, – тихо произнес он.

– За что?

– Думаю, все не зашло бы так далеко, если бы я сказал раньше. – Он снова поднял голову.

Он плачет?

– Если бы я вас предупредил, фрау Вернет.

Клара наклонила голову, откинула со лба прядь волос и спросила:

– Вы могли меня предупредить?

– Это длинная история.

Цезарь подыскивал слова, наконец он признался:

– После самоубийства Даяны я начал собственное расследование. Как я уже говорил, у нас были доверительные отношения. Я знал пароль от ее компьютера и мог открыть ее почтовый ящик со своего ноутбука. Даяна сохранила в черновиках свое прощальное письмо, которое написала потом от руки.

– И что?

– И в нем значилось ваше имя.

Мое имя?

Разговор был таким необычным и требующим внимания, что Клара совершенно забыла каждую минуту проверять Амели, что сейчас наверстывала.

В этот самый момент малышка обернулась к ней и одарила беззубой улыбкой – у нее как раз недавно выпал зуб.

– Пожалуйста, не презирайте меня за то, что я сделал, – услышала она Цезаря и снова посмотрела на него.

– Джулс… он был моим лучшим другом. Хотя изменился и ожесточился за последние годы. Он сам в детстве пережил много плохого. Видел, как его отец избивал и мучил мать, пока та не ушла и не оставила их с сестрой с этим сумасшедшим.

Цезарь впервые взял вилку и даже воткнул ее в медовый пирог, но так и не съел ни кусочка.

– Так он объяснил мне свой комплекс помощника и почему работал в службе 112. Но, видимо, отсюда и его ненависть к женщинам, которые безропотно сносили все это.

– Которых он убивал! – прошептала Клара, глядя на Амели, которая, к счастью, не слышала их разговора.

А именно – 8.3., 1.7. и 30.11. Все важные для феминисток даты, как впоследствии выяснили СМИ, анализируя преступления: Международный женский день 8 марта, внесение изменений в Уголовный кодекс 1 июля 1997 года (лишь с этого времени изнасилование в браке в Германии стало уголовно наказуемым) и введение избирательного права для женщин 30 ноября 1918 года.

– Что в том письме? – спросила она Цезаря.

– Пообещайте, что не возненавидете меня.

– Какая у меня может быть для этого причина?

Цезарь вздохнул.

– Мне нужно было обратиться в полицию. Но я думал, что все это лишь фантазии невменяемой женщины. Все-таки незадолго перед смертью Даяна находилась в психиатрической лечебнице из-за паранойи. Насколько серьезно я мог к этому относиться?

Сам того не зная, Цезарь вызвал у Клары одно воспоминание.

Она сама использовала похожие слова, когда спросила своего защитника, действительно ли должна давать показания в суде.

«Насколько серьезно отнесутся к моим показаниям? Ведь известно, что я принимала участие в эксперименте в психиатрической клинике».

Цезарь, снова ковырявший свой пирог, продолжил:

– Я пытался выяснить, есть ли в этом какая-то правда. Попросил Джулса подменить меня на телефоне сопровождения.

– Откуда вы знали, что он позвонит мне?

– Я этого не знал. Но я показал ему, где найти номера, с которых звонили уже много раз. И где документ, в котором указаны признаки беспокойства, страхов и другая информация, помогающая сотрудникам службы вести разговор.

– То есть вы надеялись, что он мне позвонит?

Я была приманкой Цезаря?

– Я надеялся, что он это не сделает. Но около десяти вечера я проверил местонахождение своего ноутбука – на нем установлена программа на случай, если его украдут. И бинго, Джулса не было дома. Я поехал на такси для инвалидов к Литценскому озеру, откуда шел сигнал GPS. И когда увидел на табличке рядом со звонком вашу фамилию, Вернет, то просто обомлел. Теперь я был уверен – что-то не так.

Пауза.

Клара не решалась пошевелиться, из иррационального страха, что может смутить нервничающего мужчину перед собой, и тот перестанет говорить.

– Поэтому я поднялся на лифте, хотел выяснить, что он делает в чужой квартире.

– Но испугались?

– Да. – Ему было явно стыдно. – Наверное, это звучит по-детски, но свет в подъезде не горел. Я вдруг почувствовал себя беспомощным.

– И развернулись?

– Да. Такси ждало меня внизу. Вернувшись домой, я заметил, что потерял мобильный. Но не был уверен, перед вашей дверью или где-то еще. Я время от времени звонил сам себе со стационарного телефона и надеялся, что сотовый у меня украли и что он не попал в руки Джулса. Я даже отправил себе с другого мобильного эсэмэс с требованием к вору вернуть его мне.

– Но вы не позвонили в полицию?

– Нет. И я до сих пор не могу себя за это простить. – Он смущенно кашлянул. – Знаю, я струсил. И вел себя как ребенок, который надеется, что Зло исчезнет, если отвернуться.

– Вы не хотели верить, что ваш друг способен на убийство.

Он кивнул.

– Это слишком жутко. Просто непостижимо. Возможно, вы поймете меня, когда сами это прочтете.

Цезарь отодвинулся от стола и полез за портмоне. Клара хотела уже запротестовать, что сама оплатит счет, но тут заметила, как он положил рядом с чашкой конверт.

– Пожалуйста, не возненавидьте меня, – еще раз сказал он.

Он развернулся на месте и покатился к выходу.

Клара проводила его взглядом. Смотрела, как он подождал, чтобы кто-то из посетителей придержал ему дверь, и вскоре скрылся из вида на своей коляске на Кнезебек-штрассе.

Она убедилась, что Амели все еще занята раскраской. И с колотящимся сердцем и мокрыми от волнения ладонями нащупала листы в конверте.

Затем сделала последний глоток из стакана с водой, который заказала к своему чаю латте.

Наконец открыла конверт и прочитала прощальное письмо Даяны.

«Мой дорогой Джулс,

как бы я хотела, чтобы все вышло по-другому. Чтобы я никогда этого не выяснила. Чтобы мои подозрения не подтвердились. Но я узнала твой почерк, игривую закорючку, которой ты закругляешь цифру 2. Завиток у единицы как у морского конька.

Ты „календарный убийца“.

Это ты оставляешь дату на стенах своих жертв.

Ты помнишь наш первый поцелуй? И много прекрасных лет, которые за ним последовали. Как же я любила твои письма, которые для меня всегда были неожиданностью! Под подушкой, в холодильнике, между спортивными вещами. В бардачке. Меня всегда веселило, что ты ставил на них дату, как в договоре.

Собственно, я хотела верить, что мы действительно заключили пакт, хотя так и не поженились. Хотя ты не хотел отказываться от квартиры, в которой вырос. Ты говорил, что не мог там жить из-за плохих детских воспоминаний, но я знала, что время от времени ты брал тайм-аут и возвращался туда. Все эти годы, что жил у меня. Потому что нуждался в свободе. Теперь я знаю, для чего ты ее использовал, и мой мозг не в состоянии это осознать.

Сначала я боялась, что на Песталоцциштрассе ты встречаешься с другими женщинами. Я ведь знала, какой ты добрый и отзывчивый. Что звонки о помощи, особенно от женщин, не оставляют тебя безучастным.

Ты сам мне рассказывал, как после смены садился в машину и ехал к звонившим, чтобы узнать, все ли у них в порядке. Потому что не мог вынести пустоту после звонка и неизвестность, чем все закончилось.

Ах, лучше бы ты мне изменял. Насколько легче я бы перенесла ревность, чем то, что подтвердил мне твой отец.

Несмотря на весь ужас, несмотря ни на что, я все еще сомневаюсь в себе и задаюсь вопросом, нет ли в этом и моей вины. Все-таки моя ревность заставила меня следить за тобой.

И так я обнаружила окровавленную одежду, которую ты надеялся тайно выстирать в постирочной комнате.