Пастор опять переключил все свое внимание на темный внедорожник. В нем находился только один человек. Какой-то мужчина, на водительском сиденье. Был виден только его затылок – копна седых волос. Подбородок мужчины покоился на груди, как будто он заснул.

Все оказалось даже слишком легко.

Пастор достал из заднего кармана нож и раскрыл его. Рукоятка из слоновой кости всегда казалась ему скользковатой в руке, даже несмотря на перчатку. Это был не тот нож, который следует использовать для резки. Создавался он совсем для других целей. Лезвие из закаленной стали было невероятно острым и твердым. Небольшой изгиб клинка никак не влиял на его прочность. Это был нож, предназначенный исключительно для нанесения колющих ударов. И много лет назад, когда не существовало еще нынешних пружинных выкидных ножей, его использовали именно для этой цели.

На основании рукояти был вырезан цветок. Белая камелия. Нож принадлежал одному из основателей этой группы, и как только Пастор увидел его, то понял, что должен любой ценой получить его. Говорили, что именно этим ножом был убит один человек из Законодательного собрания Луизианы, выступавший против рабства. Лезвие вошло ему прямо в глаз. Пришлось раскошелиться: тайный дилер, приторговывающий нацистскими и ку-клукс-клановскими реликвиями, выручил за него несколько тысяч долларов. Как и в случае со всеми подобными артефактами, происхождение было трудно проверить. Однако Пастор понял, что это настоящая вещь, едва только взял этот нож в руки. Каким-то образом он почувствовал кровь, некогда брызнувшую на это лезвие.

Присев возле водительской дверцы «Шевроле» на корточки, Пастор прислушался. Убедился, что вокруг никого нет. А затем потянулся к дверной ручке и взялся за нее, готовый в любую секунду рвануть ее на себя.

Фрэнсис наблюдал за происходящим, сжав кулаки и оскалив зубы. Глаза у него угрожающе сузились.

Пастор улыбнулся. Ярость, бушевавшая внутри Фрэнсиса, была неподдельной. Это был гнев, на который способен только родитель, потерявший ребенка.

Теперь требовалось действовать быстро. Одним плавным движением он распахнул водительскую дверцу внедорожника, оттолкнулся ногами от земли и изогнулся. Годы работы на земле в молодости сделали его сильным. Время, проведенное в тренажерном зале, позволило стать еще сильнее. И он использовал всю эту силу в одном взрывном движении, взмахнув рукой и задействовав плечи и корпус. Словно боксер, выпрыгивающий из нырка прямо на правый кросс. Быстрый всплеск напряжения в скрутившихся мышцах… Мгновенное движение… Между распахиванием двери и этим рывком прошло меньше половины секунды.

Нож безошибочно нашел нужную точку на шее у старика. Лезвие вошло в плоть и кость по самую рукоятку.

И тут Пастор увидел это выражение в глазах у Фрэнсиса. Нельзя было терять ни секунды.

Пастор подозвал его к себе.

Они постояли несколько мгновений, глядя на мертвого старика на водительском сиденье, из-под уха у которого торчал нож.

– Этой ночью мы стали братьями, Фрэнсис. Пути назад уже нет. Мы будем сражаться за тебя насмерть и ожидаем того же в ответ. Скажи мне, что ты клянешься в этом.

Лицо Фрэнсиса заливал пот, он тяжело дышал, адреналин бурлил у него в крови, словно горячее моторное масло. Он протянул Пастору руку.

– Клянусь.

– Хорошо. Очень хорошо. А теперь помоги мне достать кое-что из пикапа, – сказал Пастор, опять захлопывая водительскую дверцу.

Бежать во весь дух при сорокаградусной жаре и влажности в восемьдесят девять процентов – это все равно что бултыхаться в горячем супе. Воздух ощущается совсем по-другому. Он слишком теплый и влажный. Свернув на грунтовку, я еще больше наддал, изо всех сил работая ногами. Дом Патриции стоял в низине между двумя склонами. Узенькая грунтовка шла здесь в гору и была чертовски крутой. Для машины ничего страшного, но вот в обуви на кожаной подошве постоянно оскальзываешься.

Впереди я различил очертания крупного угловатого автомобиля. На фоне тускло-серой грунтовки он выделялся чуть более темным и четко очерченным силуэтом. Я посмотрел на затылок Гарри, сидевшего на водительском сиденье, и поначалу не мог как следует различить, что именно вижу.

А потом увидел, что голова у него завалилась набок. Наверное, он спал.

А может, и нет.

Закралась непрошенная мыслишка. Всего три слова, которые закрутились у меня в голове.

«Только не это…»

«Только не это…»

И в этот миг, пока мое тело отчаянно месило грязь, прорываясь вверх по мокрой колдобистой дороге посреди болотистой Алабамы, своими мыслями я оказался в больничном коридоре, опять превратившись в подростка старшего школьного возраста. Умирал мой отец. В тот день я одиннадцать часов продержал его за руку. Моя мама просила меня хотя бы ненадолго прерваться – даже не знаю, сколько раз, но я ее не слушал. Я не хотел оставлять его одного. Я не хотел, чтобы он умер, а меня не оказалось рядом – держащего его за руку. Бо́льшую часть того дня он проспал. Редкий вид рака уже почти прикончил его. В тот день отец проснулся всего на двадцать минут. Слишком слабый, чтобы говорить, он немного посмотрел «Старски и Хатч» [298] по портативному телевизору в палате. Отец всегда любил этот сериал, особенно машину из него – «Форд Гран Торино» 1976 года выпуска, ярко-красный, с белыми стрелами по бортам, V-образной виндзоровской «восьмеркой», на широченных легкосплавных колесах с пятью прорезями и чернеными покрышками.

Когда серия закончилось и пошли титры, мама попросила меня принести ей попить из автомата в коридоре. Я отпустил руку отца, взял у нее из кошелька какую-то мелочь и вышел из палаты. Когда банка виноградной газировки со стуком свалилась в лоток, я почувствовал чью-то руку у себя на плече. Это была мама. Я хотел спросить ее, что она тут делает, сказать, что ей не следовало оставлять папу одного. Но промолчал. По выражению ее лица я понял, что отец ушел. И умирал он тяжело в эти последние мгновения. Она предвидела это и отослала меня с поручением. Мать не хотела, чтобы я это видел. Сейчас я это понимаю, но тогда мне казалось, что я подвел его. Меня не было рядом, когда он умер, и это очень долго не давало мне покоя. В тот же вечер прямо в этом коридоре она вручила мне отцовский медальон со Святым Христофором.

Я чувствовал, как этот самый медальон подпрыгивает у меня на груди, когда я скачками поднимался по склону к темнеющему впереди «Шевроле». Той ночью, в коридоре больницы, я просто понял, что мой отец мертв. То же самое чувство пронзило меня сейчас, в самый центр груди. Это случилось опять. Гарри был мертв – и меня не было рядом, когда он умер.

Когда я, теперь уже отчаянно хватая ртом воздух, подбегал все ближе, лунный свет полоснул по заднему стеклу, коснувшись значка «Шевроле» на задней двери, а затем исчез, так как облако скрыло свет. Чем дальше я поднимался в гору, тем мокрее становилась земля под ногами, и с каждым шагом на штанины налипало все больше грязи. Мне было на это плевать, но поскользнуться и упасть не хотелось, поэтому я сместился прямо на траву и двинулся вдоль линии деревьев. Бежать по траве было труднее, но я, по крайней мере, мог двигаться, не теряя равновесия.

С этого ракурса я уже мог частично углядеть интерьер машины, когда на нее опять мимолетно пролился лунный свет. Я чуть не упал, запнувшись, когда увидел, как этот призрачный свет упал на что-то серебристо-белое. Быстро приближаясь, я не сумел разобрать, что это было.

Достигнув цели, я уже ухватился за ручку водительской дверцы, чтобы распахнуть ее, – и тут замер.

Из окровавленной копны седых волос торчала рукоять ножа. Я резко отпрянул, закрыв рот рукой. Мне не хватало воздуха, чтобы крикнуть. Все, что я мог сделать, это попятиться на пару шагов, почувствовав, как где-то в груди растет твердый ком. Показалось, будто меня душат откуда-то изнутри. Паника, шок и страшная боль одновременно охватили меня, и я упал на колени.