Хоть Пастор и был терпеливым человеком, он уже был сыт по горло тем, что Фрэнсис постоянно избегает его вопросов, даже не особо трудных и не имеющих никакого отношения к его горю.

– Боль – это совершенно реальная штука, Фрэнсис. Я представляю ее в виде чего-то вроде газа. Если ты позволишь ей наполнить твое нутро и не выпустишь ее, то в конце концов лопнешь, и это будет выглядеть не слишком-то красиво.

Кивнув и улыбнувшись, Фрэнсис сказал:

– Понимаю, о чем вы. Скайлар… она была всем моим миром. Все, что я делал в своей жизни, с того самого дня, как она родилась, я делал только для нее и Эстер. Я знал, что никогда не стану достаточно хорошим игроком, чтобы податься в профессионалы. Я рано догадался об этом. Но и в школе я учился не слишком-то хорошо. Все, что меня ждало, – это химический завод или работа на тракторе, как у моего папани. И позвольте мне сказать вам, что, когда растешь на ферме, тебе меньше всего хочется зарабатывать на жизнь фермерством.

Пастор кивнул. Ферма, на которой вырос он сам, запомнилась ему лишь хло́пком и болью. У него были шрамы на спине, подтверждающие это.

– Нет, сэр, я не создан для фермерства. Мне всегда нравилось крутить баранку, поэтому я и пошел в дальнобойщики. Совсем неплохая жизнь. Все время в дороге. Радио, компакт-диски… Любая нездоровая еда, какую только пожелаешь… Мне нравилось водить свой тягач, но, оглядываясь назад на последние несколько месяцев, я теперь сожалею об этом.

– Вы жалеете, что стали дальнобойщиком?

– Больше чем о чем-либо еще, – сказал Фрэнсис. – Это отрывает меня от семьи. Иногда на две недели подряд. Чего бы я только ни отдал, чтобы это изменить! Чтобы вернуться назад во времени. Вот вроде Скайлар только что грызла мой палец – у нее прорезались зубки, – а всего через миг она уже заканчивает школу, первой в своем классе… Королева выпускного бала, можете в это поверить?

– Вы наверняка очень гордились? – сказал Пастор.

Фрэнсис начал было что-то говорить, но тут же прихлопнул рот пальцами. Словно проглотил что-то. Что-то большое и твердое. А затем быстро заморгал. Ему не хотелось расплакаться перед Пастором. Такие люди, как Фрэнсис, естественно, тоже плачут. Но меньше всего на свете им хочется расплакаться в присутствии другого мужчины. Это неправильно. Постыдно.

– Я очень гордился Скайлар, хотя, по правде говоря, я… я совсем ее не знал. Есть такой возраст, когда с тобой просто перестают разговаривать. А я бывал рядом недостаточно долго, чтобы заметить. Она была хорошим ребенком, умным и добрым. И она была добра к этому парнишке, Энди… Господи, как бы я хотел, чтобы прямо сейчас он был уже мертв, чтобы никогда не встретился с моей маленькой девочкой!

Пастор внимательно наблюдал за происходящим, отвлекшись от дороги, и не отводил глаз от лица Фрэнсиса, пока не увидел, как по нему скатилась первая слеза. А затем опять перевел взгляд на дорогу. Ту прямую темную дорогу, которая лишь уводила их все глубже в леса и болота Алабамы. Проезжая часть ее все сужалась, а деревья вокруг становились все выше и гуще.

– Простите… – пробубнил Фрэнсис, вытирая нос кулаком и глубоко втягивая воздух носом.

– Даже и не думайте переживать по этому поводу. Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы заплакать. Никогда не забывайте об этом. И знаете почему?

– Нет, вряд ли.

– Потому что только настоящий мужчина умеет так сильно любить. Потому что именно это заставляет нас плакать, Фрэнсис, – любовь. Никогда не стыдитесь этого.

– Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.

Пастор кивнул.

– А тут я собираюсь свернуть. Прямо вон в те кустики, если вы не против. Дорожка тут малость ухабистая, но не беспокойтесь на этот счет. Это просто чтобы мы окончательно не заснули, – сказал он.

– Я знаю, вы говорили, что хотите немного прокатиться и, может, поговорить, но мы едем куда-то конкретно?

– Сами увидите через минуту-другую.

Некоторое время оба молчали. Пикап был лифтованный, на высоком шасси, и на толстых зубастых шинах для бездорожья, поэтому на лугу не настолько трясло, как ожидал Пастор. Он купил этот пикап через интернет, и техпаспорт был выписан на основе поддельного удостоверения личности, благодаря чему номерные знаки и машину было практически невозможно отследить.

Когда они приблизились к густому лесу, Пастор выключил фары. Несколько мгновений они медленно катились дальше практически вслепую, затем глаза Пастора привыкли к лунному свету. Он окончательно сбросил газ и остановил машину. Заглушил двигатель.

– Классные перчаточки, – заметил Фрэнсис, кивнув на руки Пастора, лежащие на руле. – То, что надо, когда ведешь машину.

– Это не водительские перчатки. Я хочу, чтобы вы вышли, тихо закрыли дверь и пошли со мной.

Оба выбрались из кабины, позаботившись о том, чтобы закрыть дверцы как можно бесшумней. Пастор сразу направился к деревьям, которые росли всего в двадцати футах от него, взмахом руки пригласив Фрэнсиса следовать за ним.

– А где мы… – начал было Фрэнсис, но Пастор прервал его, приложив палец к губам.

Они медленно продвигались между деревьями. Земля была мягкой и влажной от летнего мха. При каждом шаге до Пастора, дышащего полной грудью, доносился сладковатый запах разложения. Этот запах был частью его детства. Где-то раз в месяц он уходил с фермы ночью в ближайший лес, с мыслью построить домик на дереве и жить там. На следующий вечер его всегда ловили, поскольку его отец был, помимо всего прочего, опытным следопытом. Как бы Пастор ни старался замести следы, в каком бы уголке леса ни прятался, он всегда слышал голос своего отца и шелест его шагов по устилающим землю листьям и веткам. А потом какую-нибудь цитату из Священного Писания. Это было хуже всего. Скорчившись в дупле какого-нибудь дерева среди многоножек, пауков и жуков, Пастор слушал, как его отец вещает о муках адовых или об отцах из Ветхого Завета, которые были готовы пожертвовать своими сыновьями, чтобы исполнить волю Божью. И ждал. Просто ждал неизбежного момента, когда огромная рука отца ухватит его за лодыжку и вытащит из укрытия, из его безопасного пространства. В какой-нибудь сырой, темной дыре всегда было спокойней и безопасней, чем дома.

Пастор остановился, повернулся и протянул Фрэнсису руку, приглашая его подойти и на что-то взглянуть. Земля перед ними резко уходила вниз, к камням, мертвым деревьям и тропинке. Откос был крутым и высоким – футов, наверное, тридцать.

– Видите тот дом вдалеке? – спросил Пастор.

Фрэнсис кивнул.

– Это дом Энди Дюбуа. Он сейчас там, крепко спит. Вы ведь в курсе, что сегодня его выпустили под залог?

– Слышал что-то такое, – сказал Фрэнсис.

– И что вы при этом чувствуете? Парень, который убил вашу маленькую девочку, сейчас у себя дома, валяется в постели, набив живот курятиной с кукурузным хлебом. Скажите мне: так должно быть? Это справедливо?

– Нет, конечно же, нет! Он должен получить иглу в вену, а еще лучше – стул! Хотел бы я, чтоб мне дали побыть с ним хотя бы десять минут в запертой комнате!

Пастор согласно кивнул.

– И что бы вы с ним сделали? Расскажите мне.

– Я бы заставил его страдать, – ответил Фрэнсис.

– Ну что ж, а теперь взгляните на этот дом еще разок. Видите начало колеи? И вот там, чуть правей, большую темную машину?

– Вижу, но едва-едва. У нее свет выключен.

– В этом «Шевроле» сейчас один из адвокатов, представляющих Энди Дюбуа. Подумайте об этом. Они хотят вернуть его обратно на улицу. Я не могу этого допустить.

– А что тут можно сделать? – спросил Фрэнсис.

– Пойдем, посмотрим, – сказал Пастор.

После чего двинулся налево, где обрыв был не таким крутым, и бесшумно направился к темнеющему впереди «Шевроле». Фрэнсис последовал за ним, хотя на некотором расстоянии. Выйдя из-за деревьев позади машины, Пастор подождал, пока Фрэнсис догонит его. Потом взмахом руки приказал тому остановиться на обочине, примерно в тридцати футах от машины. Следующие несколько минут должны были стать решающими. Это был поворотный момент. Пастор понимал, что как только он сделает следующий шаг, пути назад уже не будет. Он уже представлял, как отреагирует Фрэнсис, и надеялся, что был прав. Если он ошибся в своих предположениях и Фрэнсис отреагирует плохо, то не исключено, что придется убить его. Чего очень не хотелось бы.