Все еще всхлипывая и шатаясь, я направился к Йоле. Фрида разрезала ей веревку на спине, а я подхватил на руки. Йола была холодная, ужасно холодная, но я ощущал ее дыхание у себя на мочке уха, чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь — о большем я и не мечтал.

Но ее пульс едва прощупывался, и мне больше нельзя терять время.

— Постарайся найти сотовый! — попросил я Фриду. — Тот, что принадлежит Фишу, можно активировать отпечатком его пальца. Может, глушитель сейчас уже отключен!

Она помотала головой.

— Почему нет? — крикнул я ей, а потом и сам услышал.

Вертолет.

Я посмотрел наверх, увидел лучи прожекторов, которые обследовали воду и приближались к нам.

Услышал голос из громкоговорителя: «Внимание, внимание, это полиция».

Смеясь, обнял Фриду. Подождал, пока кроны деревьев не нагнулись под потоком воздуха от винта вертолета. Потом попросил Фриду взять Йолу на руки. Поговорить с ней, хотя та была без сознания, а шум вертолета перекрывал все другие звуки.

Она пообещала, что все сделает, и я побежал.

Лишь немногие берлинцы знают о естественных опасностях у себя на родине, но все больше людей, особенно в окрестностях города, приходится вытаскивать из болот. И я бы не поверил в эти сказки, что в районе берлинских островов встречаются болота, если бы отец не объяснил нам во время нашего «похода», откуда происходит название Берлин: «от старославянского берло = болото!»

Когда я поднимался вверх на холм, мои ноги стали короче. По крайней мере, мне так казалось, и я сразу почувствовал себя намного легче. Боль исчезла. Тело наполнилось невероятной энергией. И одновременно паническим страхом. Мне как будто снова тринадцать, и я перенесся обратно в детство, в тот день, когда взбегал по этому же самому холму на этом же самом острове — двадцать пять лет назад. В панике, что отец гонится за мной. И будет бить. Потому что я этого не сделал. Потому что ослушался его и не бросил спичку, которую он вложил в мои пальцы. Не бросил ее в брата, который…

… лежит прямо передо мной?

Не замечая ничего вокруг, я как в трансе снова спустился с холма и теперь стоял по щиколотку в вязкой жиже. И передо мной лежал…

— Ко-о-о-о-осмо!!!

Я выкрикнул его имя. Из грязи торчали только рот и нос. Все остальное уже погрузилось в ил.

Возможно, я снова рисковал жизнью. Я этого не знал. Не думал об этом. Я неуклюже продвинулся вперед, сам погрузившись в жижу. Схватил Космо за волосы, подсунул ему под голову свой локоть, притянул к себе.

И уставился в бледное лицо мертвеца.

Он был такой тяжелый — наверняка весил в три раза больше меня, — но у меня все равно получалось. Это оказалось удивительно надежное место, рядом со склоном. Я опустил руку в ледяную топь (холод впился в мои пальцы), вспомнил слова отца — «Большинство людей не тонут в болоте. Они замерзают!» — и нащупал кусок ткани. Рубашка Космо.

Она порвалась по всей длине, но я успел оттащить брата к себе в надежное место. В сумеречном свете луны он казался привидением.

Я вглядывался в его заляпанное илом и грязью лицо в бессмысленной надежде разглядеть там искру жизни.

Ничего. Никакого движения. Даже неосознанного подергивания.

Я вскрикнул.

Не потому, что меня так шокировал его безжизненный вид.

А потому, что в тусклом свете луны я обнаружил на его обнаженной груди то, что было намного хуже смерти.

А именно — правду.

Я уставился на торс Космо, на шрамы, которые его покрывали, и вдруг все о себе понял, все осознал — так глубоко и пронзительно, что в какой-то момент мне захотелось лечь к моему брату в болото.

Но меня остановили четыре руки.

Фриды и полицейского, который вылез из вертолета, чтобы спасти нас.

Ее рука.

Я твердо решил больше никогда ее не выпускать, даже во сне, но потом, приблизительно около шести утра, это все-таки произошло. Моя голова опустилась вперед, мышцы расслабились, и она выскользнула из моих пальцев. Связь с Йолой.

Когда я открыл глаза, мне было так холодно, что казалось, мои конечности превратились в ледышки и рассыплются на осколки, стоит мне только пошевелиться.

Я посмотрел направо, на кровать рядом со своим стулом, и один этот вид согрел меня сильнее тысяч солнц.

Йола. Она дышала. Была жива. И уже проснулась.

— Привет, папа! — сказала она. Скорее выдохнула, чем произнесла, но это были самые прекрасные слова, которые я когда-либо слышал.

Я поднялся и протер глаза. Ото сна и слез.

— Привет, малышка.

Я коснулся ее волос, убрал прядь со лба и поцеловал родинку на щеке.

Мой взгляд упал на приподнятую ногу — из нее торчал какой-то стержень, с виду очень болезненный, кажется, он был вкручен в икру.

— Как у тебя дела?

— А как у нее могут быть дела? Супер! Лучше не бывает.

Тоффи, о котором я совсем забыл, поднялся, зевая, со своего места в углу комнаты и подошел к умывальнику, висевшему на стене у двери.

— Она с удовольствием сломала бы себе и вторую ногу, верно, Йола? — Он брызнул себе в лицо водой и снова закрыл кран. — И если вас это интересует: я тоже чувствую себя совершенно обновленным. Ничто не сравнится с ночью, проведенной на раскладном стуле в больнице.

Йола слабо улыбнулась, и все тысячи солнц засветили еще ярче.

— Я выгляжу так же плохо, как и ты? — спросила она меня.

Я потрогал свой опухший нос и помотал головой.

— Хуже! — улыбнулся ей. — Намного хуже!

Из глаз у меня потекли слезы, и не только от радости. По ощущениям, голова напоминала распухшую тыкву, в которой работал отбойный молоток. Но еще никогда я так не радовался боли, как сейчас.

Йола протянула мне руку, и я схватил ее ладонь.

— Мне так жаль, милая.

— Да, да, да, на этот раз ты пятью евро не отделаешься.

Наш хохот наверняка слышали даже в сестринской комнате.

Йолин смех быстро перешел в кашель, потом она зевнула. Болеутоляющее средство в ее крови все еще действовало, и это меня радовало.

Я наклонился к ней и обнял, правда, не так крепко, как хотелось бы, но достаточно, чтобы почувствовать ее сердцебиение. Самый важный звук в моей жизни.

— Эй, я тоже здесь, — буркнул Тоффи.

Его я тоже заключил в объятия, он это заслужил.

— Ладно, ладно, — прохрипел он, когда я приподнял его в воздух, обхватив за бедра.

Только благодаря ему нас так быстро нашли. Тоффи разыскал мою мать в доме престарелых и там узнал у санитара название острова, куда отец брал нас раньше в «походы».

Он тут же сообщил эту информацию комиссару Стойе, который после оперативной проверки адреса наткнулся на две жалобы живущих по соседству собственников, которые со своих акваторий в Кладове и Целендорфе около полудня якобы слышали какой-то взрыв и видели задымление на острове. Из-за хронического недостатка персонала сразу на проверку никто не выехал. Но Стойя недолго думая направил туда разведывательный вертолет. Так как сотовая связь на острове не работала из-за глушителя, установленного Эдвардсом, нам самим пришлось бы грести обратно к материку, а я не уверен, что это оказалось бы по силам в нашем состоянии.

— Это была женщина.

— О чем ты, милая?

Я повернулся к Йоле и снова взял ее за руку.

— Тогда, на больничной парковке, — ответила она. — Я вспомнила ее во сне.

Она попыталась подавить зевок, но не смогла.

— Я не успела прочитать ее имя на бейдже. Она сказала, что ты, папа, сломал ногу и что я должна пойти с ней. А потом я почувствовала укол в плечо.

— Виго, — догадался я.

Сокращение от Виолы Горман, как пояснил мне Стойя во время первого допроса.

— Кто? — хотела знать Йола. Она сонно моргала.

Я махнул рукой.

— Я просто предположил. Уже не важно.

Хорошо, что последние часы на острове Йола была без сознания. И что она не видела, как заживо сгорела Виго.