Я проснулась от знакомого тихого шороха океана – это был звук из детства. Я снова закрыла глаза, решив, что, должно быть, еще сплю, и стала ждать, когда этот сладкий сон сменится другим, но накатившая волна тошноты убедила меня, что я не сплю и что звук прибоя настоящий.

Не успела я сообразить, что это всего лишь шум проезжающих машин, как Чипс вошел в комнату.

– Чтоб их разорвало, этих журналюг, – прошипел он, явно на взводе.

– Что случилось?

– У подъездной дорожки торчат съемочные группы и не знаю, кто еще. Репортеры из газет. Подкастеры. Просто любители сенсаций. Хрен их разберет. Там не меньше дюжины фургонов. Парочка даже на дорожку уже стала выруливать, но я их пугнул. Закрыл ворота и запер на замок, чтобы они не пробрались.

– Чем ты их пугал?

Я ожидала услышать о крепких ругательствах, может быть, даже об угрозах судом.

– Одной штучкой двадцать второго калибра. – Чипс неожиданно ухмыльнулся. – Не волнуйся, он не заряжен.

– Вот черт!

Я натянула одеяло на голову, закрыла глаза и стала представлять себе солнечное утро на тропическом острове.

Плеск воды. Гамак, покачивающийся между двумя пальмами… В моем положении это была явно не самая удачная фантазия – я еле успела вовремя добежать до туалета.

Мы позавтракали втроем. Чипс разговаривал с братом по телефону, время от времени прерываясь, чтобы передать мне информацию и краткие указания.

– Хэл говорит, что вы обе должны сидеть в доме. У них наверняка есть какие-нибудь мощные телеобъективы… Говорит, могут и через забор перелезть, чтобы попасть во двор. Если они доберутся до двери, не открывай им. И не отвечай на звонки с неизвестных номеров. Вообще лучше бы отключить мобильный телефон. И домашний из розетки выдерни. Если кому-то срочно понадобишься, пусть звонят Хэлу. И еще, Сюзанна, – он говорит, что в интернет, наверное, тоже лучше не соваться. Хотя бы не гугли, что там про тебя пишут.

Чипс повесил трубку. Какое-то время смотрел в пространство, затем встал.

– Я пошел к себе. Через задний выгон, чтобы они меня не увидели. Приведу сюда собак. Тогда эти гады еще хорошенько подумают, лезть сюда или не стоит. А вы обе сидите дома, пока я не вернусь.

Мэри за все утро не произнесла почти ни слова. Сидела, сгорбившись, над своей тарелкой, и совала ложкой в рот размокшие колечки «Фрут лупс». Возилась она немыслимо долго, с хлюпаньем втягивая в себя каждую ложку. Я грызла сухой тост, стараясь не смотреть на нее.

Как только Чипс ушел, она оживилась.

– Я хочу еще раз сходить к почтовому ящику, Сьюзи. Давай сходим?

Кончики ее волос спускались в чашку и тонули в молочном месиве.

– Чипс сказал, чтобы мы сидели дома. Там люди, с которыми нам лучше не разговаривать.

– Люди? – Глаза у нее загорелись. – А почему нам нельзя их видеть?

– Потому что… потому что они захотят поговорить, а нам с ними разговаривать не надо.

– Почему?

– Потому что они нам не друзья.

Мэри наклонилась ко мне, оставляя на столе молочные следы от намокшего в чашке рукава халата, и заговорщицки прошептала:

– Ох, Сюзанна. Ты что, не замечала? У нас с тобой вообще нет друзей. Такие уж мы люди.

Я занялась хозяйственными делами – сделала уборку на кухне, закинула белье в стиральную машинку, – а затем уговорила Мэри надеть что-нибудь более или менее подходящее для холодной погоды: зелено-фиолетовые клоунские штаны под викторианское платье с кринолином, а сверху, для тепла, темно-серый вязаный жакет, напоминающий средневековые доспехи (все – из моей коллекции сценических костюмов). Потом я усадила ее за раскраски, а фоном включила на полную громкость телевизор.

Но после часа с лишним такой вымученной активности я не устояла перед призывным пением сирен, то есть интернета. Сначала стала гуглить не про себя, а про Элли. В сети уже было выложено несколько интервью, удивительно похожих не только по содержанию, но и по тону: у интервьюеров – чуть ли не благоговейному, а у самой Элли – деловитому, самокритичному, бесстрастному, серьезному и пронзительно искреннему. В ней не было ничего от жертвы, она не проявляла ни малейшей агрессии. Ни гнева, ни возмущения. Она старалась не упоминать имен своих предполагаемых похитительниц и, несмотря на все старания журналистов, не хотела обсуждать явно прогнившую систему, из-за которой ее исчезновение осталось незамеченным. Все подробности пережитого были искусно смазаны. Элли выражала лишь глубокое облегчение по поводу удачного побега и надежду на то, что теперь сможет заняться своей жизнью. Она прекрасно вписывалась в медийный формат и была очень, очень убедительна.

Я просмотрела газетные сообщения, прокрутила все твиты с тегом #ЭллиКаннинг, послушала несколько «говорящих голов», разглагольствовавших о необычном характере этого преступления и о глубоком восхищении, которое вызывала у них Элли: ее решимость и сила духа, ее впечатляющий отказ от жалости к себе – отличный пример для всего молодого поколения. Несколько девочек-подростков поделились своим мнением об этой истории. Это были путаные рассуждения, касавшиеся не столько обстоятельств похищения Элли, сколько ее внешности и предполагаемых черт характера, а также инструкции для желающих повторить ее фирменный образ (светлая основа, тональный крем, консилер, серые тени для век, темная подводка для глаз, соляной спрей для эффекта спутанных волос) и разговоры о том, что побег Элли – «обретение силы!» – сделал ее знаковой фигурой.

Мой интернет-образ представлял собой впечатляющий контраст. Еще несколько месяцев назад поиск дал бы очень скромные результаты: предельно краткая биография на портале «Ай-эм-ди-би»[236] и несколько статей из серии «Как сложилось жизнь такой-то», подробно описывающих мой уход из актерской профессии в преподавание и материнство и иллюстрированных в основном кадрами из сериала, изредка с добавлением свадебного фото для сравнения. Было еще несколько фан-сайтов, посвященных «Пляжной жизни», но там обсуждались в основном драматические перипетии жизни персонажей, а не биографии актеров. Теперь же, за дни, прошедшие после моего ареста, количество ссылок стало расти в геометрической прогрессии. То, что дело находится пока на стадии расследования, несколько сдерживало большинство серьезных новостных агентств. Они позволяли себе упоминать только мое имя и факты: то, что я бывшая звезда мыльных опер, а ныне учительница, и что мне предъявлено обвинение. Только одна газета предприняла отважную попытку расширить рамки обсуждения: какая-то рассерженная молодая феминистка утверждала, что мое преступление – очередной пример того, как внутренняя мизогиния заставляет женщин воспроизводить патриархальные структуры власти.

Другие ресурсы были, очевидно, мало озабочены юридическими последствиями. Первая же ссылка привела меня на сайт под названием «Сто восемьдесят градусов», собравший все доступные факты и выжавший из них все, что можно. Авторам удалось исподволь внушить читателям, что я не только несостоявшаяся актриса с ничтожным дарованием, но еще и озлобленная неудачница с отвратительным характером и сомнительным прошлым. Согласно неким «неназванным источникам», я – никудышная учительница и к тому же беспринципная карьеристка – не пользовалась симпатиями горожан, а моя связь с богатым и влиятельным Чипсом Гаскойном вызывала дополнительные подозрения. На фото, приложенном к статье, тоже, должно быть, сделанном у полицейского участка сразу после ареста, вид у меня был просто отталкивающий: спина сгорбленная, волосы разлетелись вокруг лица, выражение мстительное. Как и Элли, я тоже заполучила свой собственный хештег в «Твиттере», и твиты с ним жутко было открывать. Разумеется, в большинстве тредов всплывали ссылки на статью со «Ста восьмидесяти градусов», и тон комментариев варьировался от слегка встревоженного удивления, как человеку со столь очевидным психическим расстройством доверили учить молодежь, до недоумения, как меня могли выпустить под залог. Кто-то требовал создать комиссию для проверки приемных семей и частных школ. Пугало количество призывов меня стерилизовать, засадить в тюрьму до конца жизни, а ребенка отдать на усыновление (или абортировать). Меня называли стервой, ведьмой, больной извращенкой. Обличительные речи были на удивление единодушными, звучали ото всех подряд: молодых и старых, мужчин и женщин, левых и правых. Но то, что мне удалось таким неожиданным образом сплотить общество, став мишенью для всеобщей ненависти, нисколько не утешало.