– Чего хватило?

– Отчасти самого актерства. Но еще больше – самой этой обстановки. Звездного образа жизни.

– Но ведь большинство только об этом и мечтает?

– Большинство не знает, каково это. Совсем не так, как они себе представляют.

– Но почти никто от этого добровольно не отказывается, значит, там наверняка есть какие-то… плюсы.

Я об этом много думала, поэтому не затруднилась с ответом.

– Это была не плохая жизнь. Совсем наоборот. И к этому очень сильно привыкаешь. Просто то мое «я», которое существовало для публики, быстро начало становиться моим единственным «я»… и в конце концов это начало пугать.

– Что же тут страшного?

– Наверное, утрата ощущения, что ты обычный человек, такой же, как все. Потеря обычных рамок. Это трудно объяснить. Так или иначе, я решила уйти, пока это меня не… засосало.

– Это было связано с вашей матерью?

Я рассмеялась, однако его догадка была на удивление проницательной.

– А что с ней не связано? Да, думаю, она послужила своего рода… персонажем нравоучительной сказки. Наверное, в каком-то смысле ее жизнь была яркой, зато во всех остальных смыслах – полным дерьмом. И мне очень не хотелось оказаться в таком же дерьме. Я поняла, что на самом деле мне нужно то же, что и всем: муж, семья, любимая работа, достаточно денег для достойной жизни. Кое-чего из этого я добилась. И до сих пор не жалею, что ушла со сцены. То есть почти не жалею.

– Только почти?

– Ну, иногда я скучаю по еде. Нас всегда очень хорошо кормили на съемках. Мне даже не приходилось готовить самой.

– Честно говоря, я еще кое-чего не понимаю. Что у вас за пунктик на дочернем долге? Вы что, святая?

– Святая? – На этот раз в моем смехе прозвучала нервная нотка. – Не сказала бы. Мне то и дело хочется ее убить.

– Тогда зачем было ее забирать к себе?

– Сама не знаю. Она ждет места во Франчесе, но очередь может подойти только через несколько лет. Я никогда не планировала жить с ней так долго.

– Так почему бы вам не найти ей место еще где-нибудь? Не обязательно же рядом с вами? Вы ей ничего не должны.

У меня не было на это логичного ответа.

– Честно говоря, не знаю, Чипс. Иногда мне кажется, что я немного сумасшедшая.

Он принял озабоченный вид.

– Вы давно смотрели на свои ладони?

– Ладони? А что я там должна увидеть?

– Стигматы. Или волосы. А может, и то и другое.

Я снова перевела разговор на самого Чипса и решила узнать, были ли у него отношения с кем-нибудь после смерти жены. Он сказал, что было несколько интрижек и младшая сестра покойной жены пыталась свести его с несколькими своими подругами, но из этого ничего не вышло.

– Кейт думает, что я все еще горюю по Джемме, и это правда – я скучаю по ней, но дело не в этом. Или не только в этом, – сказал он. – Правда в том, что у меня просто нет сил начинать все это заново. Психоаналитик наверняка сказал бы, что во мне говорит страх потери, и, может быть, отчасти так и есть, но, по-моему, я просто лентяй. А вы?

– Что я? Лентяйка? Или про вас думаю, что вы лентяй?

– Нет. Я имею в виду ваше отношение к… отношениям? Я помню, вы говорили, что оказались не готовы, но… Я подумал… может…

Он запнулся, вдруг смутившись.

Вино развязало мне язык – и не только язык.

– По-моему, мы с тобой два одиноких человека, которым нечего терять, и будет неплохо, если ты останешься на ночь.

Он не возражал.

Всякий раз, когда Хонор приезжала в Энфилд-Уош на выходные, она встречалась с Сюзанной, если только у нее не было других планов.

Обычно она приходила к Сюзанне, но иногда они выпивали в пабе, а иногда, когда с Мэри могла посидеть Салли, шли куда-нибудь обедать. Даже Дугала Хонор как-то уговорила зайти с ней к Сюзанне в один из их все более редких совместных выходов по выходным. Ему понравилось, хотя его и смущала Мэри, которая весь вечер называла его Ганнибалом и то и дело намекала на поедание человеческих останков. (Дугал был круглолиц и начинал лысеть, но на этом его сходство с Энтони Хопкинсом заканчивалось.) И, по его словам, его обрадовало, что Хонор заводит новые знакомства. Когда же та засмеялась и заметила, что уж что-что, а знакомства заводить она всегда умела, он посмотрел на нее как-то странно.

– Ты права, конечно, – сказал он. – Но ты же знаешь, что я беспокоюсь о тебе, Хонор. У тебя ведь не так много подруг, правда? Сюзанна, если сравнивать ее с большинством твоих знакомых, какая-то более настоящая. И ей от тебя ничего не нужно.

Он дружески приобнял ее за плечи, смягчая невольную обиду, которую могли вызвать его слова.

Больше всего Хонор нравились неформальные обеды у Сюзанны. Там они обе могли расслабиться, отбросить бдительность и говорить без опасений, как бы их не подслушали. Это было совершенно неожиданно, призналась Сюзанна, – ведь жизнь учительницы в маленьком городке чем-то напоминает работу в шоу-бизнесе: даже не думай что-то сказать или сделать на публике. Всегда найдется тот, кто подслушает и запишет. В основном они обсуждали свою сегодняшнюю жизнь, но постепенно узнавали и о прошлом друг друга. Хонор понемногу, обрывками рассказала Сюзанне кое-что о своем довольно счастливом полудеревенском детстве, о своей карьере, которую строила с таким трудом, о своем браке… упомянула даже о том, что когда-то было источником невыносимой боли: о своем бесплодии. Ей, в свою очередь, удалось выстроить для себя картину прошлого собеседницы – приход на сцену и уход с нее, детство без матери, обидный крах семейной жизни. Кое о чем, что Хонор было известно из интернета, Сюзанна не упомянула, однако Хонор вполне понимала и уважала ее желание сохранить какую-то часть своей жизни в тайне.

Даже от общества Мэри Хонор тоже начала получать удовольствие – не тогда, когда та безучастно сидела перед телевизором, почти не осознавая, что происходит вокруг, а когда впадала в маниакальное, буйное состояние или когда начинала рассказывать неприличные истории из своей беспутной юности.

Хонор никогда не знала, верить ли байкам Мэри обо всех этих знаменитостях, с которыми та работала (а частенько и спала). Сюзанна тут ничем не могла помочь: жизнь ее матери была сплошной загадкой.

– Она могла быть где угодно и делать что угодно. Мэри без конца рассказывает истории, без конца упоминает громкие имена, но я не знаю, сколько в этом правды. Говорит, что жила в Нью-Йорке, в Риме, в Париже, но я не удивлюсь, если она все это время прожила в соседнем пригороде. У нее ничего не осталось из прошлого – ни фотографий, ни даже паспорта. Я искала в интернете, изучала истории рок-музыкантов, но так и не нашла никаких следов. Может быть, она жила под вымышленным именем. Но кто знает, – добавила она, – может быть, что-то из ее рассказов правда. Может быть, нам не все о ней известно. А может быть, все это пустой треп.