Почему к ней привязалось именно это предложение из ночного кошмара?

Эмма не верила в анализ снов как метод психотерапевтического лечения. Не каждое ночное видение обязательно имеет какое-то значение днем. Если разобраться, в этом предложении вообще мало смысла.

Почему же Паландт это сказал?

Даже если психологический портрет, который сделал Филипп, в некоторых моментах не совпадал с реальностью, — например, в пункте «благосостояние», — все равно существуют универсальные, почти бесспорные признаки, которые характеризуют сексуального маньяка. Их стимул — не столько удовольствие, сколько власть, они действуют импульсивно, и деньги редко играют для серийного насильника какую-то роль.

И все равно Паландт произнес это предложение в состоянии крайнего возбуждения и паники. В момент, когда его действиями управляли не мысли, а инстинкты; когда она как зверь в ловушке, который борется за свою жизнь.

И в этот момент он говорит о своих финансовых проблемах?

Сама Эмма, переживая весь этот ужас, ни секунды на думала о заблокированной кредитной карте и о том, что срочно должна попросить Филиппа погасить ее долги.

И еще кое-что, очень странное: Паландт явно смертельно болен и запуган какими-то бандитами-иностранцами. Даже если иногда он проявляет неожиданную силу, все равно что-то не складывается. Парикмахер настолько слаб, что не может дать отпор шантажистам, но в состоянии насиловать и убивать женщин?

Эмма откинула одеяло.

Кто-то — вероятно, Филипп — надел на нее шелковые пижамные штаны, прежде чем уложить в постель. На ней были спортивные носки — практично, потому что ей не нужно сейчас искать тапочки, чтобы спуститься и поговорить с Филиппом о страхе, мучившем ее, — что опасность, которая исходила от Парикмахера, по-прежнему существует.

Эмма еще раз поправила повязку. Дыхнула в руку, чтобы проверить, настолько ли отвратительно дыхание, насколько кажется привкус во рту, и увидела красную светящуюся точку.

Маленький диод, прямо на дисплее домашнего телефона рядом с базой.

Это означало, что аппарат нужно подзарядить.

«Но у меня ведь нет денег. Я не пойду в тюрьму, никогда», — вспомнила она голос Паландта. Потом подумала о трупе в контейнере для биоотходов, еще одна нестыковка.

Другие жертвы Парикмахера оставались лежать на месте преступления.

Это размышление навело ее на мысль.

Эмма схватила трубку с тумбочки, деактивировала функцию определения абонентского номера и надеялась, что Филипп в последнее время не менял никаких номеров в памяти телефона.

— Лехтенбринк?

Голос Ганса-Ульриха невозможно спутать. Гнусавый, почти простуженный и слишком высокий для шестидесятилетнего профессора.

Эмма узнала бы руководителя отдела судебной медицины Шарите[93] по одному-единственному слову.

Сама же, наоборот, попыталась так изменить голос, чтобы профессор Лехтенбринк не догадался, с кем на самом деле беседует, даже если маловероятно, что он ее помнит. Они редко говорили друг с другом.

— Комиссар криминальной полиции Таня Шмидт. — Эмма представилась именем полицейской, которая ранее допрашивала ее в гостиной. Назвала ему отдел, занимающийся расследованием дела Штайн/Паландт. — Сегодня вечером у вас на столе оказался Антон Паландт, жертва насильственного преступления, произошедшего в Вестенде.

— Откуда у вас этот номер? — сердито спросил Лехтенбринк.

— Он значится в компьютере, — солгала Эмма. На самом деле номер был сохранен под цифрой «9» в быстром наборе их домашнего телефона. Филипп и Лехтенбринк долгое время работали вместе над делом под названием «Пазл»: на протяжении нескольких месяцев серийный убийца оставлял части тела своих жертв в полиэтиленовых пакетах в общественных местах Берлина. На последней неделе, незадолго до поимки преступника, они созванивались почти ежедневно, поэтому личный номер Лехтенбринка все еще был в памяти телефона.

— Безобразие, — возмутился судебный медик. — Этот номер предназначен только для экстренных случаев и нескольких избранных людей. Я требую, чтобы вы его немедленно удалили.

— Я об этом позабочусь, — пообещала Эмма. — Но сейчас, раз уж я дозвонилась…

— Вы звоните в самый разгар вскрытия.

Отлично!

— Послушайте, я правда не хочу мешать. Дело в том, что мы сейчас будем допрашивать виновницу, Эмму Штайн, во второй раз, и было бы невероятно кстати знать причину смерти женщины, которую обнаружили в контейнере для биоотходов.

Фух…

Уже на выдохе она знала, что он клюнул. Судебные медики ненавидят, что в книгах и фильмах их обычно представляют капризными типами, к которым обращаются, когда уже слишком поздно. Им кажется, что их работа недостаточно ценится. При этом они ведь не только разрезают трупы, а часто играют ключевую роль, особенно при допросах свидетелей и подозреваемых. Однажды Лехтенбринк смог доказать виновность преступника просто потому, что его прямо из секционного зала по телефону подключили к комнате, где проводили допрос. Когда убийца пытался представить смерть жертвы как трагический несчастный случай, Лехтенбринк, параллельно с допросом, мог опровергать все доказательства, ссылаясь на результаты исследования телесных повреждений. И сегодня авторитетный эксперт вряд ли захочет упустить возможность сказать свое слово и повлиять на расследование.

— Ну, причина смерти достаточно банальна. Отчет еще неокончателен, но я делаю ставку на множественный отказ внутренних органов вследствие старческой ишемии.

— Вы… издеваетесь? — чуть было не выкрикнула Эмма и от волнения забыла изменить голос для следующего вопроса. — Естественная смерть? Женщину ведь расчленили.

— Postmortem[94]. Похоже на классическое мошенничество, обман соцслужб.

Эмма задалась вопросом, не хватил ли Лехтенбринка апоплексический удар. Или ее саму, потому что слова профессора были лишены смысла, только если он не пытается обмануть ее.

— Классическое мошенничество, когда мошенник с отрубленной голенью забирается в бак для биомусора?

— Ну, не мошенник же. В данном случае это, несомненно, Антон Паландт.

— Не понимаю.

Лехтенбринк снова засопел, но роль опытного ученого, который может научить чему-то наивного полицейского, видимо, нравилась ему все больше.

— Смотрите, фрау Штайн. Я не был на месте преступления, но готов поспорить, что наш преступник живет бедно. Однажды он приехал домой к своей матери, нашел ее мертвой в постели…

— К своей матери? — перебила Эмма Лехтенбринка, который добавил с заметным раздражением:

— Разве я не сказал? Труп в баке для биомусора — с вероятностью, граничащей с достоверностью, — это мать Паландта. Мы еще ждем окончательного анализа челюсти, но жертве в любом случае было за восемьдесят.

Лехтенбринк продолжил объяснять свою теорию, но до Эммы все доносилось глухо, как через вату.

— Во всяком случае, немного поскорбев, сын сказал себе: «Черт, у меня ведь есть доступ к маминому счету. Кто сказал, что я должен звонить в полицию лишь потому, что она умерла?» И он решил официально продлить ее жизнь, чтобы получать ее пенсию.

«У меня ведь нет денег!»

— Соседям он рассказал о длительной зарубежной поездке, курорте или чем-то подобном, но, честно говоря, в Берлине никто не удивится, если пожилой человек вдруг исчезнет из вида. Только запах когда-нибудь обратит на себя внимание, поэтому преступник «хоронит» ее в контейнере для биомусора. Он просто запихивает останки в бак — настоящее свинство во всех отношениях, потому что трупы, как правило, не могут поместиться туда целиком, без ампутации конечностей. Потом ставит контейнер для биоотходов в подвал или сарай, насыпает сверху наполнитель для кошечьего туалета и разбрызгивает тонны освежителя для воздуха. Классика.

«Значит, мой ночной кошмар подсказал мне верный путь», — подумала Эмма.