«Третий страйк», – подумала Анна. Она сидела и молчала. Он высказался предельно откровенно. Впрочем, не совсем. «Возможно, вам трудно это понять, ведь вы играли нечестно» – вот это было бы предельно откровенно. Но с каждым разом, как ей казалось, он высказывался все откровенней. Нарочно или невольно, он раскрывался перед ней.

– Вы наверняка правы, – сказала она наконец. – Думаю, это ужасно неприятно – годами работать над чем-то и не иметь возможности сказать, что достиг завершения, вынул из стола, образно выражаясь.

– Так и есть, – ответил Мартин Перселл.

Помолчав немного, она сказала:

– А вот еще парень из Монтаны. Не знаю, что и думать о нем.

– Ах, этот, – Перселл хохотнул. – Ричард Розен? Вот уж кто действительно ку-ку, без вопросов. Что он вам прислал? Свой проект «Виктор Гюго два ноль»?

– Да, в точку, – сказала она, раскладывая страницы на дубовой столешнице.

Они вдвоем склонились над фрагментом «Отверженных», копией печатного издания с крупным шрифтом. Каждая страница была испещрена пометками красной ручкой, призванными осовременить слова, которые могли показаться устаревшими. Так, предложение, в котором говорилось о старике, застрявшем и умиравшем под упавшей телегой: «Высвободить его можно было лишь одним способом – приподняв телегу»[373], было исправлено следующим образом: «Существовал единственный способ спасти его – приподнять телегу над ним». Однако Анна сомневалась, что так было лучше.

– Я этого не понимаю, – сказала она в итоге.

– Никто не понимал. То есть из всех студентов только этот парень вызывал у меня серьезные опасения. В плане рассудка.

– Потому что он переписывал Виктора Гюго, вместо того чтобы написать что-то свое?

– Не просто переписывал. Он «исправлял ошибки Гюго». Так он это называл.

Мадлен поднял голову, встретил все тот же ястребиный, не отрывавшийся от него взгляд Жавера, посмотрел на неподвижно стоявших крестьян и грустно улыбнулся. Потом, не сказав ни слова, опустился на колени, и не успела толпа даже вскрикнуть, как он был уже под телегой.

Наступила страшная минута ожидания и тишины…

Зрители тяжело дышали. Колеса продолжали уходить все глубже, и теперь Мадлену было уже почти невозможно вылезти из-под телеги.

Вдруг вся эта громада пошатнулась, телега начала медленно приподниматься, колеса наполовину вышли из колеи. Послышался задыхающийся голос: «Скорей! Помогите!» Это крикнул Мадлен, напрягший последние силы.

«Обновленный» фрагмент, в котором, по-видимому, были исправлены ошибки Виктора Гюго, выглядел следующим образом:

Мадлен встретил все тот же ястребиный, не отрывавшийся от него взгляд Жавера, посмотрел на неподвижно стоявших крестьян и грустно улыбнулся. Потом, не сказав ни слова, он метнулся в рощу и вернулся с толстым суком, который засунул под одно из колес телеги, и положил на валун.

Наступила страшная минута ожидания и тишины…

Зрители тяжело дышали. Тогда Мадлен надавил на сук что было сил, и вдруг вся эта громада пошатнулась, телега начала медленно приподниматься, колеса наполовину вышли из колеи. Послышался задыхающийся голос: «Скорей! Помогите!» Это крикнул Мадлен, прилагавший силу к рычагу, который он додумался применить.

– Окей, все равно не понимаю, – сказала Анна, качая головой.

– Наверно, это хороший признак, – сказал Перселл. – Честно говоря, мне не по себе уже оттого, что он решил принять участие. Я ни разу не видел его в нашей группе в Фейсбуке[374], так что он либо поддерживает связь с кем-то из участников, либо использует псевдоним. В любом случае я бы это не брал. Я понимаю, вы хотите почтить память мужа, но…

– Хороший совет, – сказала Анна, откладывая страницы из общей стопки и убирая обратно в свою папку, решив, что нужно будет перечитать их еще раз. – К тому же мне не хочется, чтобы Джейк ассоциировался с плагиатом в любой форме. Особенно учитывая…

– Разумеется, – сказал он. – Меньше всего мы хотим чего-то подобного.

Сразу после восьми вечера они закончили свою работу и перешли в столовую, где расположились в кабинке подальше от бара и большого экрана. Перселл заказал чизбургер. Она взяла салат и бутылку мальбека, который выбрала из краткого меню. Когда официантка принесла ее заказ, Анна заметила, что вино не того урожая, который она выбрала.

– Погодите, – сказала она официантке, когда та изготовилась воткнуть штопор. – Разве я заказывала две тысячи пятый?

– Да, я знаю, – сказала официантка. – Но я нашла посвежее.

Перселл ничего не сказал. Анна просто кивнула.

– Что еще? – сказала она, когда ушла официантка.

«Беллетризованные» мемуары о взрослении в Кливленде, написанные женщиной, которая нравилась Перселлу. Она издала за свой счет первую часть и агитировала каждого члена их группы купить по экземпляру.

– Вообще получилось неплохо, – сказал Перселл, отпивая свое вино. – Но я не ожидал, что она предложит это для антологии. Вы не указывали, что принимаются только неизданные вещи?

Нет, Анна не указывала. Она не хотела отсеивать никого из авторов, никоим образом. Она хотела, чтобы отметился каждый бывший студент Джейка.

– Наверно, следовало.

– Ну, оставим на усмотрение будущего издателя. Вы еще не нашли издателя?

– Ну… нет. То есть я поговорила со своим издателем… Издателем Джейка. Вэнди Мардер знаете? Из «Макмиллана»?

Он вылупился на нее.

– «Макмиллан» будет это издавать?

– Возможно, – сказала Анна, поскольку все было возможно при правильном подходе. – И еще мы говорили насчет того, чтобы провести тематическое мероприятие. На Манхэттене.

Возможно, у нее разыгралось воображение, но ей показалось, что Мартин Перселл приосанился.

– То, что вы делаете, это такое чудо, – сказал он. – Такой подарок.

– Это мне самой подарок, – сказала она, добавив в голос теплоты. – Впервые после смерти Джейка я делаю что-то, что вызывает во мне… страсть, понимаете? Поминки… Я была настолько подавлена, что с трудом замечала происходящее и в любом случае полагалась на его маму с папой. Но сейчас мне кажется – может быть, потому, что я теперь сама писательница, – что я действительно могу почтить его память таким образом, через авторов, на которых он повлиял.

Перселл вздохнул.

– Хотел бы я, чтобы он повлиял на некоторых из этих людей побольше. Некоторые из этих ребят, похоже, не вынесли ничего особо полезного из этого опыта. Понимаете? Я бы сам хотел учиться у него. Я знаю, он мог бы мне помочь.

– Он хотел вам помочь. Я ведь говорила, что он собирался найти вам агента.

– Да, – сказал Перселл. – Я все еще просто ошарашен.

– Я хочу помочь. Если смогу. Не просто ради Джейка, ради вас самого. Я благодарна вам за помощь. Я еще раньше хотела это сказать. Может, у вас есть что-то, что вы хотели бы показать моему агенту? Ее зовут Матильда Солтер. Она…

– О, я знаю, – сказал он. – Я знаю, кто она. Всего лишь лучший литературный агент.

Да, Анна это знала. Всего лишь лучший литературный агент Джейка.

– Ну, хотя бы это я могу для вас сделать.

Перселл сидел и кивал. Затем ему принесли чизбургер, он откинулся на спинку, сосредоточившись на еде, и принялся жадно жевать, ненадолго превратившись в аллегорию голода, жадное чрево, и Анна увидела, какое он простецкое создание: всего лишь школьный учитель, который хотел – как и многие другие, бесконечно многие, – быть таким писателем, как Джейк или она сама, который ездил бы каждый божий день на работу мимо красивого книжного магазина и задавался вопросом, почему там нет его книги, на столиках возле входа, на полках «Читали и вам советуем» или «Находки месяца», рядом с книгами других людей, которые не были ни умней, ни достойней его. Вот и все. Просто очередной несостоявшийся писатель, такой же, как и множество других, которые держались молодцами, но не могли связать нескольких слов на странице, а если и могли, это оказывались не те слова или не в том порядке, или им не хватало элегантности, или же со словами было все в порядке, но не хватало такого неуловимого элемента, как уникальный голос. Или текст был что надо, но история – тривиальной, не выдающейся, или ее уже сто раз рассказывали, или она была недостаточно интересной, поэтому писателя оставляли с носом в офисе агента или издателя, или непосредственно в книжном, где ему выносил приговор главный судья – читатель. Существовало столько способов облажаться в этом деле, и столько человек это подтверждали. Судя по всему, Мартин Перселл был одним из них, а вовсе не ее тайным мучителем, которым она, поддавшись тревоге и страху, фактически избрала, назначила его. Анне было больно признавать это, но она наконец поняла, что ошибалась на его счет, что одного ее желания, чтобы этим троллем, этим обвинителем оказался Перселл, было недостаточно. Все говорило о том, что Мартин Перселл смирился со своими писательскими неудачами, засунул их куда подальше вместе с недописанными вещами и жил своей жизнью. Он не испытывал черной зависти ни к Джейку, ни к ней. Кем бы ни был тот человек – тот, кто оставил свою визитку в книжном в Денвере, тот, кто посылал ей и родителям Джейка злорадные письма, – это был не школьный учитель в зеленом галстуке и пуховике, не куратор по робототехнике, который сидел перед ней, уминая свой чизбургер. Она зря тратила время, зря проделала весь этот путь, вернувшись с риском для себя в свой родной штат. Ей ужасно захотелось отделаться от Перселла и покинуть этот ресторан, эту гостиницу и всю эту пакостную дыру, которой был для нее и всегда будет Вермонт.