– Им это понравится, правда же? – хихикнула девушка. – Раз мне удалось выбраться – значит, я чего-то стою. Настоящее воплощение женской силы, да?

Вид у нее был такой самодовольный, что Хонор подумала – уж не начала ли она сама верить в собственные выдумки?

И все-таки чего-то в этой истории не хватало. Нужен был другой ракурс. Что-то яркое. И не просто яркое. Что-то такое, что вызвало бы бурю возмущения в Сети.

– А если сказать, что они меня насиловали? Гадость же, правда? Две женщины насилуют молодую девушку! Людям понравится.

Хонор задумалась, но сразу же отбросила эту идею. Элли, которой уже не терпелось жить своей жизнью, было бы трудно изображать такую травму столько времени. И, пожалуй, это все-таки слишком гротескно, чтобы надолго задержать на себе внимание СМИ.

– А что, если я скажу, что мужчина тоже был в этом замешан? Это может сработать. Тогда те две тоже предстали бы жертвами, а я бы в одиночку навешала люлей патриархату. Такая история будет… актуальнее, как вы думаете? И вам приятное сделаем.

Идея была хороша. Это было так заманчиво, так дышало духом времени, так вписывалось в тренд #MeToo! Но все-таки опасно – если сделать главным персонажем Чипса, это многое осложнит. И, может быть, втянет в это дело саму Хонор. Ей хотелось сделать ему больно – но не так открыто.

В конце концов выход придумала сама Хонор – обвинение, которое обеспечивало и мотив, и сенсацию, и, не без иронии, потрясающе элегантный coup de grâce[238], делающий месть еще приятнее. Еще слаще.

Все оказалось проще, чем представлялось Хонор. Многое было известно только со слов Элли, а кто станет ее придирчиво допрашивать, когда есть анализы ДНК, подтверждающие ее слова? Против такого в наши дни не поспоришь. А если бы и попытались, доказательств было слишком много – одежда, физиологические выделения, волосы. Это же неопровержимые улики. А еще воспоминания Элли о днях, проведенных в плену, подробности, которые больше неоткуда было узнать.

Доказательств было столько, и таких убедительных, что не оставалось даже тени сомнения. Никто не заподозрил бы тут фальшивку – даже сетевые приверженцы теории плоской Земли. Насколько можно было судить, никто не строил теорий о заговоре, не пытался додуматься, как Элли могла все это подстроить. Зачем ей это? Было установлено и подтверждено самой Сюзанной, что они с Элли никогда раньше не встречались. Тут явно не было ни мести, ни вражды, ни обиды на какую-то несправедливость в прошлом.

Позже в дело вовлекли еще и сиделку – это был уже неожиданный бонус. Салли О’Хэллоран когда-то училась с Хонор в одной школе, и Хонор помнила, какой тряпкой она тогда была – чуть что, сразу заливается обиженными жалобными слезами. Такую трусиху легко склонить к чему угодно.

В доме престарелых Хонор в тот день не ждали, она явилась без предупреждения и раньше обычного – ближе к вечеру у нее уже были другие планы. На стойке регистрации никого не было, поэтому она направилась прямо в комнату отца, не утруждая себя формальностями.

Дверь в отцовскую спальню была приоткрыта, и Хонор бесшумно толкнула ее. В палате была сиделка, но Хонор она не заметила, потому что стояла спиной к двери и ее внимание было приковано к пациенту, лежавшему на кровати. Хонор не видела ее лица, но сразу узнала стриженные под боб седеющие волосы Салли О’Хэллоран, ее узкие плечи. Узнала и ледяной ужас на лице отца.

– Погань ты старая. – Эти слова Салли не сказала, а прошипела, но Хонор без труда разобрала их. – Грязный старикашка. Что я тебе вчера говорила? Что если мне еще раз придется твое дерьмо вонючее за тобой убирать, я тебя в него мордой натычу. Заставить бы тебя его сожрать, чтобы знал! У тебя колокольчик есть, ублюдок ты тупой! Будешь ты звонить или нет?

Первым побуждением Хонор было вмешаться, устроить скандал, пожаловаться на сиделку, добиться, чтобы ее уволили и внесли в черный список. Арестовали, в конце концов. Однако Хонор редко действовала по первому побуждению. Она знала: даже самые плохие моменты можно обернуть себе на пользу.

Она достала из сумки телефон, включила видеосъемку, приблизила изображение. Она смотрела, как Салли держит испачканную простыню перед окаменевшим лицом старика, слышала ее насмешки и угрозы, слышала беспомощные стоны отца, видела его страх.

Хонор попятилась обратно в коридор и тихонько прикрыла за собой дверь. Она чувствовала смутное чувство вины. Наверное, надо было вмешаться, избавить старика от этого унижения, но она знала, что угрызения со временем пройдут. Хонор давно поняла, как важно уметь сдерживать свой пыл, уметь выжидать. Она знала, что неблаговидные поступки в прошлом могут стать преимуществом в будущем.

Когда мы выходили из здания суда, проскочить мимо толпы было уже невозможно. Хэл сделал краткое заявление для СМИ, в котором подчеркнул мою невиновность, продуманный характер мистификации, жестокость преступников и аморальное поведение прессы. Выразил уверенность, что это преступление будет расследовано. Очевидно, что к нему причастны несколько человек, включая мнимую жертву, но сейчас важнее всего то, что я могу вернуться к своей прерванной жизни и профессиональной деятельности, наслаждаться будущим материнством и постараться забыть об этом кошмаре.

Мы с Чипсом и Мэри стояли рядом с ним, щуря глаза под моргающими лампами.

Из толпы выкрикивали новые вопросы, но Хэл покачал головой.

– Больше я пока ничего не могу сказать. В ближайшие дни моя клиентка сделает официальное заявление, но пока это все.

Я слышала гул голосов, когда мы проталкивались сквозь толпу. Чипс одной рукой обнимал меня за плечи, а другой рукой придерживал Мэри под локоть.

– Сюзанна, вам есть что сказать? Сюзанна, что вы чувствуете? Сюзанна, вы будете подавать в суд? Что дальше, Сюзанна? Как вы себя чувствуете, мисс Сквайрс? Мэри, вам есть что сказать?

Мэри вырвала руку, за которую держал ее Хэл, и с решительным видом шагнула вперед. Обвела гневным взглядом толпу и властно подняла руку, призывая всех замолчать.

– Если бы они меня слушали с самого начала, нам бы не пришлось разгребать это дерьмо.

– Что вы имеете в виду, Мэри? Что вы им говорили?

– Я им сказала, что у этой сучки осталась моя пижама Шанель, но никогда не говорила, что она ее украла. Украла другая. Но они же не слушали как следует, а?

По толпе прокатился смех.

Ободренная этим, Мэри продолжала:

– А я всегда знала, что эта маленькая сучка все врет.

Я схватила ее за руку и прошипела:

– Боже мой, Мэри, ты не можешь просто помолчать?

– И откуда же вы это знали, голубушка?

Я знала, что сейчас будет, но сделать ничего не могла – разве что придушить ее.

– По тому, как она… – Озорная улыбка исчезла с лица Мэри. – Как она…

Мэри смотрела на толпу – лицо у нее стало бессмысленным, взгляд блуждал. Она вдруг показалась мне совсем измученной и очень, очень старой. Она придвинулась ближе к Чипсу и схватила его за руку.

– Ну пожалуйста, пойдемте поскорее домой! – Голос у Мэри был слабый, дрожащий. – Я устала.

Когда мы выходили из суда, я мельком видела Хонор, и теперь опять заметила ее – она пыталась протиснуться сквозь толпу зевак, собравшихся у крыльца. Я была свободна, моя жизнь и репутация восстановлены. Казалось бы, теперь самое лучшее – поскорее убраться отсюда, начать все сначала, жить дальше, забыть обо всем. Но я еще столько всего не знала, и это нужно было прояснить, чтобы моя – наша – жизнь когда-нибудь вернулась в относительно нормальное русло. Пока Чипс с Хэлом помогали медленно и неуверенно ковыляющей Мэри спуститься по лестнице, я торопливо прошагала мимо них, не обращая внимания ни на предостерегающие оклики встревоженного Чипса, ни на жадное любопытство толпы, и бросилась вслед за Хонор по пешеходной дорожке, подгоняемая и яростью, и желанием выяснить все.