Ближе к концу октября, за несколько дней до вторжения в Свободную зону, Пэл с пианистом отправились в окрестности Дижона и Лиона, потом в западную часть Центральной Франции откорректировать канал, вернулись на оккупированный Юг, и тут Лондон наконец объявил, что задание выполнено.

Самолет, летевший над Англией, пошел на снижение, и Пэл оторвался от своих воспоминаний. Погода была скверная, только в этой стране мог моросить такой холодный декабрьский дождь. Пэл улыбнулся — вот и Лондон. Ему надо было отдохнуть. Его пианист вернулся через Испанию, но сам он настоял, чтобы его забрали в центре Франции. В Лондоне потребуют объяснений: возвращаться по собственному каналу было куда безопаснее. И в последние минуты полета Пэл стал подыскивать благовидный предлог. Разумеется, никто не должен был узнать правду.

Отец держал в руках открытки, бережно, как самые ценные бумаги. Он перечитывал их каждый день.

Открыток было две, пришли они с промежутком в два месяца. Он обнаружил их в почтовом ящике. Первую в октябре, в полдень. Как всегда, он специально заехал домой с работы, хотя уже почти потерял надежду. И нашел в глубине железного ящика маленький белый конверт, без адреса, без марки, без ничего. Сразу понял, что это от сына. Скорей разорвал бумагу: внутри был изумительный вид Лемана, с фонтаном Же-До и холмами Колоньи на заднем плане. Он читал и перечитывал:

Перечитал снова, про себя и вслух, очень быстро и очень медленно, единым духом и по слогам, чтобы не упустить ни единого слова. В квартире он кричал, прыгал от радости, помчался в комнату сына, улегся в его кровать, обнимал одеяла, прижимал к себе подушки. Наконец-то весточка от обожаемого сына! Кинулся к фотографии Поля-Эмиля в рамке, с десяток раз поцеловал стекло. Значит, сын отказался воевать, уехал в безопасное место, в Женеву. Какое счастье, какое облегчение! Отец был на седьмом небе от счастья и почувствовал, что ему нужно с кем-то поделиться. Но поговорить было не с кем. Тогда он решил спуститься к консьержке и заколотил в дверь ее каморки, чтобы сообщить добрую весть. Вытащил ее из ванной и, стоя на пороге, прочел открытку вслух — ведь сама она не прочтет с нужным выражением, испортит прекрасные слова сына; к тому же пускай смотрит, но не трогает, мало ли в какую грязь она лазила руками.

— Он в безопасности, в Швейцарии! — воскликнул отец, дочитав. — Как вы думаете, что он там делает?

— Понятия не имею, — рассеянно ответила консьержка.

У нее было только одно желание — избавиться от непрошеного гостя.

— Скажите же что-нибудь! Ну! Что он может делать в Женеве?

— У меня есть один знакомый, у него был знакомый, так тот жил в Швейцарии и работал в банке, — отозвалась женщина.

— В банке! — завопил отец, хлопнув себя по лбу. — Ну ра-зу-ме-ет-ся! Наверняка у него высокий пост в каком-нибудь банке! Вот видите, какие швейцарцы достойные люди: не теряют времени на войну.

И в следующие месяцы он представлял себе, как сын производит фурор в тихой конторе крупного банка.

Вторая открытка пришла недавно. С видом на площадь Нёв.

Она была в таком же конверте, как и предыдущая, без адреса, без марки. В первый раз он не обратил на это внимания, но теперь пытался понять, как попали к нему эти письма. Может, Поль-Эмиль в Париже? Нет, он бы сам зашел его проведать. Ведь отец ни разу не забыл оставить дверь незапертой, значит, разминуться они не могли. Нет, сын точно был не в Париже, он был в Женеве. Но кто же тогда положил эти две открытки в почтовый ящик, если не сын? Он терялся в догадках.

Он перечитывал их каждый день. Разработал целый ритуал. Это был лучший момент дня, и ему хотелось все делать не спеша, смаковать каждую секунду чтения; надо было сосредоточиться как можно лучше. Читал он по вечерам, после ужина. Включал все лампы в гостиной, давал свисток электрическому поезду, который так и не убирал, наливал себе чашку цикория. Удобно устраивался в кресле, раскрывал толстую книгу, в которой прятал оба сокровища, потом долго смотрел на них. Любовался ими. Целовал. Как они ему нравились! И с каждым разом казались все красивее. Какие великолепные виды Женевы. О площадь Нёв! О озеро Леман! О город, который он совсем не знал, ведь он в нем ни разу не был. Ему казалось, что сам он почти что там, вместе с сыном, они слоняются по бульварам, вдыхают запах воды. Каждую открытку он читал дважды, потом изучал текст. Сначала Поль-Эмиль написал: “Скоро расскажу”. А потом совсем коротко — “все хорошо”. Может, в промежутке между письмами случилось что-то серьезное? И кто же положил конверты ему в почтовый ящик? Может, надо ехать к сыну в Женеву? Но как его там найти? А если за это время Поль-Эмиль приедет в Париж? Они разминутся, даже если он оставит дверь открытой. Нет, он должен ждать еще вестей, не проявлять нетерпения. Сын жив и здоров. И больше не воюет. Это самое главное. Только не отчаиваться!

Клод вышел из метро на станции “Гайд-Парк-Корнер”. Глядя на оживленную улицу, с наслаждением вдохнул холодный лондонский воздух, подставил руки под моросящий дождь. Он скучал даже по дождю. Обернувшись, убедился, что Толстяк по-прежнему идет следом: тот, груженый ворохом подарков, с трудом поднимался по лестницам, ведущим наверх.

— Ты знаешь, где это, Попик? — спросил Толстяк.

Клод осмотрелся, сверился с номерами и повернул в нужную сторону. Они шли по Найтсбридж-роуд вдоль красных кирпичных домов. Красивый квартал. Голые ветви деревьев не заслоняли светящиеся в сумерках окна, и они любовались удобной мебелью, высокими книжными шкафами, блюдами, приготовленными на праздник. Клод заглянул в бумажку с адресом и вскоре нашел нужное здание — длинное, в викторианском стиле, поделенное на три узких, но высоких дома. Здесь. Сердце у него дрогнуло. Поджидая отставшего Толстяка, он посмотрелся в зеркало какой-то машины, сделал глубокий вдох и поправил жилет. Он изменился: волосы отросли, на щеках пробился темный пушок. Как давно они не виделись. Почти целый год.

Наконец подоспел Толстяк.

— Все будут? — поинтересовался он.

Клод еле слышно вздохнул:

— Ты ведь уже спрашивал. Станислас сказал, что Фарон и Дени еще не вернулись.

— А остальные будут, точно?

— Да.

— С ними все в порядке?

— Все в порядке.

— И бошики им не подгадили?

— С ними все хорошо.

Толстяк шумно, с облечением выдохнул. В точности та же сцена трижды повторялась в метро.

Они вошли в черные кованые ворота, перед дверью Клод еще раз привел себя в порядок. И нажал на звонок.

Прошло без малого десять месяцев с тех пор, как завершилась их учеба в УСО. Было Рождество, через несколько дней наступит 1943 год. Из одиннадцати курсантов, что дошли до последнего центра в Бьюли, агентами Секции F стали девятеро: Станислас, Эме, Дени, Кей, Фарон, Толстяк, Лора, Клод и Пэл. Фрэнк и Жос не прошли последнее испытание.

Дверь открыл Эме в полном восторге от встречи с товарищами — возмужавшим кюре и его огромным спутником, ни капли не изменившимся.

— Елки-моталки! Попик и Толстяк!

Он чмокнул Клода и изо всех сил хлопнул по плечу Толстяка: подарки мешали мужчинам обняться.

Группе со времен Бьюли так ни разу и не удалось собраться. Кто-то пересекался в лондонском офисе Секции F между двумя заданиями, но сейчас они впервые почти все были вместе — отмечали в квартире Станисласа Рождество, то самое Рождество, что не смогли отпраздновать год назад, в самый разгар тренировок в шотландском уединении.