Было уже два тридцать ночи, а я все еще не спал – путающиеся в голове мысли стремительно сменяли друг друга, а рядом со мной на кровати громко храпел Гарри.

Я вообще очень часто не сплю накануне суда. Я и без того сплю мало, но мысль о том, что утром я войду в зал суда, когда козырять мне особо нечем, а присяжные и весь город настроены против Энди, наполняла меня ужасом, который сковал мне грудь. Я встал, оделся и спустился на один этаж к номеру Патриции и Энди. Прислушавшись у двери, услышал за ней голоса, так что понял, что они не спят, еще перед тем как постучаться.

Патриция впустила меня, а затем опять присела на край кровати рядом с Энди. В углу горела единственная лампа.

Она обняла сына, и он опять стал раскачивался взад-вперед в их фирменном объятии, поглаживая ее руку, которая словно приросла к его плечу.

– Кошмары? – спросил я, усаживаясь на стул напротив них.

Патриция негромко проговорила:

– Он боится, а я все время говорю ему, что бояться нечего. Он этого не делал, и Господь Бог заставит их это понять.

Я не стал говорить ей, что в Алабаме Господь Бог появляется крайне редко, а уж в здешних уголовных судах – тем более.

– Чем больше я думаю об этом деле, тем лучше понимаю, что мы слишком многого не знаем. Расскажи мне поподробней про Скайлар, – попросил я Энди.

– Она и вправду очень по-доброму ко мне относилась. Когда я только начал работать в том баре, то толком не понимал, что надо делать. Не знал, как работает система оформления заказов, как загружать посудомоечную машину или работать с кассой… Она помогала мне. Райану особо не было до меня дела, по правде говоря. Это как раз Скайлар научила меня, как там что делается. Она всегда говорила о том, чем собирается заниматься, когда окончит колледж. Что уже присмотрела работу в Сиэтле в какой-то исследовательской компании. И неважно, в каком бы настроении ни находилась, – всегда улыбалась.

– А что – бывала она и в дурном настроении?

– Редко. Иногда Скайлар ссорилась со своим парнем, Гэри. Я всегда мог сказать, когда они ссорятся, потому что, когда она злилась, набирала текст на своем телефоне сразу двумя большими пальцами.

– Какой телефон был у Скайлар? Его не было среди ее вещей, когда ее нашли.

– Вроде как «Айфон». Розовый, с ее инициалами с задней стороны, выложенными из стразиков.

– Они часто ссорились?

– Просто спорили. Он не какой-то там буйный или что-то в этом роде. В основном они спорили о политике. Понимаете, Гэри – рьяный сторонник нынешнего президента…

– А Скайлар – нет?

– Можно и так сказать. Она видела его таким, какой он есть, и злилась, что Гэри на все это ведется. Меня он явно недолюбливал. В смысле, Гэри. Иногда я мог немного прогуляться со Скайлар, пока не появлялась ее машина. Если за ней заезжал Гэри, то он всегда бросал на меня довольно недобрые взгляды.

– А у Гэри есть какие-нибудь кольца или перстни на руках?

Энди ненадолго задумался, после чего сказал:

– Нет, я так не думаю.

– Как по-твоему, кто мог убить Скайлар?

– По правде говоря, я до сих пор в шоке. Я не знаю никого, кто мог бы с ней так поступить. Она была милейшим человеком, у меня это просто в голове не укладывается.

– Энди, я понимаю, что тебе страшно. Мне нужно, чтобы ты был храбрым. Возможно, на каком-то этапе тебе придется сказать присяжным, что ты не убивал Скайлар и что тебя заставили подписать это признание.

Я открыл скоросшиватель на странице с признанием Энди.

– Они сказали, что все будет в порядке, если я его подпишу. А если я этого не сделаю, то моей маме придется плохо. А мне еще хуже. Я был все еще не в себе, наверное. Ломакс бил меня дубинкой – ударил по голове, и я, видать, вырубился. А когда очнулся, они стали молотить меня, чтобы выбить это признание, и я… Я просто почти ничего не соображал. Я не хотел это подписывать. Я знал, что нельзя этого делать, но был слишком напуган.

Энди говорил тихо. Тон его был ровным и полным убежденности. Его большие глаза ярко блестели в полумраке комнаты. И эти глаза были полны страха.

Я хотел сказать ему, что все будет хорошо. Что Гарри, Кейт и я обязательно выиграем это дело. Что этот кошмар скоро закончится и он сможет вернуться к своим книгам, поступить в колледж, встречаться с девушками, усердно учиться, чтобы его мать гордилась им, и жить богатой и насыщенной жизнью, которую он заслуживает.

Но я так и не смог. Надежда есть всегда. Однако прямо сейчас, за восемь часов до начала судебного процесса, я не мог подарить ему никакого утешения и душевного спокойствия. Во всяком случае, эти понятия не особо сочетались с системой, которая изначально была настроена против него: и копы, и окружной прокурор, и предвзятый судья, и предвзято настроенные присяжные. Какую-то часть этих проблем я вполне мог решить.

Но только не все.

Только не в этот раз.

К зданию суда мы подъехали около половины девятого утра. Протестующих снаружи не было. Я предположил, что у парней с AР-15 и флагами Конфедерации принято продирать глаза не раньше полудня. Энди, Патриция, Гарри и Кейт вошли в зал суда, чтобы занять свои места.

Я остался ждать в коридоре, засунув руки в карманы и меряя шагами плиточный пол.

Сегодня Корну предстояло представить дело присяжным, а мне – выступить с ответным заявлением. Накануне я накидал несколько идей для этой речи, но все они были не слишком-то хороши. Я без устали расхаживал по пустому коридору взад и вперед, и мои шаги эхом отдавались от каменных плит пола. Иногда движение помогало мне думать.

Но только не нынешним утром.

Пока что оставалось полагаться на то, что Блок все-таки обнаружит какое-нибудь золотое зерно. Запись с камеры наблюдения на заправочной станции так пока нигде и не выплыла, и оставалась надежда ее отыскать. Блок не отказалась от этой идеи. Просто кивнула и сказала, что посмотрит, не получится ли ее найти.

Я не стал спрашивать, где она собирается искать.

Было ясно только одно: к тому моменту, когда мне потребуется что-нибудь весомое, чтобы подкрепить свою вступительную речь перед присяжными, не будет найдено ни шиша.

Чтобы добиться обвинительного приговора, Корну требовалось, чтобы вердикт «виновен» вынесли десять из двенадцати присяжных. В Нью-Йорке для этого необходимо единогласное решение. В течение всей моей предыдущей карьеры мне надо было склонить на свою сторону всего одного из присяжных. А теперь сразу двух, и если я облажаюсь, то мой клиент умрет мучительной смертью.

Обычно у меня есть какая-то идея. Своя версия по делу, которую я могу изложить присяжным в самом начале судебного разбирательства. Вступительное заявление не должно содержать аргументов – только указания на то, какие доказательства будут представлены жюри. У меня еще не было собственной версии по этому делу. По крайней мере, законченной. Ни в коем разе. Расхаживая взад и вперед перед входом в судебный зал, я так особо и не придумал, что скажу присяжным.

Скайлар Эдвардс убил кто-то еще, но мы понятия не имели, кто именно.

Игнорируйте данные криминалистической экспертизы, доказывающие, что под ногтями у жертвы обнаружены частички кожи Энди, и соответствующие царапины у него на спине… Игнорируйте показания очевидцев о том, что Скайлар и Энди ссорились в вечер ее исчезновения… Игнорируйте признание Энди, сделанное шерифу, и второе признание, сделанное сокамернику…

Выходило слишком уж много всего, чтобы призывать присяжных все это игнорировать.

Нет, это полностью исключалось. Даже при абсолютно непредвзятом и беспристрастном жюри было бы достаточно сложно преуменьшить значение любой из этих улик.

Мне требовалось что-то еще. Что-то серьезное, что могло бы как следует встряхнуть двенадцать душ за барьером трибуны для присяжных.

Пока я расхаживал взад-вперед, в зал суда позади меня безостановочно вливалась людская толпа. Теперь в коридоре было тихо. Я бросил взгляд на часы.