– А она тебе что-нибудь рассказала? Я имею в виду – зачем ее похитили? Об этом никто не говорит, а всем интересно знать.

Хонор рассмеялась.

– До этого у нас еще не дошло. Я думаю, полиция многое скрывает от общественности. Хотя, если вдуматься, это довольно дико.

– Если бы в этом был замешан мужчина, все было бы гораздо понятнее. Я, кажется, никогда ни о чем подобном не слышала.

– Да и никто не слышал.

– СМИ, наверное, с ума сходят?

– Еще бы. Мне уже звонили из пяти утренних шоу – спрашивали, можно ли будет поговорить с ней, когда она выйдет из больницы. И три женских журнала, два из которых готовы заплатить кругленькие суммы за эксклюзив. А еще всякие сетевые ресурсы. Шумиха будет грандиозная.

Сюзанна задумчиво потягивала свой напиток.

– Это изменит ее жизнь навсегда, правда?

– Да уж. – Хонор с большим трудом сумела скрыть радостное возбуждение. – У меня такое чувство, что это даже не одну жизнь изменит.

Только увидев саму девочку (явно травмированную, дезориентированную, но при этом совершенно не капризную) и то, как все вокруг – медсестры, врачи, заботливая полицейская Мурхауз – инстинктивно сплотились вокруг нее, Хонор по-настоящему поняла, насколько грандиозной будет шумиха. С точки зрения СМИ Элли была просто подарком.

Такое в карьере Хонор случалось всего раз или два. Обычно ее нанимали, чтобы протолкнуть и раздуть незначительную историю, помочь ничем не заслуживающим, но отчаянно жаждущим внимания публики достучаться до общественного сознания. Хореографию этого танца она знала уже наизусть: когда сделать шаг вперед, когда назад, как заставить зрителей нетерпеливо ждать продолжения. Но иногда в танце даже не было необходимости. Иногда у истории – и у персонажа – был свой собственный уникальный ритм. Иногда случалась такая история, которую, строго говоря, нельзя было назвать «темой дня» – она сама формировала этот день.

Тут, конечно, требовалась осторожность. Истории, подобные истории Элли, бывают подобны неконтролируемому лесному пожару – стоит ветру внезапно перемениться, и уже никто не уйдет необожженным.

Обыск был, как нам и сказали, недолгим. Полицейские быстро осмотрели дом, Мурхауз нащелкала своим айфоном бесчисленное количество снимков каждой комнаты, в том числе двух подвальных. Одна из них до сих пор была забита старой мебелью, оставшейся от Чипса, – пара старых железных кроватей, матрасы, два больших платяных шкафа, от которых я все собиралась избавиться, – а другая заставлена так и не распакованными после переезда коробками.

Мэри с готовностью прошагала впереди всех в меньшую комнату, открыла дверь, включила свет – лампочку без абажура, болтавшуюся в центре потолка. Стены, выкрашенные в горчичный цвет бог знает сколько лет назад, были грязные, потолок в точках. Слегка попахивало кошачьей мочой.

– А здесь, – царственно взмахнула рукой Мэри, – мы держим всех похищенных девушек, господа полицейские.

Стрэтфорд и Мурхауз не обращали на нее внимания: они молча осматривали комнату.

– Мы здесь не так давно.

Я чувствовала, что жалкое состояние комнаты нуждается в объяснении.

Мурхауз улыбнулась понимающе.

– Мы живем в нашем доме уже два года, и я до сих пор еще не все коробки разобрала. Честно говоря, иногда подумываю просто собраться с духом и выбросить их. Про половину я уже и не помню, что там.

Стрэтфорд быстро оглядел все с порога, а затем прошел следом за Мэри в соседнюю большую комнату. Мурхауз протиснулась сквозь лабиринт коробок и ящиков и заглянула в коробку, набитую старыми картинами, которые я еще не успела повесить. Достала репродукцию «Сидней-Хедс» Маргарет Престон в раме – я купила ее, когда мы со Стивом вместе обставляли свой первый дом.

– Ох, какая красота! – воскликнула Мурхауз, приставляя картину к стене. – Я когда-то хотела заняться живописью. Это похоже на то, как я сама могла бы нарисовать. Пожалуй, сделаю фото.

– На самом деле это не картина, это гравюра на дереве.

Мурхауз посмотрела на меня без выражения и сделала снимок. Порылась в коробке и вытащила еще одну картину – длинный постер в рамке с изображением одной из беременных Элис Нил, который я купила много лет назад. В тусклом свете блекло-зеленые тона выглядели еще тошнотворнее, чем обычно.

Мурхауз долго смотрела на него.

– Ух ты. Довольно гротескно. У нее такой вид, как будто она вот-вот лопнет. Пожалуй, сниму и это тоже. – Экран ее телефона вспыхнул. – Отлично.

Она ослепительно улыбнулась мне.

Снова поднявшись наверх, полицейские наскоро осмотрели спальни и другие комнаты, даже не моргнув при виде беспорядка в комнате Мэри, а затем вышли за дверь. Мэри передумала сопровождать нас, когда увидела, что на лужайке все еще блестит изморозь, и мы втроем побрели к навесу для машин. Когда я открыла центральные ворота, Стрэтфорд одобрительно кивнул.

– Ничего себе размерчик, – сказал он, оглядывая огромное помещение из дверного проема. – На три машины, да? Я бы хотел такой же, но жена не согласна. У меня лодка есть, – добавил он в качестве пояснения.

– Боюсь, весь этот простор пропадает даром. У нас только одна машина, и обычно мне даже не до того, чтобы ее туда загонять. Хотя в такую погоду это не очень-то разумно, правда?

Стрэтфорд взглянул на мою маленькую «Мазду», на красную эмаль, покрытую толстым слоем инея, и поморщился.

– Значит, только одна? А у вашей мамы нет машины?

– Вряд ли она когда-нибудь получала права. Не помню, чтобы видела ее за рулем. Но даже если бы у нее и были права, теперь их забрали бы.

На этот раз они оба посмотрели на меня с сочувствием.

– Кажется, она не так уж плоха, – сказала Мурхауз. – Просто… немного эксцентричная?

– По-разному бывает. Сегодня хороший день. Пока. Чаще всего ей становится хуже вечером или когда она устает.

– Ее можно оставить одну или вам нужно будет позвать кого-нибудь?

Я объяснила, что три дня в неделю приходит Салли, а когда Мэри дома одна, я проверяю ее по телефону. Не идеально, но пока работает.

– А в последнее время и Чипс заходит, когда может.

– Чипс Гаскойн?

Она явно удивилась.

– Да. Мы с ним друзья. И он хорошо ладит с Мэри.

Все было слишком сложно, чтобы вдаваться в подробности.

– Это ведь бывший дом Гаскойнов? Должно быть, ему тяжело было вот так кромсать свои владения. Распродавать по частям.

– О, это нельзя назвать распродажей. Всего лишь старая усадьба и меньше акра земли. Моего тут только домашний загон. Земля Чипса начинается прямо здесь. – Я указала на изгородь за сараем. – И я уверена, что он вполне доволен своим новым жилищем.