В этот момент у Тилля возникло такое ощущение, будто они с Седой знакомы очень давно, а не несколько дней. И хотя с момента его прибытия в клинику они обменялись всего несколькими словами, по отношению к этой хрупкой женщине у него появилось чувство глубокого сострадания.

— Я знаю, что с тобой делает Касов, — мягко сказал он.

В ответ Седа молча кивнула, а Симон шумно вздохнул. При этом у санитара резко обозначились скулы — с такой злостью он сжал челюсти.

— Ты совершенно здорова, Седа, — между тем продолжал говорить Тилль. — Касов незаконно внедрил тебя в клинику, чтобы ты приняла участие в тестировании лекарств, за что ему платят немалые деньги. — Произнося это, Беркхофф посмотрел на Симона, лицо которого буквально окаменело, и продолжил: — Полагаю, что часть этих денег Касов переводит на нужды клиники, а за это здесь закрывают глаза на некоторые его проделки. Верно? Например, когда он угрожает пациентам, запирает их вместе с одержимыми манией убийства психопатами или заставляет тебя заниматься для него проституцией.

— Все это сказал вам Трамниц? — уточнил Симон.

— Да, и он важный свидетель. Поэтому его ни при каких обстоятельствах нельзя переводить в другую лечебницу.

— У нас связаны руки, — заметил Симон. — Его госпожа адвокат настаивает на переводе, ссылаясь на содержание ее подзащитного в неприемлемых условиях. И закон на ее стороне, ведь Трамниц каким-то непонятным образом получил травмы головы и пальцев. Мне кажется, что вы могли бы прояснить их происхождение.

Последних слов Симона Тилль уже не слышал, поскольку был полностью поглощен своими собственными мыслями.

«Ради всего святого!» — мысленно воскликнул он.

Беркхофф был на грани истерики, ведь его не только прочно закрыли в клинике, но и возникла угроза исчезновения единственной причины, по которой он в ней оказался. К тому же, когда Трамница опять переведут назад в «Каменку», маньяк окажется уже в особо режимной зоне, куда доступа Тиллю не будет.

— Мы только что были у Трамница, — со вздохом продолжил Симон. — И Седа напрямую потребовала от него подтвердить то, что он воспользовался ею лишь благодаря Касову. Однако, как и следовало ожидать, Трамниц сделал вид, что не понимает, о чем идет речь, и только громко смеялся.

— Проклятье! — воскликнул Тилль и скинул с себя одеяло.

При этом, правда, Беркхофф не понимал, что будет делать дальше, но чувствовал он себя намного лучше. У него уже не ощущалось такого истощения сил, как накануне вечером, и боль тоже стала более терпимой. Однако Тилль осознавал, что в одиночку предотвратить перевод Трамница у него не получится.

— Пожалуйста, не вставайте, — твердо произнес Симон. — И распределите воду так, чтобы в случае необходимости пользования туалетом у вас была возможность смыть за собой. Но не беспокойтесь. Очень скоро к вам кто-нибудь придет и поможет перебраться назад в отделение. А завтра, скорее всего рано утром, я попрошу вас подтвердить свои показания фрау Зенгер. Ну как? Вы готовы это сделать, господин Винтер?

В ответ Тилль, который даже эти слова воспринимал словно в трансе, хотел было запротестовать и закричать: «Я не Патрик Винтер!» — но тут его взгляд упал на библиотечную тележку перед кроватью.

Седа поставила огромный фолиант Джеймса Джойса между двумя внушительными томами с репродукциями. При этом, словно по недосмотру, один из этих томов оказался выдвинутым немного вперед.

Тилль не поверил своим глазам и отчаянно заморгал.

Этот том, превышавший размером формат А4, оказался единственной книгой, которая была обращена к нему не корешком, а обратной стороной. И только поэтому он смог разглядеть, что под обложкой альбома застряло еще что-то. Это нечто, напоминавшее коричневую тетрадь, было завязано сбоку на черную тесемку точно так же, как и дневник Трамница!

Тилль посмотрел на Седу, увидел ее понимающий и одновременно одобрительный взгляд, исходивший из темных глаз, и, когда она кивнула, тихо спросил:

— Можно ли мне на то время, пока я здесь пробуду, взять что-нибудь почитать?

— Что происходит? — прошипел Касов.

При этом если бы кто-нибудь в данный момент его сфотографировал, то эта фотография могла бы послужить великолепной иллюстрацией доклада на тему «Бешенство в ранней стадии». Глаза его угрожали выпрыгнуть из орбит, а при произнесении слов изо рта шла пена. Причем голос казался еще более скрипучим, чем обычно.

— Что, черт возьми, означает это дерьмо? — спросил он.

В ответ Трамниц отошел от окна и, театрально вздохнув, произнес:

— Да, положение дел с водоснабжением действительно ужасно, и запах из туалета идет довольно едкий, но меня все равно скоро переведут отсюда.

На самом деле он ожидал увидеть не Касова, а Фридера, который после окончания всех формальностей и подготовки автомобилей-фургонов как лечащий врач отвечал за вопросы, связанные с перевозкой пациентов.

— Не шути со мной! — злобно воскликнул Касов, который от бушующей в нем злобы даже не заметил, как перешел с маньяком на «ты».

При этом птичье лицо врача так раскраснелось, что Трамниц ничуть бы не удивился, если бы из ушей Касова повалил красный дым.

— Ты прекрасно понимаешь, что я говорю о Патрике Винтере, о котором ты должен был позаботиться. Я даже дал тебе время для этого, но ты позволил ему отколотить себя! — бушевал Касов.

Трамниц потрогал слегка опухший нос, оставшийся наряду с синяком под глазом напоминанием о глупых ударах Винтера, и посмотрел на свой забинтованный палец. Ногтевое ложе под пластырем саднило, но такое ощущение ему даже нравилось.

— Он немного вспыльчив, — заметил Трамниц. — И к тому же окончательно свихнулся. Это не подлежит никаким сомнениям, поскольку теперь ему втемяшилось в голову, что никакой он не Патрик Винтер, а Тилль Беркхофф, отец Макса.

— Меня это не интересует, ты лучше скажи, о чем вы говорили с Симоном!

— Симоном?

— Да, с этим черным великаном. Я видел, как он вломился к тебе вместе с Седой. Чего ему было нужно?

Трамниц сделал вид, что ему требуется напрячь память, чтобы вспомнить, а потом заявил:

— Да ничего особенного. Симон принес мне воды, а Седа хотела забрать мои книги.

— Я же тебя предупредил. Не шути со мной. Чего они хотели?

— Моих показаний.

Услышав такое, Касов свел брови вместе, отчего его нос стал казаться длиннее, а сам он приобрел еще большее сходство с вороной.

— Какие еще показания? — спросил он.

— Тебя бы не было здесь, если бы ты умел думать. Седа тебя заложила, и у нее есть свидетель.

— Кто?

— Ну как кто? Неужели не догадываешься? Он прятался в моей палате, пока я занимался проституткой.

Главный врач непроизвольно прижал ладонь к шее и попытался разыграть из себя уверенного в себе человека.

— Это ничего не доказывает, — постарался произнести он твердым голосом.

— Все бы ничего, но Винтер подслушал наш разговор, — заявил Трамниц, радуясь в душе пришедшей ему на ум блестящей идее.

Он, конечно, никогда бы не признался, что сам выступил в роли Иуды, рассказав Винтеру о махинациях врача. У него была другая, гораздо лучшая возможность сбить Касова с толку и напугать.

— Какой еще разговор? — спросил врач.

Заявление Трамница его явно зацепило, и теперь маньяк еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Чего-чего, а игру со страхами людей он просто обожал, особенно когда речь шла о таких придурках, как Касов. Хотя правильнее было бы сказать, что Трамниц любил не игру, а сами страхи добропорядочных людей. Ведь такие чувства оказывались намного сильнее.

— В коридоре, — продолжал играть свою роль Трамниц. — Где ты сделал мне предложение. Помнишь? Ты сказал, что мне не надо будет платить за кокаин и проституток, если я расправлюсь для тебя с Винтером.

— Где? Как? Такого не может быть!

— Понятия не имею, где стоял этот Патрик, но факт остается фактом. Винтер все слышал. Он сам мне сказал. А после пробрался в мою палату и застал меня с Седой.