«Патрик Винтер: На следующий день наша экономка должна была идти в отпуск. Обычно она приходила к нам по средам, но перед отпуском ей захотелось нас порадовать, постирав в стиральной машине и погладив мои рубашки. Поэтому в порядке исключения прислуга появилась во вторник.

Прокурор: А придя, она обнаружила вас в сауне?

Патрик Винтер: Да. Через двадцать минут после того, как мы оказались запертыми. Она думала, что спасла нам жизнь. Я щедро вознаградил ее и попросил ничего Линде не говорить. Тем более что с малышом ничего не случилось — он снова ревел как резаный. Зачем же было расстраивать Линду и вселять в нее кошмары? Конечно, я обещал заменить старую дверь сауны, что и сделал. Теперь в запертом состоянии ее держит только магнит.

Прокурор: И все это было написано в деле, которое вы взяли с собой с работы домой и открыли вечером 20 июля?

Патрик Винтер: Да. В нем содержалось подробное описание моей неудавшейся попытки убийства.

Прокурор: И что вы подумали, читая это?

Патрик Винтер: Я был в шоке.

Прокурор: Когда вы читали этот документ, у вас возникло желание его съесть?»

Дочитав до этого места, Тилль чуть было не ухмыльнулся. Настолько неуклюжей казалась попытка прокурора проверить, не является ли обвиняемый симулянтом. Как-то раз в журнале «Шпигель» ему довелось прочитать статью о том, как психиатры разоблачают мошенников. В ней говорилось, что люди, притворяясь сумасшедшими, обычно склонны признавать свои странности. На месте Патрика Винтера они непременно воскликнули бы: «Конечно, я хотел съесть этот документ! И лучше всего с кетчупом!» А вот по-настоящему больные психи не стали бы выказывать какие-либо дополнительные симптомы или особенности в поведении.

Вот и получалось, что Патрик Винтер либо был знаком с таким приемом, либо на самом деле страдал психическим расстройством. Во всяком случае, именно к такому выводу подталкивало дальнейшее чтение текста протокола:

«Патрик Винтер: Зачем мне было есть этот документ?

Прокурор: А что вы захотели предпринять, прочитав его? Патрик Винтер: То, что он мне приказал.

Прокурор: Документ что-то приказал вам?

Патрик Винтер: Да. На последней странице. Там имелась подробная инструкция.

Прокурор: И что было написано в этой инструкции?»

В этом месте у Тилля задергался глаз, а во рту пересохло, поскольку в протоколе было записано следующее:

«Патрик Винтер: В ней содержались указания о том, каким образом я могу убить своего сына Йонаса. Но на этот раз так, чтобы никто не смог мне помешать. Чтобы все получилось».

— Сколько? — не отрываясь от листа бумаги, спросил Тилль.

Его поведение напоминало действия маленького ребенка, который держит руки перед лицом в надежде сделаться невидимым для окружающих. Между тем Армин, усевшийся на свою кровать, пока Беркхофф читал, по-видимому, решил дать ему отсрочку от экзекуции. Во всяком случае, он не нанес удара, а только переспросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Сколько денег тебе заплатят за то, что ты меня пытаешь? — уточнил Тилль и, внимательно посмотрев на Армина, подчеркнул: — Обычно подобные вещи сюда вовнутрь с воли не попадают. Следовательно, сей документ тебе кто-то дал. Кто приказал тебе меня убить?

Армин ничего не ответил, а только встал.

Тогда Беркхофф, которого не оставляло чувство, что его совсем недавно кастрировали при помощи двух кирпичей, выпрямился и быстро, словно пулемет, проговорил:

— Ты ведь здесь пожизненно? Верно? Так что тебе нечего терять. Мне тоже.

— И что?

Тогда Тилль решился попытать свою удачу, несмотря на возможность попасть пальцем в небо.

— А как насчет твоего отца? Он еще жив?

— Почему это тебя интересует?

— Просто если он еще жив, то я могу внести в это некоторые коррективы.

— Ты? — переспросил Армин и громко захохотал, схватившись руками за поясницу, словно старик, мучившийся болью в спине. — Ты даже не выйдешь из этой камеры живым! Чего уж говорить о возможности приблизиться к дому престарелых!

«В доме престарелых, говоришь, — подумал Тилль. — Отлично, значит, его старик еще жив».

— Тем не менее я могу его убить, — заявил Беркхофф, решив сразу все поставить на одну карту.

Он сильно рисковал, поскольку если Армина вопросы мести больше не интересовали, то он зря израсходовал бы свой единственный джокер, так и не добившись примирения с этим психопатом.

— Как? — поинтересовался Вольф, и Тилль облегченно вздохнул.

— У меня есть нужные контакты. Контакты и деньги.

— Дерьмо у тебя, а не контакты, если ты даже не можешь организовать здесь для себя одноместную палату.

Произнеся это, Армин схватил левую руку Беркхоффа и вывернул пальцы так, что Тилль вынужден был развернуться на девяносто градусов и присесть на колено, чтобы не дать ему сломать их.

— Стой, стой, клянусь тебе, — завопил он. — У меня есть телефон!

— Чепуха!

— И все же! Когда поедет автобус?

— Чего?

— Библиотечный автобус. Когда он придет?

— Ты издеваешься надо мной?

— Нет! Мои люди спрятали в этом автобусе мобильник. Могу тебе его показать. Мы вместе сделаем один звонок и с твоим отцо-о-о-о…

Тут Тилль не выдержал и закричал. Два его пальца оказались неестественно скручены — еще бы на один миллиметр дальше, и оба сломались бы, как зубочистки.

— Мобильник? Здесь? На острове?

— Да!

— И он работает?

— Клянусь!

— Настоящий?

Хватка Армина немного ослабла. Вольф скептически ухмыльнулся, но в то же время призадумался. Это явилось еще одной передышкой для Тилля, который из опасения повредить себе пальцы боялся даже вздохнуть. Тем не менее он продолжал говорить:

— Да, да, это правда! И он работает!

— Хорошо. На эту ночь я даю тебе отсрочку, а за это ты завтра отдашь мне свой телефон.

— Договорились, — заявил Тилль.

— Но я все равно сломаю тебе пальцы.

Пульс у Беркхоффа участился еще больше, а на лбу выступили капельки пота.

— Нет, нет! Подожди! Пожалуйста! Если я пострадаю, то завтра меня переведут от тебя. Не делай глупостей! Одумайся!

Однако в ответ Армин только усмехнулся и сказал:

— А мне наплевать. Риск того стоит. Я все равно тебя достану, ублюдок. Даже вне своей камеры. Ты — детоубийца! А потом, сломаны ведь будут всего только два из десяти. Так что расслабься!

В этот миг Тилль услышал сухой треск, а через мгновение его пронзила острая боль, которая, казалось, родилась в глубине самого сердца.

Спала Седа крепко, но не из-за лекарств, которые ей давали. Причина была не в них. Она и раньше, словно нажав на кнопку выключателя, легко могла погрузиться в царство грез. Такую способность ей удалось выработать у себя с детства, чтобы отключаться от звуков и не видеть всего того, что происходило в жилом вагончике — грязно-желтом прицепе, использовавшемся ее матерью одновременно в качестве столовой, гостиной, спальни и «комнаты для гостей». Причем так называемые «гости» больше часа у них не задерживались.

Днем ей разрешалось поиграть в лесу. При этом девочке постоянно приходилось быть внимательной, чтобы не поскользнуться на каком-нибудь презервативе или не вляпаться в кучу дерьма, поскольку туалета на парковке, располагавшейся на трассе B-213, не было. Здесь, правда, имелась одна развалюха, но от нее воняло так, что водители предпочитали справить нужду где-нибудь между деревьев.

Некоторые останавливались здесь, чтобы немного передохнуть, но большинство тормозили на стоянке, заметив мигающее красное сердечко над дверью жилого вагончика. Когда становилось уже поздно и у Седы пропадало желание мерзнуть в темноте, она заходила внутрь и засыпала под столом, пока ее мама ублажала очередного «гостя» в койке.