– Хонор!

Она остановилась и медленно, с очевидной неохотой обернулась.

– Сюзанна…

– Зачем? Какого хрена, Хонор?

Сзади донесся топот ног.

– О господи. – Чипс стоял у меня за спиной, его рука легла на мое плечо. – Тебе это ни к чему сейчас, Сьюз. – Голос у него был негромкий, настойчивый. – Мы потом разберемся, как-нибудь иначе.

– Она просто хочет знать зачем. Думаю, это понятное желание после всего, что она пережила.

Голос у Хонор был ледяной.

– Пережила из-за тебя, сука ты бешеная! После того, что мы оба из-за тебя пережили.

Глаза у нее широко распахнулись.

– Вы? Из-за меня? – Она рассмеялась и печально покачала головой. – Я так понимаю, ты ей не рассказал, да, Чипс?

Не такую реакцию на свою новость она представляла…

Эта беременность явилась настоящей катастрофой. Как еще это было назвать? Ни один человек в здравом уме не определил бы случившееся иначе. Хонор еще и восемнадцати не было, а ему только что исполнилось. У обоих вся жизнь впереди. Хонор была готова к тому, что он будет в шоке. В смятении. Ожидала даже испуга в какой-то мере.

Но она надеялась хоть на какое-то проявление заботы, думала, Чипс хотя бы спросит, как она себя чувствует. Ожидала признания их общей ответственности – делали-то они это вместе, вместе теперь и разгребать. Ожидала не то чтобы раскаяния, но чего-то вроде. Их же в одной лодке мутит от качки, даже если оба решат затопить ее и добираться до берега вплавь.

Нет, она не воображала ни фанфар, ни предложения руки и сердца, ни признаний в вечной любви. Она же не дура. (Да и не хотела она ничего подобного – у нее была своя цель, стремление выбиться в люди.) Но и такого откровенного ухода от ответственности, отказа от какого бы то ни было участия она тоже не предполагала. И уж никак не могла представить, что он скажет ей такое – с безжалостными глазами, ледяным голосом. Он посмотрел сквозь нее, как будто они были незнакомы, как будто то, что было между ними, ничего для него не значило.

– Какого хрена, – спросил он, – ты таблетки не пьешь?

Он даже не потрудился дождаться ее ответа.

– Ты не можешь его оставить, – сказал он. – Не нужен мне никакой ребенок. Блин, вот же хрень!

Не были они в одной лодке. Даже в одном море.

– И вообще, откуда мне знать, что он мой?

На этих словах ее вырвало прямо ему на туфли. И на какое-то мгновение стало легче.

– О чем ты мне не рассказал, Чипс? Ты-то тут при чем?

Он попытался притянуть меня к себе, но я отстранилась.

Он долго смотрел на меня с непроницаемым выражением лица.

– Хонор забеременела. Когда мы с ней встречались. У нее был… – Он запнулся и поправился: – Она сделала аборт.

Хонор снова рассмеялась, но на этот раз ее смех был больше похож на плач.

– Я… мы были еще почти детьми, Сьюз. У нас не было другого выхода. – Его глаза встретились с глазами Хонор. – Я же не мог знать, правда? Не мог знать, что все так получится.

Так устроен мир, да? Есть даже какой-то закон. Закон Мерфи? Закон подлости? Закон «если я могу тебя трахнуть раза два-три, а может, четыре, то я тебя трахну». Какой-то непреложный закон природы, означающий, что всегда будет только так и не иначе. Против таких сил у Хонор не было ни единого шанса.

Она не чувствовала горя, когда сделала аборт. Может быть, тоску по будущему, которое она видела краем глаза, в сущности, по миражу: как они вместе с Чипсом растят ребенка, как клан Гаскойнов принимает ее с распростертыми объятиями, как Хонор становится для них своей, как его мать растекается лужицей от умиления и благодарности, что ее сделали бабушкой (само собой, их ребенок был бы мальчиком: в таких семьях первенцы всегда мальчики – здоровые, веселые, преисполненные энергичной уверенности в том, что мир принадлежит им). Когда она задумывалась об этом всерьез, все это представало нелепой фантазией. На самом деле его родители были бы в тихом ужасе. Не то чтобы они были снобами – его мать была степенная, порядочная женщина, отец – добродушный выпивоха, несколько неумеренный в своей страсти к женскому полу. Но их бы не обрадовало, если бы кто-то вот так подпортил будущее их мальчику, подрезал ему крылья.

Так что эта фантазия осталась бы фантазией, даже если бы сам Чипс не отверг ее столь решительно. А фантазий о судьбе матери-одиночки у нее не было. В этом отношении она никогда себя не обманывала. И ее семья ребенка бы не приняла. Безотцовщину-то. Нет, они бы ее поддержали, в этом не было сомнений. Но видеть разочарование в глазах родителей – об этом и думать не хотелось. Хонор ожидало светлое и блестящее будущее, ей предстояло своим умом пробивать себе дорогу вперед и вверх.

Выход был только один. В то время он означал для нее избавление от бесконечной тошноты, головной боли, тревоги. Настоящего сожаления не было. Тогда еще не было.

Сожаление пришло позже. Когда ей было уже далеко за тридцать, часики, к которым она до сих пор не прислушивалась, стали тикать все громче, отбивать время – полчаса, четверть часа… Она вдруг начала заглядывать в детские коляски, с завистью смотреть на женщин с большими животами, видеть какое-то удовольствие в том, чтобы взять отпуск, отдохнуть, посвятить себя кому-то, кто не гонится за славой и богатством, кто ничего от нее не хочет и в то же время требует ее всю целиком, кто сможет вернуть вложенное в него с прибавкой повыше, чем в пятнадцать процентов. И о Дугале тоже надо было подумать. Тот чувствовал то же самое – ее муж с самого начала хотел детей и все нетерпеливее ждал, когда она согласится. Он был старомоден до мозга костей, и тогда ей нравилось это в нем – такая стойкая приверженность традициям. Он был воплощенным homo suburbiensis – загородным жителем, и для Хонор мысль о том, чтобы побыть какое-то время босой и беременной, становилась все привлекательнее.

Она ждала целый год, прежде чем пойти обследоваться, – именно так все советовали. После стольких лет на таблетках всегда требуется время, говорили они. Просто расслабьтесь, природа возьмет свое. Она ждала, изо всех сил старалась расслабиться – и ничего, даже ни одной задержки. Каждый месяц регулярно, как часы. Тик-так, тик-так… Поэтому через год она все же пошла к врачу. Это был муж известной модели, у которой Хонор работала агентом несколько лет назад. С тех пор та успела уйти из модельного бизнеса и обзавестись потомством – девочкой и мальчиком, близнецами – уже лет в сорок пять. Ее успех воодушевил Хонор. Ее муж явно знал свое дело.

Но вера не помогла. Диагноз был окончательным: детей у нее никогда не будет. Конечно, она рассказала врачу о беременности и об аборте. Были ли осложнения после операции? Она постаралась вспомнить. Да, последствия тогда оказались гораздо тяжелее, чем она ожидала и чем ей говорили. Были боли и сильное кровотечение – но откуда ей было знать, насколько это серьезно? Она вспомнила, что ей было плохо (все тело ломило, температура поднялась) еще с неделю, что она лежала в постели, сказав матери: ничего особенного, просто сильная простуда, врач не нужен. Как она могла рассказать кому-то? В то время позор разоблачения казался куда страшнее, чем любые возможные последствия в будущем. И в каком-то смысле она даже радовалась этому недомоганию. Казалось, что так и должно быть – физическое проявление ее почти не осознаваемой скорби по поводу дезертирства Чипса. Однако к концу той недели она не только похудела на три килограмма, но и печаль в ней словно перегорела.

Доктор кивнул серьезно и, кажется, слегка осуждающе.

– Возможно, дело именно в этом. Такое не редкость. Разве вас не предупреждали? Вам следовало немедленно обратиться к врачу. Но, может быть, – добавил он, словно желая смягчить удар, – может быть, и ту раннюю беременность вам не удалось бы доносить до срока. Возможно, проблема была уже тогда.