– Мы думаем, – сказала Матильда.

– Мы думаем. Это хорошая идея. У людей, похоже, вызывает особую ненависть всякий, кто хоть чего-то достиг, и сейчас у нас такая культура, в которой ничего не стоит низвергнуть другого. Читатели должны знать, с какой травлей сталкиваются творческие личности. Какую испытывал Джейк.

– Я уверена, «Таймс» даст тебе авторскую колонку, – сказала Матильда. – Я им позвоню, или Вэнди. Тебя ждет неувядающая благодарность от каждого писателя страны. Все, кого я знаю, стараются не отсвечивать, потому что они боятся чего-то подобного. Нам нужен герой, девочка!

Это казалось полным бредом. Анна молча уставилась на своего агента.

– В любом случае, – подытожила Вэнди, – ты можешь какое-то время подумать, и мы потом еще поговорим, когда ты будешь готова. И если захочешь поступить именно так, я с радостью подключу адвокатов. Законы не поспевают за всеми дивными новыми видами травли, но они, по крайней мере, могут придать тебе уверенности.

Анна моргнула.

– Придать уверенности? В чем?

– В твоей безопасности. В нашей поддержке.

«Ага, конечно», – подумала Анна, не чувствуя ни того, ни другого.

– Я хочу сказать, эти ребята засели в своих дырах и исходят ядом на так называемые элиты Севера, думая, что они в безопасности, что никто их не достанет. Хотела бы я посмотреть, как этого вонючего вахлака вытащат на свет.

Погодите. Что? Что она сказала?

– Надо взять еще бутылку вина, – сказала Матильда. – Взять?

Элиты севера? Вонючие вахлаки?

Что-то билось, колотилось у нее внутри. Словно из рассказа Эдгара Аллана По.

– Рада, что мы сняли этот груз с души, – сказала Вэнди. – С душ.

– Честно? – сказала Матильда. – Иногда я думаю, что наша работа могла бы быть намного проще, если бы не писатели. Понимаешь?

– И не говори, – Вэнди покачала головой. Казалось, она наконец наслаждалась своей камбалой. – У меня полдня уходит на задачи, совершенно не связанные с литературой. Даже с маркетингом. И отец еще говорил, что зря я училась на психолога. Как он ошибался!

– Ну, – сказала Матильда дипломатично, – твои авторы любят тебя. Ты это знаешь. Большинство твоих коллег… Как это лучше сказать? Не стали бы перетирать с тобой твою неразрешенную детскую травму.

Вэнди улыбнулась.

– Это я. От и до.

– Э-э… – подала голос Анна, и обе женщины посмотрели на нее с вежливым вниманием. – Вы сказали… на конверте был штемпель?

– Афины, Джорджия, – сказала Вэнди, как будто это было самое непримечательное место на свете, а не сигнал радиоактивной тревоги, пронзивший каждый нерв в теле Анны.

– Никогда там не была. И желания нет, – сказала Матильда. – Вы же, дамочки, не думаете, что я одна все это выпью?

– Я не думаю, – сказала Вэнди.

– Анна?

Но Анна словно онемела. Ей показалось, что сердце у нее остановилось, и она действительно приложила руку к груди. Но сердце было на месте и по-прежнему колотилось, отчаянно пытаясь вырваться.

На следующий день по ее просьбе отрывок из ужасной книги брата был доставлен курьерской службой ей на дом. К отрывку прилагалось сопроводительное письмо с известной претензией и почтовый конверт с радиоактивным штемпелем.

Афины, Джорджия.

Штемпель, ловко уничтоживший последние остатки ее безмятежности, был проставлен четырнадцатого января текущего года, спустя целых два месяца после неудачного падения неудачливого Мартина Перселла на твердой бетонной лестнице «Рипли Инн».

Ей ничего не оставалось, кроме как прочитать, что же написал этот гад.

Уважаемая Вэнди Мардер,

Я обращаюсь к Вам с целью выразить беспокойство по поводу действий Вашего покойного автора, Джейкоба Финч-Боннера. Возможно, он представился Вам как полноправный создатель оригинального произведения «Сорока», но это далеко не так. На самом деле Боннер позаимствовал материал из романа о матери, которая убивает свою дочь и выдает себя за нее, написанного студентом, с которым он познакомился во время преподавания по магистерской программе писательского мастерства в колледже Рипли в Вермонте. После чего Боннер представил вам это произведение как свое собственное. Ни в одном издании «Сороки» ни Боннер, ни Вы, его издатель, ни разу не упоминали о работе его студента. Этот студент успел закончить бóльшую часть своего романа перед смертью и предпринял попытку опубликовать его.

Я прилагаю отрывок из этого романа. Уверен, Вы согласитесь, что сюжет и тематика имеют слишком большое сходство с «Сорокой», чтобы считать это простым совпадением, особенно учитывая отношения между двумя авторами. Откровенно говоря, действия вашего автора заслуживают порицания.

Я готов вынести этот вопрос на всеобщее обозрение и призываю Вас обсудить его с «вдовой» Вашего автора.

Неравнодушный читатель

Даже без штемпеля с указанием места отправления и даты ей было ясно, что это написал не Мартин Перселл. Здесь не было ни его услужливости, ни какого-либо намека на его особую близость к бедному обиженному автору, Эвану Паркеру, и кроме всего прочего – судя по тому, что она видела из творчества Перселла, – данное письмо было слишком хорошо написано.

Однако хорошего в этом было мало. Это письмо написал человек, который прекрасно понимал, какой ущерб он может причинить – как в финансовом плане, так и в плане репутации ее покойного мужа, – что имело непосредственное отношение к ее собственным финансам и репутации. Это письмо призывало к каким-то конкретным действиям, вероятно, связанным с подписанием соглашений и переводом средств. Другими словами, это было письмо адвоката. Уточнение: продажного и коррумпированного адвоката.

Из Афин в штате Джорджия.

Ни Вэнди, ни Матильда не обмолвились ни о том, что в письме имелся выпад в ее сторону, ни о том, что слово «вдова» было взято в очевидно оскорбительные кавычки. Этот новый элемент всерьез озадачил ее, причем не в хорошем смысле. Ведь она действительно была, несмотря на все ее прочие личины, вдовой Джейка. Кто в целом свете стал бы сомневаться в этом?

На ум ей приходило несколько человек, но никого из них уже не было в живых.

Этот отрывок, в отличие от предыдущих, начинался с середины предложения. И какого предложения!

…Но сколько бы раз она не гоняла в уме эти мысли, ей не удавалось ничего придумать. Близилась ночь, вечер делался темнее и тише, и наконец послышались знакомые звуки, сопровождавшие ежевечернюю рутину Руби: она идет по коридору к кухне, берет стакан из буфета, наливает воду, идет назад, заходит в ванную в конце коридора, снова открывает воду, закрывает воду, смывает туалет и закрывает дверь своей спальни, щелкнув шпингалетом напоследок. После этого зазвучала тихая музыка по радио, народные напевы с радиостанции колледжа, расположенного в часе езды к югу, которая ей нравилась, словно они жили где-нибудь в Аппалачах. Радио будет играть всю ночь, как играло все эти годы.

Долгие годы. Но скоро все кончится.

Три дня, так она сказала. Она уже собирала вещи, готовясь перечеркнуть свою жизнь. Их общую жизнь. И начать отдельную – ту, от которой пришлось отказаться Диандре, чтобы произвести на свет и растить этого неблагодарного ребенка.

Она никогда не хотела ребенка, и если уж невозможно было не родить ребенка, она хотела хотя бы не воспитывать его. Всем, кто знал их, и в первую очередь самой Диандре, было очевидно, что они с Руби в этом похожи. Обе отличались умом, обеих не устраивал их жребий: эта семья, этот дом, этот городок. То, чего она сама хотела в свое время, не отличалось от того, чего хотела ее дочь. Разница была лишь в том, что Руби действительно собиралась получить желаемое, тогда как Диандра оставалась ни с чем, и эта эпическая жестокость должна была свершиться даже без малейшего понимания со стороны Руби, не говоря о благодарности. Разве это справедливо?