Хирург сделал все, как ему было приказано, и Трамниц, заметив, что телефонный разговор окончен, подтолкнул Тилля к выходу. Фридер же без всякого дополнительного указания открыл своей карточкой-ключом дверь палаты и вышел в коридор.

— Никаких глупостей! — угрожающе прошипел Трамниц, продолжая толкать Беркхоффа вперед, не оставляя ему выбора и угрожая при малейшем неповиновении либо сломать ему руку, либо вывихнуть плечо.

Как только они оказались в коридоре, маньяк развернул Тилля в сторону лифтов.

Никого видно не было, и весь этаж как будто осиротел. Не оказалось персонала и в лифте. В общем, на помощь заложнику никто не поспешил.

— Хоп-хоп-хоп! Пошевеливайтесь! У нас нет времени на проволочки! — воскликнул Трамниц, и они двинулись в сторону лифта.

— Ничего из этого не выйдет, — заявил Фридер, открывая дверь лифта, который в готовности стоял на их этаже.

— Вот тут ты ошибаешься. У нас есть твои глаза и карточка-ключ, — ответил Трамниц и приказал хирургу встать лицом перед камерой сканера, чтобы после считывания информации с радужной оболочки привести лифт в движение.

В этот момент у Беркхоффа возникло довольно странное чувство, которое заставило его забыть о боли в вывернутой руке.

«Я что-то упустил из виду, но что?» — подумал он.

— Где стоит машина для моей транспортировки? — спросил Трамниц.

— Об этом я и толкую, — ответил хирург. — Вы сильно удивитесь, когда двери лифта откроются. Машина стоит при въезде, а чтобы туда пройти, нам потребуется миновать промежуточный этаж, а он плохо просматривается и создает великолепные возможности для атаки вас сзади. Вы будете быстро обезврежены.

Двери лифта закрылись, и Тилль краем глаза увидел в зеркальном отражении его хромированных стен, что Трамниц улыбается.

— Вот поэтому мы и не воспользуемся этой машиной, — проговорил серийный убийца.

— Не понял, — удивился врач.

— На каком уровне подземной парковки стоит твой «порше», Фридер?

«Номер не определен», — с раздражением отметила Пиа.

Она не любила отвечать на звонки абонентов, которые не были сохранены в ее адресной книге, — слишком велик был риск нарваться на надоедливого клиента, искавшего в неподходящее время юридическую консультацию и раздобывшего окольными путями номер ее мобильника. Как правило, такое случалось, когда ее подзащитные передавали его своим друзьям, не спросив у нее разрешения.

Пиа ждала уже битый час, сидя в своей машине. Но не сразу за мостом, что было бы слишком заметно, а на парковке в Заатвинкеле в Шпандау. Тем не менее стоянка располагалась не так уж и далеко от клиники — всего в каких-то двух минутах езды, и поэтому Пиа удивлялась столь долгому ожиданию.

— Алло, — ответила Пиа в надежде услышать его голос.

Гвидо не сказал ей, что задумал, но она не чувствовала себя от этого несчастной. Ей не так уж и хотелось быть полностью втянутой в его планы. Видимо не желая делать ее своей соучастницей, во время их последнего телефонного разговора он ограничился всего одной фразой:

— Жди меня в двадцать часов на парковке возле кемпинга.

Это было так мило с его стороны, но совсем не обязательно. Ведь она любила Трамница так сильно, что всегда предпочла бы именно его. Пиа была готова даже пожертвовать своим разрешением на работу в качестве адвоката, если бы ей предложили выбирать между ней и Гвидо. В то же время она понимала, что у них не было никакой реальной возможности спокойно и на свободе наслаждаться своей любовью даже в том случае, если бы ее возлюбленному удалось каким-то образом сбежать из клиники. Во всяком случае, не в Германии.

Поэтому с этой точки зрения ей было все равно, преступит ли она закон или нет.

Любовь законам не подвластна.

Погрузившись в подобные мысли, она улыбнулась. Гвидо был одним из немногих на всем белом свете, а может быть, и единственным человеком, понимавшим это. В любом случае ее семья такого не понимала, а нервная сестрица тем более. Еще во время учебы Пии она постоянно зудела, что ее сестра решила стать адвокатом по уголовным делам только из-за своего синдрома добряка и из-за того, что сама является жертвой.

Сестра могла говорить все, что угодно, ведь Гвидо она не знала. Конечно, он совершал ошибки, ведь с ним рядом не было равной по духу и такой же, как и он, сильной женщины, настолько умной и образованной, чтобы оказать на него благотворное влияние и изменить его силой своей любви. Любви, которую она чувствовала в себе с тех пор, как впервые увидела Трамница в полиции в комнате для допросов.

— Привет, дорогая, — услышала Пиа в мобильнике его голос, и камень упал с души.

— Вы где? — спросила она.

— Развернись!

Пиа сделала так, как он просил, и лицо ее озарила улыбка. Свет фар осветил сначала кроны кленов, стоявших вдоль подъездной дороги, ведущей к парковке, а затем из-за угла показался и сам спортивный автомобиль.

— Вот ты где, дорогая. Мы тебя ждем.

Пиа с улыбкой погладила себя по животу, еще плоскому в силу раннего срока беременности, и вышла из машины. Ее седан марки «Мерседес-Бенц» хоть и не бросался в глаза, но все же был лучше, чем светло-розовый и низкосидящий «порше-панамера».

— Ты принесла то, о чем я просил?

Вместо ответа, она сунула руку в карман своего норкового жакета, вытащила малокалиберный пистолет, чья черная рукоятка в свете фар блестела, словно смазанная маслом, и с гордостью протянула его Трамницу. Пистолет доверил ей один наркоторговец, которого Пиа успешно защищала в прошлом году. Это только в кино преступники бросают оружие в озеро. В реальной жизни они предпочитают хранить его в сейфе адвоката, где оно будет скрыто от любопытных глаз полиции гораздо надежнее.

— Ты прелесть, милая!

Довольная Пиа отправила ему воздушный поцелуй и сказала:

— Только тебе надо его зарядить. Я не знаю, как это делается, но в нем есть еще несколько…

Больше ничего произнести она не успела.

Лицо Пии все еще излучало полную любви улыбку, когда бампер «порше-панамеры» раздробил ей обе голени. Железный монстр мощностью в пятьсот пятьдесят лошадиных сил, словно выпущенная из лука смертоносная стрела, налетел на нее, поднял в воздух, оставив на земле туфельки на высоких каблуках, и бросил спиной на собственный автомобиль, с которого она скатилась уже с несколькими переломами позвоночника и осталась лежать в большой луже, натекшей после дождя.

Она еще дышала, но ничего, кроме вкуса крови во рту, не чувствовала. Но вот звуки Пиа пока слышала.

А последним звуком, который еще воспринял уже умиравший мозг бедняжки, оказался хруст шин сдававшего назад «порше».

«Наш ребенок», — была ее последняя мысль.

— Проклятье! Что вы сделали? — воскликнул Фридер и принялся трясти запертую заднюю дверь.

Еще на подземной парковке клиники Трамниц принудил хирурга сесть на заднее сиденье «порше» и включил родительский контроль. Во время короткой поездки их никто не остановил. На всем пути имелось только два пункта электронного пропуска, которые Трамниц с помощью карточки-ключа Фридера легко преодолел.

— Выпустите меня! — запричитал хирург.

— С удовольствием! — рассмеялся Трамниц, нажал на кнопку на подлокотнике водительского сиденья, и не ожидавший такого Фридер буквально вывалился во внезапно открывшуюся дверь.

На этом маньяк не остановился.

— Ты тоже! — приказал он Тиллю, который сидел в кресле переднего пассажира и в зеркало заднего вида, как загипнотизированный, смотрел на распластавшееся на стоянке тело, напоминавшее мешок со старой одеждой.

— Вытряхивайся! — вновь приказал Трамниц.

На этот раз он взмахнул бритвой перед глазами Тилля. До этого Трамниц держал лезвие зажатым между пальцами так, чтобы, с одной стороны, оно не мешало ему управлять машиной, а с другой — было в готовности для применения на случай, если кто-нибудь попытается схватиться за руль или совершить другую глупость. Тогда он не задумываясь полоснул бы этого человека по лицу, о чем и предупредил заранее своих пассажиров.