— Я не хочу этого.

Конрад снова сжал ее руку, словно это насос, которым можно закачать в нее новую волю к жизни.

— Эмма, подумай. Тебе уже однажды помогли. Тогда, в детстве, когда твоя фантазия выкидывала номера.

«Артур».

Эмму охватила неожиданная меланхолия, и она вспомнила о своем выдуманном друге детства, которого вначале так боялась. Многое стерлось из памяти. Только мотоциклетный шлем и шприц в руке Артура преследовали ее еще много лет после терапии, которая — как теперь представлялось — все-таки была не такой успешной.

У Эммы закрывались глаза, и она больше не боролась с усталостью, за которой следовали обрывки воспоминаний — предвестники сновидений.

Слова ее отца: «Немедленно убирайся. Или тебе не поздоровится».

Голос из шкафа: «Он так сказал?»

Крики матери, когда она потеряла ребенка на четвертом месяце беременности.

Таблетка следующего дня.

Ее собственный голос, кричащий на Сильвию: «Меня обрили и изнасиловали. В моем номере был мужчина…»

«Да. Как и Артур в твоем шкафу…»

Эмма резко открыла глаза. Выбралась из дурманящего тумана на поверхность.

— Что с тобой? — спросил Конрад, который все еще держал ее руку.

— Откуда она знала его имя? — По ощущениям язык весил несколько килограммов. Она с трудом им шевелила.

— Прости?

— Артур. Откуда Сильвия знала его имя?

— Ты говоришь сейчас о том призраке? Она посмотрела на растерянного Конрада:

— Видишь, я даже тебе никогда не называла его имени. Ты сегодня услышал его в первый раз, когда я рассказала о моей ссоре с Сильвией. Как она пришла ко мне домой и обвинила в том, что я не хочу, чтобы у нее был ребенок. Потом она еще говорила, что я уже в детстве лгала. Когда выдумала Артура. Но я познакомилась с Сильвией уже после терапии. И никогда не рассказывала ей об этом.

Конрад пожал плечами.

— У нее была связь с Филиппом, — буркнул он. — Наверное, он рассказал.

Эмма заморгала.

— Да послушай же. Даже Филипп ничего об этом не знал. Я молчала об Артуре. После сеансов психотерапии в моей юности я не хотела произносить его имя вслух, это было суеверие. Я думала: если не буду называть его, то Артур больше никогда не придет, понимаешь?

«Я рассказала о нем только родителям и психиатру. Откуда тогда Сильвия знала его имя?»

Эмму трясло. На долю секунды ей показалось, что она знает ответ. И этот ответ указывал на такую ужасную правду, что Эмме хотелось с криком выбежать из палаты.

Но потом ответ исчез, вместе с ее способностью оставаться в сознании.

И единственное, с чем Эмма погружалась в сон, было чувство страха — намного хуже, чем в тот день, когда она приняла посылку для соседа.

Доктор Ротх был рад. Эксперимент, который он по большей части финансировал из собственного кармана, прошел очень успешно.

Он почти сожалел, что не может продолжить его, но занятый им реабилитационный спортзал был срочно нужен, а декорации вряд ли могли пригодиться для чего-то еще.

— Значит, на этом все? — спросил его Конрад, который стоял рядом и бдительно наблюдал, как два грузчика выносят из зала его диван. После беседы с Эммой адвокат хотел подышать свежим воздухом и какое-то время гулял по парку. Сейчас он выглядел отдохнувшим.

— Шарада закончилась?

Адвокату по уголовным делам пришлось говорить громче, потому что со всех сторон жужжали шуруповерты, с помощью которых демонтировали декорации. В воздухе пахло свежими древесными опилками. Ротх с детства обожал этот запах. Он ходил в школу с художественным уклоном. Столярные работы были обязательным предметом. Возможно, этим и объяснялась его склонность к креативным методам.

— Да, полагаю, на этом все, — ответил Ротх. — Только если фрау Штайн не рассказала вам чего-то, что может быть важно для моей работы.

— Адвокатская тайна, — улыбнулся в ответ Конрад, но потом покачал головой. — Нет, серьезно. Она совершенно потеряна. У нее появились суицидальные мысли, вы обязательно должны обратить на это внимание.

— Не волнуйтесь, мы к этому готовы. — Ротх почесал одну из проплешин. — К сожалению, такая реакция была ожидаема.

— Почему?

— Мы глубоко потрясли фрау Штайн, перевернули ее мир.

Ротх указал на книжный стеллаж с собранием сочинений Шопенгауэра. Одна из камер все еще торчала в корешке тома «Мир как воля и представление».

— И ей кажется, что восстановить его невозможно.

— Эй, эй! Пожалуйста, осторожно! — Конрад извинился и подошел к грузчику, который пытался вытащить круглый ковер из-под журнального столика.

— Это не мусор, его нужно сдать в химчистку.

— Это Энсо?[96] — спросил Ротх, последовавший за ним.

Конрад с уважением взглянул на него:

— Вы разбираетесь в символике дзен?

— Немного, — улыбнулся Ротх и указал на черную окружность на белом ковре. — Энсо, то есть круг, в дзен-культуре рисуют одним плавным движением. Художники дзен считают, что лишь тот, кто внутренне собран и находится в гармонии с самим собой, может нарисовать пропорциональный Энсо. Поэтому по качеству выполнения такого круга можно увидеть состояние сознания рисующего.

— Снимаю шляпу, — рассмеялся Конрад. Рабочий между тем исчез с журнальным столиком под мышкой. Другие грузчики тоже удалились с разными предметами мебели, так что Конрад и Ротх ненадолго остались наедине. — Не знал, что в вас пропадает философ.

Ротх рассеянно кивнул. Его пальцы еще раз сжали волокна ковра Энсо, затем он поднялся. В последний раз он окинул взглядом бутафорский кабинет и как бы между прочим спросил Конрада:

— Вы не могли расстаться с ней, верно?

— Простите?

— Вы хотели, чтобы она всегда была с вами. Всегда рядом.

— О чем вы вообще говорите? — спросил слегка раздосадованный Конрад.

Вместо ответа, Ротх посмотрел на ворсинки в своей руке, которые он только что поднял с ковра. Они были темно-коричневого цвета и казались необычно тонкими для ковра. Почти как волосы.

— В лаборатории Филиппа были найдены трофеи всех жертв. Кроме Эммы, — сказал психиатр и посмотрел Конраду прямо в глаза.

Защитник побледнел и словно постарел за секунду. Самоуверенность, которая не оставляла его ни на минуту, лопнула как мыльный пузырь.

— Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

Ротх ответил ему встречным вопросом:

— Вас не удивляет масштаб работ, профессор Луфт? — Психиатр развел руки, делая вид, что сам впервые видит все вокруг. — Бутафорское бюро, телевизор с разрешением UHD, скрытые камеры и микрофоны. И это все для того, чтобы помочь пациентке, страдающей паранойей, избавиться от ее галлюцинаций?

— Что здесь происходит? — тихо спросил Конрад. Его взгляд беспомощно скользил по декорациям в поисках выхода.

И прежде чем он нашел его, Ротх опустил на него гильотину правды:

— Мы наблюдали не за Эммой, а за вами!

Эмма плыла по дну иссиня-черного озера, борясь с приступами морской болезни. При этом волны, которые нарушали ее чувство равновесия, раскачивались в такт какой-то странной мелодии.

В такт голоса, который то шептал, то смеялся.

Голоса сумасшедшего.

Голоса Конрада.

«Я люблю тебя, Эмма».

Эмма почувствовала невероятную тошноту, открыла глаза, и ее вырвало прямо рядом с больничной кроватью.

Все еще с помутненным сознанием, она видела мир словно через матовое стекло, но знала, кто она (изнасилованная женщина), где находится (в Парк-клинике) и что Конрад сказал ей.

— Не волнуйся, я позабочусь о тебе, — говорил он, держа ее за руку. Глубокий сон Эммы он принял за состояние полного беспамятства. — Я буду защищать тебя, как всегда это делал.

Волны забытья уносили ее все дальше. И каждый раз голос возвращал ее обратно.

Ее вырвало до того, как медикаменты успели полностью подействовать, но Конрада давно уже не было в палате.