— Я… у меня проблемы, — ответил я. Наверняка он слышит это предложение ежедневно. Произносящие его люди финансируют страсть Тоффи к олдтаймерам[131] и его бюро размером две тысячи квадратных метров на Потсдамерплац[132].

— Что случилось? — коротко спросил он. Дождевые капли колотили по лобовому стеклу, вздуваясь пузырями при каждом ударе. Мы мчались мимо темных деревьев, ветви которых склонялись над дорогой, образуя что-то вроде свода.

— Я… мне кажется, я похищаю свою дочь.

— Йолу?

— Да.

— Почему?

— Мелани Пфайфер, сотрудница органов опеки, хочет ее у меня… у нас забрать.

Йола, сидящая рядом, открыла рот, но ничего не сказала. Она выглядела так, словно я ее ударил.

— Она должна вернуться к своим биологическим родителям… — объяснил я Тоффи. — Но… я не могу этого допустить. Ты знаешь их историю.

Казалось, Йола вжалась в кресло под тяжестью моих слов, съежилась, словно ожидала новых ударов. Я хотел успокоить ее, похлопать по плечу, но в правой руке я держал телефон, а левой рулил.

— Ладно. И где ты сейчас?

— В машине. Йола со мной и…

Я запнулся.

В зеркале заднего вида появились огни мигалки.

— …и полиция гонится за нами.

Я обернулся. Патрульная машина быстро нагоняла нас. Расстояние примерно в двести метров таяло на глазах.

— Ладно, Макс. Слушай меня. Ты сейчас остановишься.

Я помотал головой:

— Нет, я не могу…

— При следующей возможности. — После каждого слова Тоффи интонацией ставил восклицательный знак.

Не отпуская педаль газа, я мчался к перекрестку Кёнигсалле и Хюттенвег. Одна часть моего сознания еще размышляла, куда лучше повернуть — направо к автобану или налево в направлении Далема. Другая часть давно капитулировала.

— Красный.

— А когда они тебя арестуют, помни про правило номер один, хорошо?

— Да!

Правило номер один: веди себя как картезианские монахи.

— Ни слова. Храни обет молчания.

— Красный.

Я моргал, дворники едва поспевали за дождем.

— КРАСНЫЙ СВЕТ!

Предупреждение Йолы я услышал в последнюю секунду. Резко затормозил — наши головы дернулись вперед. «Жука» мотнуло в сторону, но машина не потеряла равновесие и остановилась чуть дальше по дороге, прямо под светофором.

— Вот дерьмо, — сказала Йола и подергала за ручку на своей двери. К счастью, от волнения не сумела ее открыть.

— Мне очень жаль, мне очень жаль, — залепетал я и хотел взять Йолину ладонь, но она откинула мою руку в сторону. По ее лицу текли слезы; в красном свете светофора казалось, будто ее глаза кровоточат.

— Йола, малышка. Я не хотел напугать тебя, мне очень жаль, — повторял я. Мне не удалось ее успокоить, но Йола хотя бы не пыталась больше выйти из машины.

Я глубоко выдохнул, посмотрел в зеркало заднего вида. И онемел.

— Очень странно, — сказал я в телефон, который все еще прижимал к уху.

— Что?

— Больше никого нет.

Голубая мигалка пропала. Полицейской машины, ехавшей за нами, больше не было видно.

— Исчезли, — сказал я и посмотрел по сторонам.

Ничего.

Ни одного автомобиля, нигде.

— Хочешь сказать, полиция свернула? — спросил Тоффи.

— Здесь невозможно свернуть.

Только лес.

— Ты видела, куда они поехали, Йола?

Ответа не последовало.

Они могли лишь развернуться и поехать обратно, но в таком случае я должен видеть хотя бы огни их задних фонарей на этой прямой дороге.

— Исчезли, — снова сказал я.

— Ладно, хорошо. — Видимо, Тоффи это раздражало меньше, чем меня. — Когда ты сможешь приехать ко мне? — спросил он.

Загорелся зеленый сигнал светофора.

— На Потсдамерплац?

Колени у меня дрожали, икры казались резиновыми, когда я нажал на сцепление, чтобы включить первую передачу.

— Нет, сегодня я работаю дома.

Значит, в Штеглице, Дракерштрассе.

Я медленно покатился к перекрестку, не отрывая взгляда от зеркала заднего вида и в любой момент ожидая, что из темноты леса выскочит патрульная машина и помчится к нам. Но я ошибался.

— Полагаю, мы будем у тебя через десять-пятнадцать минут и…

Сзади никто не появился.

— …и тогда я расскажу тебе в подробностях, что случилось…

Зато сбоку!

Сильный удар откинул «жука» в сторону, и он, как косточка, закрутился вокруг своей оси.

— Йо-о-о-о-о-о… — начал я кричать имя своей дочери, которая вдруг оказалась рядом со мной вниз головой, но от резкой неожиданной боли у меня перехватило дыхание. Я услышал шум, словно какой-то великан вскрывал крышу машины консервным ножом. Послышался хруст стекла. И мне стало холодно.

Яркий свет ослепил меня, затем неожиданно наступила темнота. Терять сознание сначала было приятно, потому что жгучая боль, пронзающая левый глаз, не проникала дальше в мозг. Словно я со свинцовым грузом прыгнул в болото и увяз в нем по пояс, и все внутри меня кричало, чтобы я покорился силам, затягивающим меня в пучину. Но этого нельзя допустить.

Я ДОЛЖЕН ОСТАВАТЬСЯ В СОЗНАНИИ!

Собрав последние силы, я приподнял правое веко (только одно, открыть второе уже не получалось) и сквозь кровавую пелену увидел голову Йолы, которая моталась рядом со мной, как маятник. На мгновение я засомневался, не сон ли все это, потому что мне вдруг померещился нож. Затем Йола упала вниз, с грохотом приземлившись на крышу автомобиля, который сейчас буквально лежал, как жук на спине, и я понял, что кто-то пришел на помощь и разрезал ее ремень безопасности.

Хорошо. Очень хорошо.

Я хотел поблагодарить спасителей, но не смог произнести ни звука, потому что ремень сдавливал мне шею.

Последнее, что я увидел, были руки, которые вытащили мою бесчувственную дочь наружу, на асфальт; в салоне все сильнее пахло бензином. Я хрипел, превозмогая боль, пытался дышать ртом, почувствовал привкус крови и закрыл глаза с твердым намерением передохнуть всего секунду.

Потом я услышал сирену машины скорой помощи, и волна боли накрыла меня, подавила сознание и увлекла в зияющую темную пропасть — глубже и темнее, чем все места, где я до сих пор бывал.

Я просыпался дважды.

Один раз с каким-то посторонним предметом в левом глазу — когда я моргал, мне казалось, что в глаз попал осколок стекла. Рядом со мной лежала старая бездомная женщина с грубой кожей на лице, она улыбнулась, сунула мне в ухо язык и прошептала: «Вам нужно бежать, пока не поздно». Резкий запах мочи ударил мне в нос: он пропитал одежду женщины, ее волосы и матрас, на котором я лежал. Затем старуха открыла рот — у нее оттуда посыпались зубы, и я догадался, что один сон сменился другим.

Второй раз, когда я действительно проснулся, вокруг меня пахло дезинфицирующими средствами и сильно накрахмаленным постельным бельем, но все это сбивало с толку не меньше, чем обстановка во сне.

Я открыл правый глаз. Попытался открыть и левый — безуспешно. Либо потому, что тот был заклеен, либо по другой, более удручающей причине. Яркий свет продолговатой галогенной лампы ослепил меня. Я поморгал, потом увидел перед собой белую стену, телевизор и поручень, который болтался прямо над моей кроватью.

Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что нахожусь в больнице. И еще больше, пока я узнал женщину, которая сидела рядом с кроватью и сжимала мою руку.

— Ким?

Нижняя губа моей жены заметно дрожала.

— Ты здесь?

Ее светлые волосы заплетены в косу, сама Ким по-прежнему в униформе пилота — получается, она приехала сюда прямиком из аэропорта.

Черт, значит, уже среда.

Сколько я здесь пролежал? Мягкий утренний свет проникал внутрь помещения через волнистое оконное стекло и заставлял тонкую пыль танцевать в воздухе, как планктон в воде.

Я хотел поднять руку, чтобы посмотреть на часы, но в следующий момент почувствовал себя слишком изможденным для этого.