– Я с ним позже познакомилась, – сказала Анна. – На несколько лет.

– Верно. Но я подумала, может, он брал тебя туда, показать, где преподавал?

– Нет. Не думаю, что он испытывал теплые чувства к этому месту. Он работал там по необходимости, и студенты были… ну, не слишком одаренные, понимаете?

– В самом деле? – сказал Фрэнк. Он прекратил всякие попытки справиться с едой. – Он этого не говорил.

«Еще бы», – подумала Анна. Что могло быть хуже, чем объяснять, что ты потерпел неудачу в единственном деле, которое считал своим, и теперь тебе приходится учить других, как стать тем, кем не смог стать сам, и убеждаться, что твои ученики – бездарные говнюки вроде Эвана Паркера?

– Но он был одаренным, – сказала Луиза. – В смысле как учитель. Так что он им помогал, даже если они не были… если у них не было такого явного таланта. Я считаю, он и в этом отношении был талантлив.

«У тебя полное право на эту фантазию», – подумала Анна.

– Да, конечно, – сказала она, – он был одаренным преподавателем.

Ей с трудом удавалось сохранять спокойствие. Она, как всегда, обнаружила, что разговоры о Джейке ее всерьез раздражают. Тем не менее она находилась здесь именно затем, чтобы говорить о Джейке, преследуя одну-единственную цель этого ежемесячного ритуала: удерживать его родителей поближе, чтобы вовремя понять, не переменилось ли их отношение к ней, не узнали ли они что-нибудь, что могло бы изменить их мнение о любимой жене их любимого сына. Анна давно была готова перестать сокрушаться о Джейке; она также хотела перестать говорить и думать о Рипли, но было уже слишком поздно. Пока она сидела здесь, на этом неудобном стуле, перед этими хмурыми унылыми людьми, ковыряясь в неаппетитной еде и поглядывая в окно на эту нелепую улицу, походившую на тематический парк из «Банд Нью-Йорка», ее невольно захлестнули мысли о Рипли и понесли на север. Кто бы ни стоял за этой хренью, игнорировать ее было неправильно, и исходила она откуда-то оттуда. Анна не нашла связи со своим братом, и это ее ужасно бесило, но она была уверена как никогда, что эти страницы, кто бы их ни прислал, относились ко времени пребывания Эвана в том дурацком учреждении. Все указывало на то, что ей придется отправиться в Вермонт, край своего детства, к тем людям и к дому, который она покинула много лет назад и в который, как она горячо надеялась, никогда не вернется. И это добавляло еще один пункт к внушительному списку причин ее ненависти к Джейкобу Финч-Боннеру.

В тот же вечер, вернувшись домой и подкрепившись крепким мерло, она прочитала страницы, полученные от Луизы с Фрэнком. Они были ей так же знакомы, как и предыдущий отрывок, но ранили от этого не меньше.

Их родители сочли беременность Диандры хорошим событием, или по крайней мере неоднозначно плохим. Разумеется, перспектива того, что все в городке и приходе узнают, что их пятнадцатилетняя дочь умудрилась забеременеть, была для них унизительна, но они ожидали, что хотя бы дальнейшие события будет направлять их христианская мораль. Кроме того, они увидели в беременности Диандры возможность перезагрузки ее характера, системный шок для девушки, которая всегда отличалась упрямством и эгоизмом, поскольку впредь ее жизнь должна будет вращаться вокруг кого-то, помимо нее самой.

Малышку назвали Руби, и когда она родилась, все надеялись, что Диандра хотя бы найдет некий новый смысл в своей жизни. Ведь нужды младенца насущны и непрерывны. Кажется, все, кроме Диандры, понимали, что удовлетворять потребности своего ребенка – это часть материнского долга. Однако Диандра, похоже, вбила себе в голову, что сможет каким-то образом уклониться от обязанностей, налагаемых материнством. Она вела себя так, словно кто-то из ее окружения мог передумать и сделать для нее исключение, разрубив этот узел, что позволило бы ей вернуться к привычной жизни одиночки. Ни для кого в семье не было секретом, что Диандра умна и что ей не терпится покинуть дом, и в этом состояла одна из причин того, почему все были так шокированы самим фактом, что она вообще допустила такое. На разных этапах беременности она заявляла о своем намерении сделать аборт, но юный возраст не позволял принять такое решение самостоятельно, а родители и думать не хотели давать необходимое согласие. В последующие месяцы она делала намеки, что намерена отдать ребенка в приемную семью, но родители снова воспротивились. Беременность дочери стала для них сущим кошмаром, но едва ли не хуже этого было ее намерение отказаться от своих обязанностей. Она родит этого ребенка и будет растить, потому что последнее слово в семье остается за старшими.

Ничто из этого на самом деле не вызывало удивления, во всяком случае касательно Диандры. Она изначально была из тех младенцев, которые показывают норов еще в колыбели и всегда стоят на своем. В детстве ей все было не так: слишком жарко или слишком холодно, одежда, слишком тесная или слишком свободная, ее всегда не устраивала, еда, приготовленная матерью, ей не нравилась, и она воротила нос от супа или рагу, вместо этого насыпая себе тарелку хлопьев. К восьми годам она превратилась в убежденную вегетарианку. Год-другой спустя она стала просить курицу не реже раза в день, хотя это продлилось не дольше нескольких месяцев. Был период, когда она не ела «ничего со штрих-кодом» или никаких «обработанных продуктов», причем даже ни яблок, ни бананов, которые мать приносила домой, чтобы порадовать ее. Родителям она почти не уделяла внимания, а что касается Итана, то она вообще едва замечала старшего брата. Когда же она это делала, то смотрела на него просто как на придурка, играющего в футбол.

Но Итан не просто играл в футбол. Он был выдающимся футболистом. Уже в девятом классе он начинал большинство матчей и доминировал в игре. А в десятом он стал лучшим бомбардиром и капитаном команды, и не будет преувеличением сказать, что каждый ученик, учитель и завуч в старшей школе знали, чего он стоит и какое положение занимает в сообществе. У него были друзья. А когда он стал постарше, девочки стали уделять ему массу внимания. Он вызывал уважение учителей, которые желали ему успеха и оказывали необходимую поддержку. Все это существенно раздражало Диандру.

Дома Итан иногда становился свидетелем того, как мать пыталась наладить контакт с его младшей сестрой, но такие попытки всегда оканчивались неудачей. Диандра не проявляла ни малейшей признательности к усилиям матери или к тому, что ее расходы покрывала работа отца, не говоря уже о каких-то более значимых связях между ними. От своей семьи Диандра хотела самой малости, но давать взамен хотела еще меньше, настолько, что, будь ее воля, она бы не давала ничего. Беглое «спасибо» после еды, угрюмый кивок, когда мать приносила выстиранную и сложенную одежду ей в спальню, находившуюся рядом с кухней. Это был тот минимум, на который ее хватало, и все, что она могла выжать из себя. Неудивительно, что родители считали Итана своим любимчиком.

В течение всего детства Итан не раз слышал, как родители разговаривают по ночам в своей спальне, которая находилась через коридор от его собственной. Было далековато, чтобы расслышать, о чем они говорят, но он различал напряженный тон, досаду и разочарование, и в их жизни был только один предмет, способный вызвать такую досаду и разочарование: Диандра. Итану было так жаль их, что он старался давать родителям еще больше поводов гордиться своим сыном, но это было все равно что отбиваться от урагана теннисной ракеткой. По крайней мере, так он себя чувствовал.

Родительская спальня была самой большой в доме, а кровать, на которой они спали, старше самого дома. Итан ни у кого не видел таких кроватей, и встречал подобные конструкции единственный раз в жизни, во время школьной экскурсии в Шелбурнский музей [360] , где несколько из них стояло в разных зданиях. И все же ни одна не была настолько массивной и солидной, как кровать в его родном доме. Она была настолько древней, что когда-то на каркасе были натянуты веревки, закрепленные колышками, чтобы удерживать матрас, хотя потом веревки заменили деревянным дном. Отец всегда говорил, что их предок привез эту кровать на гужевой телеге, когда Западный Регби был еще лесистым местечком к западу от Зеленых гор, а до открытия карьера, которым в один прекрасный день будет владеть их семья, оставалось еще десять лет. После того как веревки для матраса заменили деревянным дном и колышки стали ненужными, кто-то сделал в полостях потайные отделения, куда отец иногда прятал наличные, а мать убрала обручальное кольцо, когда оно стало ей слишком тугим. Когда родилась девочка, Руби, родители даже предложили Диандре занять хозяйскую спальню, признавая этим щедрым жестом, что ей с ребенком требуется больше пространства. Но она отказалась. Она держала дочку в своей комнатке на первом этаже, по крайней мере в раннем возрасте. Позже Руби перебралась в спальню напротив своей матери. И к тому времени весь дом был в их полном распоряжении.