Никакого осмысленного ответа она от него не услышала. Конечно, подглядывал. Возможно, он просто не мог устоять; мысль об этом принесла ей глубокое удовлетворение. Его глаза закрывались и не открывались. Она ждала слишком долго. Хотя, возможно, она делала это намеренно. Возможно, если разобраться, она и не хотела этого знать.

– Ладно, не важно, – сказала она почти ласково.

Она достала из кармана резиновый жгут, закатала левый рукав его фланелевой рубашки и перетянула руку выше локтя. Все знали, как это делается, и вена послушно надулась. Затем она достала из кармана шприц. Его глаза были едва открыты, но он попытался, без особого энтузиазма, отстраниться от нее. Конечно, это не сработало. Эван вздрогнул, когда игла вошла в вену, которая оказалась на удивление здоровой, и даже такому новичку, как она, не доставила сложностей. Его дыхание сразу замедлилось, и он притих, погруженный глубоко в себя и умиротворенный, словно праведник. Она просидела, наблюдая за ним, почти полчаса, но изменений не наступало. Она не собиралась полагаться на авось, особенно после всего, через что ей пришлось пройти, поэтому достала шприц и снова наполнила его из баночки, а затем снова ввела иглу ему в вену. Изменения наступили сразу: каждый вдох стал прерывистым и неглубоким. Несмотря на это, он продолжал дышать еще двадцать пять минут.

Место для его кончины было самым подходящим: это кошмарное ложе, в этой ужасной комнате. Справедливое место. Оно ее удовлетворяло.

Его телефон она оставила на прикроватной тумбочке рядом с пузырьками с таблетками из его тайника в ванной, и не стала трогать иглу в руке, только наспех ослабила жгут. Что ни говори, идеальная картина передозировки.

Затем она достала заранее составленную опись и, стараясь не спешить, стала переходить из комнаты в комнату, наполняя прочный мешок для строительного мусора вещами, отмеченными галочкой. Самыми важными из них были, разумеется, все фрагменты рукописи: черновики в разноцветных папках (включая аккуратную стопку страниц, которые Эван так профессионально – и оптимистично – обозначил как «рабочие»). А также флешки, старые дискеты (она понятия не имела, что на них было, но решила прихватить на всякий случай), вдохновляющие книги по писательскому мастерству, «Литературный рынок» и блокноты, исписанные его косыми каракулями. И собственно, ноутбук. Она сомневалась, что сумеет взломать его без посторонней помощи, а за такой помощью она не собиралась ни к кому обращаться. Она найдет способ избавиться от него.

В конце концов она собрала все до последнего ошметка писанины с письменного стола, которые хоть как-то намекали на то, что ее брат был или стремился стать писателем, или хотя бы питал смутные фантазии о том, что когда-нибудь станет писателем. Она оставила только один трогательный фрагмент, который нашла глубоко в выдвижном ящике, о героическом защитнике обороны, который забил победный тачдаун на большом домашнем матче. Вот и все. Поэтому, даже если кто-нибудь когда-нибудь захочет подчеркнуть, что Эван Паркер лелеял несбыточную мечту о гламурной жизни успешного автора, этот небольшой пример продемонстрирует, насколько бредовой была в действительности эта мечта и как далек был он сам от всего, что можно назвать… талантливым.

На кухне она вытерла со стола пролитый кофе и положила в мешок для мусора френч-пресс и электрический чайник, а также последнюю кружку Эвана и две стеклянные банки. Затем, после некоторого колебания, она взяла мамину кулинарную книгу с полки рядом с плитой цвета авокадо. Не то чтобы она любила готовить, но там было несколько блюд, которые ей всегда нравились. Мясной рулет с картофельным пюре и запеканка с чечевицей и курицей. А также ярко-зеленый капустный суп, который мама часто варила зимой. Вкусный суп (к тому же он хорошо замораживался, насколько она помнила).

А потом она покинула родительский дом, горячо надеясь, что теперь уже навсегда, и поехала на запад, далее на юго-запад, далее на юг, совсем не думая о том, что фактически прокладывает маршрут для будущей героини романа Джейкоба Финч-Боннера «Сорока». По пути она избавлялась от содержимого мусорного мешка: книг по писательскому мастерству, френч-пресса и чайника. Страницы рукописи она сожгла в камине в арендованном домике в Западной Пенсильвании. Она отчетливо помнила, как отправляла в огонь одну ядовитую и оскорбительную страницу за другой, разделавшись таким образом с тремя экземплярами этого опуса: одним рабочим, на плотной белой бумаге – какая претенциозность! – и двумя ксерокопиями, а также с отдельной папкой с различными фрагментами и дополнениями. И в завершение утопила ноутбук брата в самом грязном биотуалете возле ресторана-буфета в Вирджинии, недалеко от пересечения двух главных магистралей.

Такой конец был уготован дебютному и безвестному роману Эвана Паркера – трем сотням страниц лжи и пасквилей в великой традиции литературного воровства. Как не бывало!

Кроме того, со смертью брата ее биологическая семья официально прекратила свое существование, чего она сама, откровенно говоря, давно заждалась. Наконец-то, теперь уже совершенно точно, исполнилось ее давнее заветное желание: она осталась одна в этом мире. Ради этого стоило набраться терпения, хотя не то чтобы ей приходилось выбирать.

Конечно, нельзя было исключать, что Эван мог поделиться фрагментом своего незавершенного романа с кем-то из студентов Рипли, – она понимала, что это обычная практика на семинарах, она не была идиоткой, – но ни в одном из черновиков, которые она просмотрела в Западном Ратленде, не обнаружилось признаков читательских советов или правок, как не обнаружилось и писем от возможных читателей, творческих советов от начинающих писателей, с которыми ее брат познакомился в Рипли, не говоря уже о ком-то из преподавателей, и ни слова от возможного издателя или агента, которым он мог бы представить свой опус. Несмотря на это, она продолжала внимательно следить за группой «Писатели Рипли» в Фейсбуке[356], но никто из ее участников не упоминал роман Эвана с малейшим намеком на фамильярность, даже в тот период, последовавший за новостью о его смерти, когда началось ожидаемое противоборство за звание самого-близкого-друга среди коллег-писателей. А когда через несколько лет вдруг вышел роман, ставший международным бестселлером, сюжет которого поразительно напоминал роман ее брата, никто из бывших студентов Рипли даже не пикнул. Это стало для нее последним доказательством того, что Эван как писатель действовал в одиночку, презрев групповое мышление и дух товарищества, которых, похоже, придерживался колледж Рипли и весь остальной писательский мир. Он никому не рассказывал о своем романе. В этом она была уверена.

До недавнего времени.

А этим утром, в своем собственном доме, Анна держала в руках эти самые страницы – неопровержимое доказательство обратного. Эти страницы были реальны. На них был напечатан тот самый текст. И они были потенциально бесчисленны, поскольку тот, кто их отправил, мог уже скопировать их любое количество раз и разослать – о, ужас! – любому количеству людей. Анна не могла и не хотела поступать так, как поступил ее покойный муж, столкнувшись с подобной угрозой, – а именно, спрятать голову в песок и надеяться, что все так или иначе обойдется. Не обойдется. Этот некто – один или с кем-то – предлагал ей сделку, и Анна должна была выяснить природу этой сделки и закрыть ее: решительно, раз и навсегда, если понадобится, прибегнув к крайним мерам, к которым (кто бы мог подумать!) ей было не привыкать.

Раз в месяц Анна встречалась за поздним завтраком где-нибудь на Манхэттене со своей условной родней, родителями Джейка. Выбор заведения она оставляла за Луизой, свекровью, поскольку Луиза была самопровозглашенным гурманом и городские заведения стали для нее приятной отдушиной, когда они с мужем ужинали вне дома. Из них двоих Луиза демонстрировала свою скорбь более явно, но она была сильней; ее муж Фрэнк, напротив, никогда не упоминал о Джейке, но Анне было ясно, что он буквально убит горем.