Да и потом, с этим Гейлордом она никогда не встречалась, предпочитая действовать через посредника. В те осенние месяцы 2013 года она все еще оставалась в Афинах, заканчивая Университет Джорджии, следила онлайн за форумами друзей и знакомых брата, желая убедиться, что, даже несмотря на всеобщее заламывание рук по поводу его фатальной слабости, никто не сомневался в том, что он умер от передозировки, а также избавлялась от недвижимости, которую брат любезно (пусть и невольно) оставил ей в наследство. В то время она еще не была Анной Уильямс-Боннер. Она даже не была Анной Уильямс. Она все еще была Розой Паркер – по крайней мере, так она представилась афинскому адвокату, который занимался этой сделкой. Но Артур Пикенс, эсквайр, на самом деле ничего о ней не знал, чем она и пользовалась. Не решил ли он, что знает теперь? Не приложил ли он достаточно усилий, с его сомнительным интеллектом и еще более сомнительной трудовой этикой, чтобы собрать воедино отдельные обрывки информации и действительно найти ее? И если да, то какую цель он преследовал? Пикенс не тянул на заядлого книгочея; вероятность, что он читал книжные обзоры или посещал книжные мероприятия, была ничуть не выше перспективы увидеть Анну на гонках НАСКАР[380]. Но даже если бы однажды он проснулся и ему взбрело в голову разыскать Розу Паркер, у нее никак не укладывалось в голове, каким образом он мог бы заполучить роман Эвана Паркера. Сколько бы раз она ни пыталась свести воедино эти две отдельные линии, у нее ничего не получалось – по крайней мере, если считать связующим звеном Артура Пикенса, эсквайра.

И все же… этот росток, этот след вел куда-то туда. На юг. Потому что в письме, которое она держала в руках, она различала голос Артура Пикенса, эсквайра, так же отчетливо, как если бы находилась в его кабинете прямо сейчас, сидела напротив него за его адвокатским столом, стараясь не вдыхать приторный дух его одеколона. И даже если она ошибалась, он оставался единственным человеком, которого она знала в Афинах, штат Джорджия.

Анна не так уж много взяла от отца – ни в материальном плане, ни, разумеется, в более аморфных сферах чувств и наставлений, – и все же нельзя было сказать, что она ничему у него не научилась. Ее отец относился с большим недоверием ко многим вещам и, насколько помнила Анна, придерживался особенно жесткой позиции в отношении наличных денег. Конечно, он прожил недостаточно долго, чтобы оценить удобство и общедоступность онлайн-платежей по кредитам, а также электронных платежных систем, не говоря уже о безумной концепции криптовалюты, но он, безусловно, успел застать широкое распространение кредитных карт. Естественно, своей у него никогда не было. Он признавал только наличность, и если не мог сразу заплатить за то, что хотел купить, это служило веским признаком, что он вполне обойдется без выбранной вещи. Семейный бюджет он хранил в кухонном ящике, свой собственный пенсионный фонд – в банке «Грин Маунтин» в отделении Западного Ратленда, а кое-какие личные сбережения прятал в старой веревочной кровати, под утратившими полезную функцию колышками на боковых стойках, втайне от всех – правительства, жены и даже любимого сына. То, что любимый сын вообще узнал об этом тайнике, Анна неожиданно выяснила, когда читала его возмутительный роман незадолго до трагической кончины Эвана. Возможно, он действительно обладал писательским талантом подмечать детали.

К тому времени Анна уже полностью усвоила, что наличность всегда должна быть под рукой. По наличным деньгам, если только ты не ограбил банк, тебя невозможно было выследить. Они не привязаны ни к твоему авиарейсу, ни к номеру отеля, ни к автомобилю, который тебе нужно арендовать. Они не донесут, что ты покупаешь необычный наряд или парик, чтобы никто тебя не узнал, скажем, по фотографии на обложке написанной тобой книги. Еще до того, как покинуть Вермонт, она переняла отцовскую привычку копить деньги, словно домохозяйка из прежних времен, медленно и незаметно планирующая побег, откладывая остатки от суммы на домашние траты. Это стало для нее вызовом самой себе: доставать в конце каждой недели по одной купюре самого крупного номинала, которая оказывалась у нее в кошельке, – когда пять баксов, когда пятьдесят, – и начинать новую неделю без нее, пополняя запасы наличных (в пластиковой косметичке, в чемодане, в шкафу, всего в нескольких футах от старого письменного стола, за которым Эван будет писать свой паразитский роман). Долгие годы этот чемодан простоял на месте, потому что она никогда никуда не ездила, но к тому времени как Эван принялся облекать свои измышления в безразличную прозу, и чемодан, и пластиковая косметичка уже давно покинули здание в багажнике машины, на которой Анна отправилась в Джорджию вместе с Розой, ее вещами и старым пропановым обогревателем – они ведь планировали разбить лагерь по пути, чтобы сэкономить деньги. В ночь того трагического пожара в лесах Северной Джорджии, недалеко от ущелья Рэбан, она спрятала пластиковую косметичку под грудой валунов, подальше от палатки, которая вот-вот должна была сгореть дотла. Несколько дней спустя, после больницы, допросов в полиции и похорон с благотворительным гробом и скорбными незваными незнакомцами она вернулась в палаточный лагерь, чтобы «сказать последнее прости-прощай», и проверила валуны. В то конкретное утро в пластиковой косметичке было без малого восемь тысяч долларов. Восемь тысяч долларов, с которыми она начала свою долгожданную новую жизнь: свидетельство ценности наличных денег, ценности ритуала и важности регулярной десятины в пользу собственного будущего.

С тех пор прошло восемь лет. За это время она стала еще лучше понимать ценность изучения собственной истории и, естественно, сохранила свои полезные привычки, при том что в наши дни пятерки и полтинники, судя по всему, даже прибавили в цене. И она продолжала учиться, усваивая не только старые уроки, но и новые, попадавшиеся ей на пути, например, как важно уметь находить следы, а еще важнее – заметать их.

В последний раз она воспользовалась своими сбережениями, когда уезжала из Афин, штат Джорджия, в поисках новой жизни на Западном побережье, но к тому времени как она обосновалась в Сиэтле с новым именем, безупречной кредитной историей и стипендией штата в Вашингтонском университете, подрабатывая на радио Кей-би-ай-кей, она уже почти все истратила. С тех пор ее первоочередной задачей стало восстановить свои резервы, что, по иронии судьбы, оказалось гораздо труднее, когда она начала зарабатывать как радиопродюсер, а затем разбогатела как вдова писателя и автор бестселлера.

Тем не менее за эти годы, проведенные с Джейком и уже без него, Анне удалось скопить приличную сумму, снимая по несколько сотен долларов каждый понедельник и перекладывая оставшиеся к воскресенью купюры в старую дорожную сумку, которую она привезла из Сиэтла. Во время ее замужества эта сумка стояла на верхней полке шкафа, в чемодане, набитом фланелевыми рубашками и «биркенштоками», вещами, которые даже ее покойный муж счел бы неподходящими для жизни на Манхэттене. Но после смерти Джейка она переложила деньги в ящик прикроватной тумбочки – так было гораздо удобнее, – и, когда она проверяла их в последний раз, сумма составляла чуть меньше двенадцати тысяч. Более чем достаточно для экскурсии за наличные в место, которое не ожидала когда-либо еще увидеть.

Лори и Лоури хотели провести день открытых дверей в одну из апрельских суббот и прошлись с Анной по квартире, указывая на предметы мебели, от которых следовало избавиться до того времени, а также настаивая, чтобы она убрала все личные вещи.

– Не относитесь к этому как к обузе, – радостно заявила Лори. – Воспринимайте все как очищение души! Людям это нравится!

– Некоторым людям, – признался Лоури.

Анна вызвалась стать одной из этих некоторых.

– Думаю, я искала повод сделать это с тех самых пор, как умер мой муж. Пройтись по всем ящикам и шкафам. Что-то решить наконец с его вещами.