Саманта не отличалась везучестью, она давно это усвоила. Прошлым летом в кинотеатре в Норидже показывали «Бестолковых»[419]; она знала, что среди ее ровесниц есть такие, кто водят машины по Беверли-Хиллс и заказывают шмотки через компьютер, но это не ее случай, хотя, с другой стороны, ей не приходилось терпеть насилие в детстве или крайнюю нищету. Дома всегда была еда. У нее была школа, а значит, и книги, и кабельное телевидение, а кроме того, родители дважды свозили ее в Нью-Йорк, хотя оба раза, похоже, не очень знали, что там делать: поели в отеле, прокатились в автобусе по городу с гидом, откалывавшим шутки, которых Саманта не понимала, посмотрели Эмпайр-стейт-билдинг (первый раз было интересно, но второй…) и Центр Рокфеллера (тоже дважды, причем оба раза не в каникулы, короче, беспонтово). Не то чтобы Саманта лучше родителей разбиралась в том, что величайший город на земле может предложить трем деревенщинам из дебрей штата Нью-Йорк, не сильно отличавшихся от дебрей Индианы, но в первую поездку ей было всего девять, а во вторую – двенадцать, поэтому она мало что решала.

Главное, что у нее было, в отличие от большинства людей – это будущее.

Родители работали; отец занимал важную на слух должность «главного механика» в колледже в Хэмилтоне, но на деле к нему обращались, когда какая-нибудь девушка додумывалась смыть прокладку в унитаз. Мать Саманты тоже работала в сфере услуг, в отеле при колледже «Студенты», и ее профессия называлась не в пример честнее – «уборщица». Но работа отца обладала одним преимуществом, которое Саманта не поленилась разъяснить ему – она просветила предка о том, что его четырнадцать лет стажа в колледже сулят ей немало пользы как будущей студентке и значительную денежную выгоду. Как говорилось в отцовском рабочем руководстве, в которое сам он не заглядывал, но Саманта за последние пару лет выучила почти наизусть, колледж оказывал всестороннее содействие детям своих преподавателей и сотрудников в том, что касалось условий приема, и про финансовую поддержку там было сказано черным по белому: 80 процентов стипендии, 10 процентов студенческого кредита, 10 процентов работы в кампусе. Другими словами, для такой девушки, как Саманта, это было чем-то вроде счастливого билета под оберткой шоколадки.

Во всяком случае, так обстояли дела до этого дня.

В случившемся дерьме не стоило винить недостаточное сексуальное воспитание в средней школе Эрлвилла, не говоря об округе Шенанго, где местные делали все возможное, чтобы подростки могли лишь гадать, откуда берутся дети; Саманта прекрасно знала, что к чему, с пятого класса, когда ее отец высказался об одной на редкость отвязной вечеринке в студенческом братстве (с полицией и исключением студентки). Она привыкла до всего докапываться сама, особенно до того, что сопровождалось молчанием родителей о «том, что тебе рано знать». Через несколько лет сверстницы догнали ее по части базовых знаний (опять же, не за счет школьной программы, всячески упиравшейся на муниципальном и государственном уровнях против введения сексуального воспитания), но эти знания были именно что базовыми. Две девушки из ее класса, насчитывавшего шестьдесят человек, уже перевелись на «домашнее обучение», а одна переехала жить к родственнице в Ютику. Но те девушки были лохушками. И случившееся с ними было неизбежным для лохушек.

Собрав свои вещи, Саманта вышла из класса, сознавая себя беременной женщиной. Она прошла к своему шкафчику, как беременная женщина, и, нагнав остальных на автобусной остановке, села в автобус, на свое обычное место. Точнее, ее обычное место, в заднем ряду, заняла беременная женщина, которая, если ничего не предпринять, произведет на свет живое существо, тем самым поставив крест на собственной жизни, вероятно, навсегда.

Но она, разумеется, не собиралась сидеть сложа руки.

Джейк, разумеется, никому об этом не сказал.

Он улетел в Сан-Франциско и выступил в театре «Кастро», а затем, на следующий день, улетел в Лос-Анджелес, где все также прошло более-менее гладко (и восторг от общения со Стивеном Спилбергом притупил его тревожность на несколько дней), но потом ему предстояло вернуться в Нью-Йорк, в свою новую полупустую квартиру в Вест-Виллидж, чтобы работать над следующим романом. К тому времени он почти сумел убедить себя, что страшные слова в том письме были созданы неким ботом, действующим по слепому алгоритму, и раздуты его паранойей до больных масштабов. Но это помогло ненадолго. Проснувшись на другой день после прилета, на неразобранной кровати, он потянулся к телефону и увидел, что на сайте его ждет второе сообщение с теми же словами: «Ты вор». Только на этот раз было добавлено: «Мы оба это знаем».

Сайт писателя Джейкоба Финч-Боннера, переделанный из его прежнего сайта писательского мастерства, выглядел как сайты большинства успешных писателей: страница «Обо мне», медийные и обзорные материалы по его книгам, календарь ближайших мероприятий и контактная форма, не знавшая отдыха после выхода «Сороки» в прошлом году. Кто ему писал? Читатели, желающие сообщить, что не так с его книгой, и читательницы, признающиеся, что «Сорока» не давала им спать всю ночь (и они об этом не жалеют). Также писали библиотекарши, надеясь, что он выступит у них, и актрисы, уверенные, что они идеально подходят на роль Саманты или Марии, плюс едва ли не каждый человек, хоть как-то знавший Джейка – по Лонг-Айленду, по Уэслиану, по программе на магистра изящных искусств, и даже те два идиота, у которых он работал в Адской кухне. Всякий раз, как Джейк видел в почте одно из таких писем с началом первой строки (Привет, не знаю, помните ли вы меня, но… Джейк! Я только дочитала твою… Здравствуйте, я была на вашей читке…), его охватывала тревога, отпускавшая не раньше, чем он узнавал, что это одна из его одноклассниц, или маминых подруг, или кто-то из читательниц, кому он подписал книгу в каком-нибудь заштатном книжном, или даже случайный шизоид, верящий, что «Сороку» надиктовала ему сущность с альфы Центавра, вселившаяся в апельсин Джейка.

И, конечно, ему писали писатели. Нуждавшиеся в наставнике. И в отзывах на свое творчество. Просившие рекомендовать их (вероятно, при личной встрече) Матильде, его агенту, или Вэнди, его издателю. Желавших знать, прочитал ли он их рукописи и следует ли им отказаться от мечты своей жизни или «держаться». А также писатели, искавшие у него поддержки своих теорий насчет дискриминации в издательском мире – антисемитизм! сексизм! расизм! эйджизм! – всецело уверенные, что только по этой причине их 800-страничный экспериментальный нелинейный неороман без знаков препинания никто не хочет издавать.

После публикации «Сороки» Джейк формально (и охотно) отстранился на несколько месяцев как от виртуальных занятий со студентами, так и от частных курсов писательского мастерства, сознавая при этом, что на нем лежит ответственность не быть дерьмом в отношении других писателей. Соцсети, в которых обреталась значительная часть его читателей, не уставали напоминать о том, как это нехорошо – быть дерьмом. Твиттер, эту песочницу пишущей братии, Джейк освоил довольно рано, хотя редко что-то там постил. (Что он мог сообщить своим 74 «подписчикам»? Привет из верхнего Нью-Йорка, где я сегодня ничего не написал!) Фейсбук казался безобидным до выборов 2016 года, когда пользователей стали заваливать сомнительными призывами и материалами о предполагаемых гнусностях Хиллари Клинтон. Что до инстаграма, где принято выкладывать фотогеничную еду и домашних любимцев (ни тем, ни другим Джейк похвастать не мог), он туда почти не заглядывал. Но после того, как «Сорока» попала к издателю и Джейку пришлось общаться с рекламными и маркетинговыми группами, его убедили стать активным пользователем хотя бы этих трех платформ или разрешить вести свои страницы сотруднику «Макмиллана» от своего имени. Перед Джейком встала непростая дилемма. Он был бы рад доверить это кому-то другому, чтобы не отвечать на бесчисленные письма и комментарии (не только восторженных читателей, но и всяких троллей), но в итоге решил, что не может так рисковать, и с того самого дня, как был издан его роман, его день начинался с просмотра соцсетей и проверки гугла на возможные новости по запросам Джейкоб+Финч+Боннер, Джейк+Боннер, Боннер+ Сорока, Боннер+Писатель и т. п. Это отнимало уйму времени и неслабо выматывало, вызывая ощущение, что он отчаянно пытается найти выход из лабиринта безысходности. И почему он только отказался доверить это сотруднику «Макмиллана»?