— А ты, Попик, хочешь шоколадку?

— Нет, спасибо.

Толстяк пошарил в кармане, вытащил оттуда плитку шоколада и разломил пополам; смеркалось, и в кустах, где они залегли, было мало что видно.

— Держи, товарищ, это придаст тебе храбрости.

Толстяк протянул мальчику кусок шоколада, и тот благодарно запихнул его в рот, целиком.

— Вкусно, правда? — поинтересовался Толстяк.

— Да, — произнес юный боец.

Жевал он с огромным трудом. Клод хихикал про себя — это был пластит. Вскоре послышался сигнал туманного горна, потом звук приближающегося поезда. Когда тот проезжал мимо деревьев, раздался оглушительный взрыв.

Июль подходил к концу. Однажды под вечер, воспользовавшись передышкой, они пошли прогуляться в Гайд-парк — со спокойной душой, несмотря на ракеты “Фау-1”, так пугавшие лондонцев. Во главе колонны шла Лора, везла коляску с Филиппом; позади нее оживленно беседовали Дофф и Станислас. Шли они медленно, чтобы она их не слышала; говорили, как всегда, о войне. Лора еще не вышла на работу на Бейкер-стрит, и мужчины пребывали в уверенности, что если она их не услышит, то ничего не узнает ни о боях во Франции, ни о потерях союзников, ни о ракетах, грозящих городу. Они не брали в расчет газеты, радио, сирены, разговоры в кафе и наивно воображали, будто надежно защищают Лору от ожесточенного мира, когда шепчутся за ее спиной.

Она словно светилась на солнце: белая теннисная юбка, подол которой изящно колыхался при каждом ее шаге, изумительно шла ей. Она все знала про войну, она все время думала о ней. Думала о Толстяке, о Кее, о Клоде. И о Фароне — каждый день она заново переживала свой побег из квартиры. И о Пэле, каждую секунду, она обречена думать о нем всю жизнь. Думала и об отце Пэла: когда кончится война, она поедет в Париж, покажет ему прекрасного смеющегося внука. Филипп и его утешит в ужасающем горе, как утешает ее. Она попросит отца рассказывать ей о Пэле днями напролет, чтобы он оставался в живых и дальше. Она устала в одиночку поддерживать его жизнь; остальные никогда не говорили о нем, чтобы не причинить ей боль. А еще она хотела, чтобы Филипп однажды узнал историю своего отца.

Трое гуляющих шли вдоль озера. В парке было безлюдно: горожане запуганы крылатыми ракетами, сыпавшимися с середины июня на Лондон и на юг Англии. “Фау-1” (die Vergeltungswaffen — оружие возмездия) были последней надеждой Гитлера вернуть превосходство в войне. “Фау-1” взлетали с пусковых установок на побережье Ла-Манша: быстрые, бесшумные, они падали в любое время дня и ночи, по две с половиной сотни в сутки. Иногда на один только Лондон приходилось около сотни; счет убитым шел уже на тысячи, детей вывозили в отдаленные деревни вне зоны ракетных обстрелов. В небе с ревом пронеслась эскадрилья истребителей: Лора не обратила на нее внимания, а Станислас и Дофф проводили самолеты тревожным взглядом.

Британской разведке не удавалось локализовать пусковые установки “Фау-1”: военные засекали ракеты, только когда те уже летели над Ла-Маншем. Некоторые сбивало ПВО, но королевские ВВС почти не справлялись с этими атаками, совсем иными, нежели орды бомбардировщиков “Блитц”. Истребитель мог, конечно, расстрелять ракеты в полете; но взрывная волна была опасна для самих боевых самолетов, многие уже были потеряны. Существовал, однако, зрелищный и опасный способ отвести ракеты от густонаселенных мест: отдельным пилотам истребителей удавалось изменить их траекторию, подсовывая крыло самолета под крыло бомбы.

Лора сошла с дороги посмотреть на уток, плававших в озере. Она с улыбкой взглянула на Доффа и Станисласа, и те предусмотрительно прервали беседу. Лора отлично понимала, что те говорят об “Оверлорде”, и поблагодарила небеса за то, что в их с Филиппом жизни есть эти двое. Что бы с ней сталось, если бы не они!

Станислас смотрел на тихую рябь воды. Союзники во Франции неуклонно продвигались вперед; безусловно, военные операции скоро завершатся победой, но разногласия между союзниками и французами никуда не исчезли. Отношения оставались натянутыми. “Свободная Франция” самоустранилась от подготовки “Оверлорда”, и Де Голля уведомили о дате высадки в последний момент. Тогда же он осознал, что Франции после освобождения отнюдь не гарантировано самостоятельное управление. Гнев его обрушился на Черчилля и Эйзенхауэра — настолько, что в день начала “Оверлорда”, шестого июня, он даже отказался зачитывать по радио обращение к Сопротивлению с призывом объединить свои усилия. Уступил только поздно вечером. Теперь же возник вопрос о послевоенной судьбе агентов Секции F УСО. Группа УСО/УС вела тяжелые переговоры со “Свободной Францией” о статусе французов, сражавшихся в рядах УСО, после освобождения страны. Вопрос этот поднимался еще до высадки и все эти месяцы оставался нерешенным. К великому отчаянию Станисласа, споры до сих пор ни к чему не привели. Некоторые даже предлагали считать французских агентов УСО изменниками родины, раз они сотрудничали с иностранной державой.

Лора взяла сына на руки. Подхватила свободной рукой горсть камушков и швырнула в воду; утки, решив, что их кормят, устремились к ней. Лора засмеялась. Двое мужчин позади нее улыбнулись.

Они отошли и сели на скамейку, чтобы продолжить разговор.

— Я сделал, что ты просил, — сказал Дофф.

Станислас кивнул.

— Шпион-контрразведчик! — чертыхнулся Дофф. — Хочешь, чтобы меня повесили, да?

Станислас слабо улыбнулся:

— Ты всего лишь посмотрел дело. Кто его ведет?

— Сейчас никто, дело зависло. После “Оверлорда” у нас другие приоритеты.

— Что нашел? — беспокойно спросил Станислас.

— Ничего особенного. Думаю, дело будет закрыто. Их задержали, как и десятки других агентов. Либо они допустили ошибку, либо их выдали.

— Но кто мог их сдать?

— Не знаю. Даже не обязательно негодяй. Может, взяли кого из Сопротивления и пытали. Ты же знаешь, что они с людьми делают…

— Знаю. А крот в Управлении?

— Честно, понятия не имею. Вроде бы про квартиру Фарона никто не знал. И я не очень вижу, каким образом крот…

— Мы на Бейкер-стрит не знаем даже всех конспиративных квартир агентов!

— Его сбросили одного?

— Да, пианист должен был прибыть позже.

— Верно. Но по словам Лоры, Фарон говорил, что квартира официальная. Секция F должна была быть в курсе.

— Что еще?

— Пэл был в Париже. Ему нечего было там делать, его сбросили на Юге. Какого черта его туда понесло? Не в его правилах нарушать приказы…

Станислас кивнул.

— Должно быть, у него была веская причина ехать в Париж. Но какая?.. В деле упомянуты допросы Лоры?

— Да. Судя по всему, Фарон готовил диверсию в “Лютеции”, — сказал Дофф.

— В “Лютеции”?

— Вот именно, он якобы показывал Лоре планы. Диверсия была предусмотрена?

— Насколько я знаю, нет…

— Согласно приказу, Фарона послали в Париж подготовить цели для бомбежек.

— Может, бомбежка “Лютеции”? — предположил Станислас.

— Нет. Он готовил подрыв.

— Черт.

— Что все это значит, как ты думаешь? — спросил Дофф.

— Не имею понятия.

— Как смогу, поеду в Париж разбираться, — сказал Дофф. — А отец Пэла в курсе?..

— Нет, не думаю. Отец… Знаешь, во время учебы он часто про него говорил. Он был хорошим сыном, наш Пэл.

Дофф кивнул и печально повесил голову:

— Как только сможем, известим его.

— Надо с умом это сделать.

— Да.

Они не заметили, что к ним подошла Лора, по-прежнему с Филиппом на руках.

— Вы ведь про Пэла говорили?

— Мы говорили, что отец не знает о его гибели, — грустно пояснил Станислас.

Она с нежностью посмотрела на них и села посередине.

— Значит, надо будет съездить в Париж, — сказала она.

Оба агента, кивнув, соединили руки за ее спиной — это был жест защиты. Потом незаметно переглянулись: сколько раз они тайком говорили об этом на Бейкер-стрит. Они хотели понять, что случилось в Париже в тот октябрьский день.