Когда она прочла «Сороку», ее несколько успокоило, что история ее беременности, изложенная в романе, далека от правды. Джейк придумал для своей героини, Саманты, местного Гумберта Гумберта, развратного трактирщика из соседнего городка. Эван, однако, располагал гораздо более точными сведениями, и хотя этот ужасный отрывок представлял собой грубое искажение действительности, он был точен в действующих лицах, времени и обстановке.

Позже в рукописи, когда речь пойдет о смерти «Перри», ее брат выдаст еще одно приближение к правде, однако там, в отличие от вечеринки, его на самом деле не было. На самом деле, он разделался с этим событием наспех и обтекаемо, без чего-то такого, что выходило бы за рамки типичных, даже тривиальных для штата Вермонт обстоятельств: малолетний водитель, обледенелая дорога. Он даже опустил такие существенные детали, как то, что в машине «Перри» за рулем была «Диандра», и что «Перри», сидевший на пассажирском сиденье, не пристегнулся. Это ее заинтересовало. Неужели Эван все-таки мыслил как писатель? Неужели он решил, что неслучайный несчастный случай превысит допустимое в одном романе количество гнусных преступлений, пусть даже в романе с такой откровенно зловещей антигероиней, как… она?

Возможно, он, вопреки обыкновению, сомневался или, опять же вопреки обыкновению, не решался бросить ей такое обвинение. В этом и состоит особенность личного опыта. Вы можете строить любые предположения. Можете сочинять. Можете предполагать. Что и проделывал Эван, причем не раз. Но вы не можете знать наверняка.

Так, начальник пожарной охраны не знал наверняка, как ей и ребенку удалось выжить после отравления угарным газом, стоившего жизни ее родителям. Родители, конечно, были уже в возрасте и не отличались здоровьем. (Ее мать, которая прошла курс химиотерапии после того, как двумя годами ранее у нее диагностировали рак молочной железы, была явно нездорова. А отец всю жизнь курил.) Кроме того, в комнате, которую она делила с дочерью, было открыто окно, так что ей, безусловно, повезло. Но все равно той ночью могли заснуть и не проснуться все четверо, а не только двое. Попробуй пойми, как так вышло?

Что же касалось человека, с которого Эван списал «Перри», в происшествии, унесшем его жизнь, было еще меньше свидетелей: она сама и Патрик Бессетт в его машине на темной вермонтской дороге в конце зимы, после дождя и заморозков. Патрик вынудил ее сесть в свою машину, приехав за ней в школу после вечернего внеклассного собрания. Она ждала брата, в обязанности которого входило подвозить ее, и ни за что не согласилась бы сесть к Патрику, не условившись заранее. Ему пришлось пустить ее за руль. Потому что, как она ему сказала, воспользовавшись случаем, она училась водить и нуждалась в практике, однако ее слова расходились с ее намерениями. Да, она была именно настолько несчастна и именно настолько ненавидела всех тех, кто привел ее к такой беспомощности. И Патрик уважил ее просьбу, поскольку очень хотел поговорить с ней и считал, что ее беременность (теперь уже было ясно, что это не просто сплетни) – это тема, которую им нужно обсудить, и что он имеет право обсудить это с ней. Но она не хотела ничего обсуждать с Патриком. Ей было тошно находиться рядом с ним, и она не сводила глаз с темной дороги, старательно высматривая гололед, ведь незнание дорожных правил не отменяло того, что она была уроженкой Вермонта, и кроме того – шестнадцатилетней жертвой принудительной беременности, возникшей в результате принудительного полового акта, известного также как изнасилование, а ее родители накануне сообщили ей, что ни то, ни другое не предусматривает смягчения последствий, даже после того, как родится ребенок. Нежелательный акт. Нежелательная беременность. Нежелательное материнство.

Как и в случае с открытым окном в ее спальне год спустя, в тот момент ее мало волновало, переживет ли она эту поездку по коварным вермонтским дорогам.

Но она выжила, как выжил и нежелательный плод, который станет со временем ее дочерью по имени Роза. А Патрик Бессетт, отец этого нежеланного ребенка, умер. Попробуй пойми, как так вышло?

«Хотя бы эту главу твой муж не содрал».

Пусть это и было гнусным вторжением в ее частную жизнь, Анна была рада, что издевательская приписка касалась писательского вероломства Джейка. И это убеждало ее, что последняя грань, разделяющая ее личину вдовы Джейка и ее личину сестры Эвана Паркера – реальный и реально пострадавший человек, – пока что вне опасности. Кто бы ни прислал эти страницы, он еще не знал о ее связи с Эваном Паркером, писателем, которого обокрали, однако этот некто, как он сам сказал, подошел к правде слишком близко, чтобы спать спокойно. И с этим пора было кончать.

После нескольких недель бессонницы она могла представить одного-единственного человека в роли этого таинственного злопыхателя, единственного правдоподобного кандидата – Мартина Перселла. Все это время он сохранял подобострастие и пылкую услужливость, но за ними мог скрываться гнев, порожденный общением с ее братом, как в Рипли, так и после, в Ратленде или Берлингтоне. Они могли перезваниваться или обмениваться сообщениями, поскольку оба были собратьями по перу или считали себя таковыми, так что у них были все основания вести литературную переписку, открывая друг другу души. В любой момент – в электронном письме, за кружкой пива, после концерта – Эван Паркер мог передать Перселлу экземпляр своего великого романа, этого грязного пасквиля, перевиравшего историю ее жизни.

Она не знала наверняка, так ли это. Но настало время выяснить истину.

Следующие несколько дней Анна заставляла себя ничего не предпринимать. А после, словно вознаграждая ее за проявленную стойкость и сознательность, план стал складываться сам собой.

Для начала она написала электронное письмо Перселлу и спросила, не желает ли он встретиться с ней. Как и следовало ожидать, он извинился и сказал, что не сможет выбраться в Нью-Йорк.

«Я бы с радостью. Однако сейчас у меня, к сожалению, середина учебного года, и мне никак не вырваться».

«Ой, ну что вы, – ответила ему Анна, – я думала сама приехать. Знаете, есть такие места, которые много значили для Джейка, а я там еще не бывала. Рипли – одно из них. Вообще-то я надеялась, что вы меня там встретите. Мы могли бы вместе просмотреть образцы работ и принять окончательное решение, что включить в антологию».

Она так и видела, как он упивается чувством власти, читая эти слова. Первый среди равных! Это он будет решать, кто удостоится публикации, а кто – нет!

«Я рассчитываю забронировать номер в местной гостинице, на следующую субботу. И я подумала… Возможно, вы могли бы подъехать из Берлингтона?»

На это уйдет, как она знала, не больше двух часов. Даже школьный куратор по робототехнике с повышенным самомнением сможет оторваться от занятий на день. Или, в случае крайней необходимости, на ночь.

«Да, определенно!» – согласился он. Он еще что-то сказал насчет утреннего мероприятия, но пообещал присоединиться к ней в Рипли во второй половине дня. «Тем лучше», – подумала Анна. Чем ближе к вечеру они перейдут к делу, тем легче ей будет взять ситуацию в свои руки. Они договорились встретиться в гостинице в три часа и прогуляться по кампусу, пока еще будет светло. А после заняться антологией.

Она начала посвящать в свой замысел остальных. Родители Джейка пришли в восторг, Матильда превозносила ее самоотверженность. Только Вэнди восприняла ее план с некоторым беспокойством.

– Это ведь, – сказала издательница осторожно, – не что-то такое, в чем ожидается наше участие, я так думаю. То есть мы со всем почтением относимся к Джейку, как вы знаете, но подобные проекты требуют согласования с редколлегией, и я не уверена…

– Ой, Вэнди, нет, – сказала Анна и услышала по телефону, как ее издательница выдохнула. – Я понимаю, что антология его студентов вряд ли станет коммерческим проектом. Все в частном порядке. Я возьму расходы на себя. Ограниченным тиражом, для них. И его друзей.