У Джейка было не так уж много друзей.
– Я просто подумала, это хорошее дело.
– Так и есть, – сказала Вэнди с чувством. – Может, мы могли бы помочь вам с организацией чтений здесь, в городе.
– Что ж, это будет мило. Я как раз собираюсь в Вермонт на следующих выходных, встретиться с одним из этих друзей, бывшим студентом Рипли. Мы собираемся просмотреть образцы работ и решить, какие войдут в антологию.
– Не ближний свет, – заметила Вэнди. – Вы могли бы провести совещание по зуму, разве нет?
– Пожалуй, могли бы. Сказать по правде, я слегка удивилась, что он так настаивал, чтобы я приехала. Но потом подумала, что ни разу там не была, а это место имело для Джейка такое значение. Так что я не против.
Ненадолго повисло молчание. Затем:
– Знаете, Анна, иногда меня тревожит, что вы позволяете людям пользоваться собой. Я слышу от наших сотрудников и персонала книжных, какая вы безотказная на мероприятиях, как общаетесь со всеми этими людьми. И наверянка вам не особо легко, учитывая, с чем они приходят к вам – со своими проблемами и всяким таким. Книга подобного рода… как вы, несомненно, уже выяснили, тянет за собой дополнительную нагрузку. Не скажу, что это плохо для продаж, потому что это, конечно, не так, но я могу только представить, чего такая активность стоит лично вам. Вам нужно расставлять приоритеты, понимаете? Вы ведь понимаете?
Да, она понимала.
– Я стараюсь, – сказала Анна. – Но… Это не всегда возможно. И потом, у меня просто возникла идея сделать что-то хорошее для этих студентов Джейка. И собственно для Джейка. Или… ну, хотя бы для его родителей…
– О боже, – сказала Вэнди. – Мне невыносимо думать о его родителях. Как они?
Анна вздохнула.
– Не очень, – признала она. – И знаете, Джейк ведь, кроме прочего, преподавал. А к этой части его наследия никто еще по-настоящему не обращался. Вот я и подумала… ну, понимаете. Надо сделать.
– Что ж, невероятно благородно с вашей стороны. Я только надеюсь, что это не отнимает у вас слишком много времени. У вас ведь есть своя работа.
Это стало первым и весьма обтекаемым намеком Вэнди на вторую книгу. Анна не могла не восхититься ее тонкостью.
– Да, я понимаю, – сказала она. – Не то чтобы я что-то уже начала.
– Не спешите, – сказала ее издательница, имея в виду: «Когда ждать?»
Закончив телефонный разговор, она долго сидела в полумраке квартиры. Анна никогда не придавала значения окружающей обстановке. Когда она приехала в Нью-Йорк, то сразу поселилась у Джейка in situ[369], и сделала лишь несколько практических улучшений – например, избавилась от ужасного кресла с откидной спинкой и нескольких старых постеров, за которые он слишком долго цеплялся, но после его смерти она ничего не стала трогать. Например, здесь все также стоял диван, обтянутый килимом, который она выбрала вместо прежнего монстра, словно подобранного с улицы в Айова-Сити или Бруклине, и старый дубовый стол, за которым ее муж написал свой последний роман. (За этим же столом она закончила свой собственный роман, после того как вернулась домой с большей частью чернового варианта «Послесловия» из писательской резиденции.) Это была прочная квадратная раздвижная конструкция викторианского бежевого оттенка, столь популярного в колоритных отельчиках типа «постель-и-завтрак», со съемными секциями, которые они убрали в шкаф в прихожей. За этим столом они с Джейком пили по утрам кофе и читали «Нью-Йорк Таймс». На нем они раскладывали массу пакетов с тайской и китайской едой, заказанной из их любимых ресторанов. И на этом же столе она подала Джейку его последнюю трапезу, прежде чем помочь ему подняться и пройти на нетвердых ногах через гостиную в их спальню. Так или иначе, этот стол не пробуждал в ней особых чувств, и ей не приходило в голову заменить его или подобрать к нему подходящие стулья. Чего ради?
И все же, сидя в этой квартире, которую не выбирала, и глядя на Абингдон-сквер, она подумала, что не видит причин не переехать на новое место, которое сама могла бы выбрать и обжить. Продав эту квартиру в старом кооперативном доме со всеми удобствами, в престижном районе Манхэттена, она сможет купить себе практически все что угодно. Ей нравился Нью-Йорк, но он не давал ей достаточно анонимности, только не сейчас, не в той прослойке города, в которой она жила, не с этими людьми, которые считали, что знают ее, потому что читали ее книгу или журнальную статью, где излагалась общеизвестная версия ее жизни. Возможно, ей будет лучше в каком-нибудь маленьком городке, где люди не зациклены на книгах и их авторах, в каком-нибудь таком, который не совсем чужд культуре, с красивыми кварталами, полными людей, уважающих личное пространство. Возможно, где-нибудь в глубинке, которую не успели колонизировать люди вроде ее мужа. В городке вроде Эврика-Спрингс, штат Арканзас. Лоуренс, штат Канзас. Или Ред-Уинг, штат Миннесота. Должны ведь где-то быть такие городки, где она сможет жить с комфортом и, возможно, даже – если возникнет такое желание – продолжать «работу», на которую, очевидно, надеялась ее издательница. А кроме того, где она будет предоставлена сама себе.
Но первым делом нужно было разобраться с текущим вопросом, с этим внезапно возникшим хвостом из ее прошлого: выявить, затем отсечь, затем прижечь.
В Рипли она получит отличную возможность увидеть глазами Мартина Перселла группу людей, знавших ее брата, и вытянуть из него любые воспоминания и впечатления, используя образцы их творчества. Возможно, что-нибудь всплывет во время прогулки по кампусу. Возможно, появится какая-то случайная зацепка, которая укажет на чье-нибудь враждебное присутствие, на темную лошадку, внушавшую ее брату достаточно уважения, чтобы поделиться своим творчеством, хотя бы даже из желания похвастаться.
Прежде всего ей нужно будет составить конкретное мнение о самом Перселле. На данный момент ничто в их общении не указывало, что он знал Эвана ближе, чем любой почитатель его талантов, которые всегда вились вокруг ее брата – звезды старшей школы, обаятельного бармена, а возможно, и трезвенника (самопровозглашенного) в последние годы жизни. Эван был создан для похвал, его баловали, когда он был ребенком, подбадривали, когда он был спортсменом, поддерживали на плаву, когда он был владельцем таверны, и Анне не хотелось даже думать, какого успеха он мог бы достичь, став автором «беллетристики». Какая бы судьба ни ожидала его книгу в кругу нью-йоркских литераторов, на которых равнялся Джейкоб Финч-Боннер, Анна понимала, что в Вермонте Эвана Паркера носили бы на руках. Журналы вроде «Вермонта» и «Янки» осыпали бы почестями такого самородка, а на Общественном радио города ему устроили бы собственное шоу, чтобы все слушали, как он говорит о себе, любимом. «Дебютный роман уроженца Вермонта вошел в список бестселлеров „Нью-Йорк Таймс“», – заявляла бы «Берлингтон Фри Пресс». Колледжи Беннингтона и Миддлбери, писаясь от счастья, пели бы ему дифирамбы. Конечно, Вермонт не испытывал недостатка в писателях, но Эван Паркер был особенным – «своим», и это в корне меняло ситуацию. Родился в Вермонте? Получил образование в Вермонте? Жил и работал в Вермонте, да еще и будучи типичным представителем рабочего класса? Да уж, этот романист не был выходцем из семьи браминов, которые круглый год живут где-то в Стоу, а дети их учатся в Грин-Маунти или Патни (в свободное от сноубординга время)[370]. Нет, Эван Паркер был не из таких; может, его предки и являлись преуспевающими владельцами каменоломни, но теперь, после полутора столетий классической для янки нисходящей мобильности, он едва сводил концы с концами, как и боˆльшая часть населения штата. Могло ли быть более красноречивое свидетельство этого, чем фигура автора за барной стойкой? Каждый либерал от Браттлборо до Портленда, читающий «Нью-Йоркер», стоя бы аплодировал Эвану Паркеру, вермонтскому самородку.
