– Ты должна что-то сделать, – прошипела она.
– Что?
– Пока они до нас не добрались.
– Кто до нас доберется, Мэри?
– Местные. Они там. С кольями. Иди посмотри.
Другой рукой она схватила меня за плечо и потянула с неожиданной силой.
– Перестань, Мэри. Я сейчас встану.
Мэри выпустила меня, но так и стояла рядом, тяжело дыша, пока я не поднялась на ноги. Она спряталась за мою спину и подтолкнула меня к окну.
– Иди посмотри, только не отодвигай слишком сильно занавеску, а то они нас увидят.
– Ой, ради бога! – Но я уступила, чтобы не раздражать ее: подкралась на цыпочках к окну, выглянула. – Если бы здесь кто-нибудь был, собаки бы…
Но тут я вспомнила: Чипс ведь забрал обоих псов с собой.
– Видишь их?
Мэри стояла за спиной, слишком близко – буквально в затылок дышала.
Ничего особенного я не замечала – только тени от густых крон деревьев, росших по периметру двора и легонько покачивающихся от ветра.
– Это просто деревья, Мэри. Просто тени на ветру.
– Да нет. Туда смотри.
Она ткнула пальцем в сторону гаража. Три фигуры, отбрасывающие причудливо вытянутые, однако совершенно очевидно человеческие тени, стояли у задней стены сарая. Невозможно было разобрать, куда они повернуты лицом, но вид был такой, словно они исполняют какой-то странный танец: покачиваются из стороны в сторону, переступают туда-сюда, взмахивают руками – длинными, плавными движениями. Каждый держал что-то в поднятой руке. Мне понадобилась всего одна секунда, чтобы догадаться, что они делают.
В руках у них были не колья, а их современные аналоги – баллончики с краской.
– Вот черт!
– Мы же можем их застрелить, да?
Страх Мэри сменился радостным возбуждением.
– Что?
– Они на нашей территории. Разве закон не за нас? Я почти уверена, что мы можем их застрелить.
– Мэри! – Я увела ее от окна к своей кровати и мягко усадила. – Мы не можем никого застрелить. Мало того, что это незаконно, у меня ведь даже и оружия-то нет.
– И у твоего ковбоя тоже нет?
– Ох, Мэри. Он не… И вообще, Чипса здесь нет.
– Ты его уже спугнула? Неудивительно. – Она ткнула меня в живот. – Толстеть начинаешь.
– Я вызову полицию. А потом сделаю тебе горячего какао и снова уложу в постель. Ладно?
– Зачем тебе легавым звонить? Тебя и так уже хотят посадить в тюрьму за то, что ты сделала с той девушкой.
– Ты же знаешь, что я не…
– Есть только один способ с этим разобраться.
И Мэри мгновенно оказалась вновь у окна спальни. Напряженно вглядываясь в темноту и сложив пальцы пистолетом, она стала целиться и «стрелять».
Невозможно было догадаться, кто там. Интернет-атаки шли со всех сторон. Большинство – от людей, которые меня в глаза никогда не видели, но некоторые были значительно ближе и оттого пугали сильнее.
Кажется, за время моей короткой – и, я бы сказала, относительно мирной – жизни в Энфилд-Уош я умудрилась все же нажить кучу врагов. Кто бы мог подумать, что пустячный спор из-за распределения классов может вылиться в публичное уничтожение меня как личности. Снова комплименты от «Ста восьмидесяти градусов»:
Анонимный источник сообщил нам, что Уэллс во время ее преподавания в школе Энфилд-Уош была постоянным источником проблем. «Школа финансируется недостаточно, поэтому большинство учителей старались распределять то, что есть, по справедливости, и только Сюзанна Уэллс яростно билась за свое право не пускать никого в драматический класс даже в те часы, когда он стоял пустой. Тогда я считала, что она просто не умеет работать в команде или так утверждает свое драгоценное „я“… а теперь начинаю думать, не было ли там какой-то другой причины, пострашнее…»
И кто бы мог подумать, что кассирша из супермаркета, которая нечаянно уронила банку консервированных помидоров прямо мне на ногу, пришла в такой ужас от моей реакции (больно было, я и выругалась), что однажды захочет поведать об этом всему миру:
«Я же не нарочно это сделала, а вы бы видели, как она на меня посмотрела. Честно, я думала, она меня убьет…»
А еще были жаждущие мести родители, внушавшие мне страх еще тогда, когда я была всего лишь нелюбимой училкой, которая душит творческие порывы их гениальных отпрысков, и совсем озверевшие теперь, когда я стала главной злодейкой дня.
Мать одной из учениц средней школы Энфилд-Уош рассказала, что отношения Уэллс с некоторыми из ее подопечных всегда вызывали у нее тревожное чувство. «Я часто задумывалась, здоровые ли у нее отношения с некоторыми девочками. Ее любимицами всегда становились самые уязвимые – это не были девочки из крепких дружных семей, и не те, кто проявлял какое-то выдающееся дарование. В конце концов я велела своей дочери – как ни жаль, с ее-то талантом, – держаться подальше от мисс Уэллс, хотя и сама не понимала до конца, что меня беспокоит. Как бы то ни было, оказалось, что интуиция меня не подвела».
Этот последний «источник» было легко вычислить: Линда Симмонс, мать Лекси, классическая «мама за кулисами». Как-то раз она подловила меня на школьной автостоянке. Был хмурый осенний полдень, и я очень торопилась: задержалась на совещании и боялась, что не успею вернуться домой до темноты. Линда не стала утруждать себя предварительными церемониями, а сразу же приступила к делу:
– Я слышала, что главную роль в «Суровом испытании» получила Мэллори.
– Хм… да. Но Ребекка Нёрс – тоже серьезная роль. Мне кажется, для Лекси она будет…
– Лекси ждала этого годами. Мы всегда считали, что в выпускном классе ей дадут главную роль. Мисс Эмбер ей обещала.
Я удержалась и не сказала ей то, что думала: что стремление ее дочери всегда быть в центре внимания еще не равняется таланту. Вместо этого я мягко объяснила, что принимала решения исходя из того, кто больше подходит для той или иной роли.
– Но я не понимаю, почему вы отдали главную роль Джесс Мэллори. Какая из нее актриса? Лекси уже не первый год ходит на актерские курсы. А Джесс вряд ли вообще когда-нибудь в театре была. Я беспокоюсь – ну, многие из нас беспокоятся, – что она… провалит весь спектакль. Вы уверены, что на нее можно положиться? Не хочу злословить, но Джесс всегда казалась мне немного туповатой. Вы уверены, что она сумеет выучить такой большой текст?
Актерское дарование Джесс Мэллори действительно оказалось для всех в некотором роде сюрпризом. Она определенно была не из тех, в ком обычно подозревают талант: не входила в кружок классных «звезд», была скорее интровертом по натуре, и уж точно ее никто не учил годами дополнительно актерскому мастерству и пению. Но играла она хорошо.
Я хотела сказать этой мамаше, что искусство – дело не только умных, красивых, популярных и общительных. И даже не только послушных, добрых и старательных. Ее дочь, например, совмещала в себе все эти качества. Однако то, что делало Лекси благополучной, всесторонне развитой девочкой с высокой самооценкой, еще не делало ее великой актрисой. Я хотела объяснить, что искусство иногда рождается из того, чего никто на самом деле своим дочерям не желает. Мне хотелось сказать, что Джесс Мэллори пошел на пользу тот опыт, которого не было у Лекси: в ней было что-то темное, была какая-то твердость, сила характера. Я не знала, какой жизнью живет эта девочка вне школы, и, честно говоря, не хотела знать. Скорее всего, там было что-то такое, что не давало ей чувствовать себя цельной, настоящей, такой, как Лекси. И именно эта обделенность помогала Джесс с такой легкостью, с такой искренностью перевоплощаться в кого-то другого. Обычно я прохладно относилась к популярным фантазиям о душевных ранах творцов, к идее о том, что в их природе всегда есть нечто меланхолическое, проистекающее из какой-то экзистенциальной травмы, какой-то неутолимой печали. Но приходилось признать, что в этом есть своя доля правды. Где тьма – там и надлом, а вместе с надломом иногда приходит глубина.
