— Принеси мне ту штуку с кровати, будь добр.

Симон проследил за взглядом мужчины. Он снова закашлял и почувствовал себя еще слабее. Однако взял нужный предмет с грязного матраса, на котором не было ни чехла, ни постельного белья.

Он поднялся и, слегка шатаясь, подошел к мужчине. С каждым шагом силы покидали его. В левой руке снова началось покалывание, и Симон надеялся, что Штерн наконец вытащит его отсюда.

— Молодец! — тяжело дыша, сказал мужчина и замер, не закончив вращения. Протянутой рукой, в которой до этого держал ладонь невидимой партнерши, он нежно коснулся до плеча Симона. Один раз, другой. Потом рассмеялся, словно над удачной шуткой.

— Ты знаешь, что очень красивый?

Симон помотал головой.

— Очень. Но ты можешь быть еще красивее.

— Но я не хочу.

— Поверь мне.

Симон почувствовал, как у него из рук с силой вырвали пакет. Потом вдруг ничего не стало видно. Симон хотел вдохнуть, но у него не получалось. Пластиковая пленка обтянула его лицо и на несколько миллиметров даже попала в рот. Он собрал последние силы и вскинул руки, чтобы сорвать пакет с головы, но мужчина схватил его за запястья и скотчем связал руки у Симона за спиной. Симон хотел закричать, но для этого ему не хватало воздуха. Вместо кислорода он втянул лишь клочок волос: его парик съехал, когда мужчина натянул ему на голову пакет.

— Да, вот так красиво, — услышал он нашептывание голого мужчины, который тянул его туда, где Симон только что сидел. К кровати. — Намного лучше.

Симон старался вырваться и слепо метался во все стороны, наталкиваясь то на что-то мягкое, то на голень мужчины, но скоро понял, что вредит только себе самому.

Он все больше уставал, слабел, в то время как его легкие, казалось, вот-вот лопнут. Поэтому его не сильно удивил громкий хлопок, который вдруг заглушил музыку.

Выстрел в коридоре ошеломил мужчину, и тот замер на мгновение, но потом усмехнулся и оторвал длинный кусок скотча, чтобы обмотать его вокруг шеи мальчика. Лишь тогда у него освободятся обе руки. А они ему сейчас понадобятся.

Вместе с выстрелом для него взорвался весь мир вокруг. Мучения после хлопка были невыносимы, но ощущались не там, где он ожидал. Штерн потерял равновесие и упал головой вперед прямо на цветочную вазу. Он был уверен, что перед смертью увидел в животе выходное отверстие от сквозного огнестрельного ранения. Вместо этого оглох, зашелся сильным кашлем, а каждый глоток воздуха обжигал его изнутри. Казалось, что прошла целая вечность. Он уже почти поверил, что ослеп, когда понял, что произошло.

Слезоточивый газ.

Пистолет был заряжен не смертоносными патронами. Эти извращенцы, может, и педофилы, но на убийство не способны. Или же сумасшедшие убивали по-другому. Возможно, обыкновенная пуля не доставляла им удовольствия.

Штерн понял, что его догадки ошибочны, когда женщина у него за спиной вдруг тоже закашляла.

— Черт, — выругалась она, но даже одно это слово было сложно разобрать, потому что слизистые оболочки ее носа работали как два Ниагарских водопада.

Штерн перевернулся на живот и посмотрел вниз на лестницу. Его глаза слезились, как будто в них попало моющее средство для туалета, но сквозь пелену он увидел, что женщина стоит всего несколькими ступенями ниже. Она согнулась и терла глаза, потому что у нее тоже не было защитной маски.

«Значит, она не знала, чем заряжен пистолет», — догадался Штерн. Сумасшедшая парочка просто блефовала. Оба попросту неопытные. Вероятно, ни разу не проверяли пистолет. И премьера только что провалилась.

Штерн попытался встать. То, что произошло затем, было так же неожиданно, как и хлорное облако. Он зашатался, пол начал уходить у него из-под ног. Думая, что двигается в сторону коридора, Штерн сделал шаг в пустоту — и покатился по лестнице.

Резкая боль пронзила его спину, когда он, как торпеда, врезался в женщину. Грохот на лестнице был настолько громкий, что Штерн больше не мог понять, чьи именно части тела ударяются с такими глухими звуками. Уже второй раз его голова со всей силы налетела на что-то твердое — скорее всего, на ступеньку. Из носа хлынула кровь. Штерн на животе заскользил вниз, и от боли в левой ноге у него из глаз посыпались искры. Во время падения он ступней зацепился за перила и теперь всем своим весом «повис» на лодыжке.

Разрыв связок. Растяжение. Внутрисуставный перелом. Судя по боли, все сразу, но Штерну было все равно. Осторожно освободившись, сквозь пелену слез он смог разглядеть, что его противнице внизу лестницы досталось сильнее: она не шевелилась, а колено, как, впрочем, и все тело, было вывернуто совершенно неестественно. Штерн подтянулся, опираясь на перила, вздрогнул, как от бормашины дантиста, когда попытался опереться на левую ступню, и попрыгал на одной ноге вверх по лестнице. Казалось, что его слизистые оболочки горят и растворяются сами собой.

Третья дверь направо, сказала она. Указание было ненужным. В его состоянии Штерн мог воспринимать окружающий мир только на слух. Музыка по-прежнему раздавалась из-за массивной дубовой двери, ручку которой Штерн дергал.

Заперто.

Роберт принял решение за доли секунды. Он побежал назад, не обращая внимания на ужасную боль, которая словно гвоздями пронизывала его левую ногу при каждом шаге. Схватился за горшок, который едва смог приподнять, потому что вместо земли тот был наполнен тяжелыми белыми камешками. Тогда он протащил горшок за собой по полу несколько метров, поднял его обеими руками, игнорируя хруст позвоночника, и с размаху ударил по двери — там, где ее легче всего было повредить. Ручка оторвалась, а вместе с ней расшатался и примитивный дверной замок. Штерн налег плечом на податливое дверное полотно. Раз. Другой. Пока наконец, уже опьяненный болью, не ввалился в комнату.

То, что его там ожидало, было хуже всего, что Штерн видел в своей жизни. Внутри его все кричало: «Слишком поздно!»

Сначала он заметил мужчину. Голого. В поту и парализованного от испуга. Его слишком медленно опадающая эрекция, видимо, полностью подавила в нем естественную реакцию к бегству. Вместо этого он лишь поднес обе руки к лицу, защищаясь.

Штерн повернулся к кровати и понял, что фигура без лица — это Симон, который, связанный, с дешевым полиэтиленовым пакетом на голове, неподвижно лежал на изношенном матрасе.

— Я могу все объяснить, — начал мерзавец, в то время как Штерн, ослепший от слез, ярости и боли, похромал к камере, схватил штатив и, как бейсбольной битой, ударил им по челюсти старика. Мужчина повалился назад и при падении задел музыкальную установку, которая рухнула на пол. Музыка Верди прервалась в тот самый момент, когда Штерн подскочил к кровати, схватил Симона за голову и проделал отверстие в пакете.

Потом ему захотелось кричать. От бесконечного облегчения. Он сделал все неправильно, но все-таки не проиграл. По крайней мере, что касается Симона. Ребенок закашлялся, как тонущий человек, которого только что вытащили из воды, и никак не мог успокоиться. Для Штерна эти свистящие звуки, с которыми Симон втягивал воздух в легкие, были красивее любой симфонии.

— Мне так жаль, мне так жаль, — забормотал Штерн и притянул к себе мальчика, который теперь сидел на кровати, полностью освободил Симона от пластикового пакета и обхватил его голову руками, как нечто ценное, стараясь не прижимать его к своей испачканной кровью и грязью груди.

— Все… все хорошо. — Симон судорожно глотнул воздух и со свистом выдохнул. Потом с трудом перевел дух и шмыгнул носом. Штерн немного отстранился от него. К счастью, газовое облако пока оставалось в коридоре. Но он боялся, что одних лишь частиц, осевших на его волосах, достаточно, чтобы усугубить состояние Симона.

— Сматхх рхии, — хрипел мальчик, у которого оказалось достаточно сил, чтобы сидеть, тогда как Штерну больше всего хотелось прилечь и заснуть. Когда Симон повторил непонятные звуки, Штерн наконец догадался.