– Даже там, в Бруклине, когда ты сидела на сцене, я еще сомневалась. Только увидев тебя вблизи, за столом для автографов, я поняла, кто ты есть. Тогда я окончательно убедилась. Передо мной сидит не дочь. А мать. Во плоти. Дианна Паркер, которая всегда выходила сухой из воды, когда другие умирали. А это означало, что Роза Паркер тоже мертва. Как в книге Эвана. И Джейка.
«А теперь он, значит, просто Джейк», – отметила Анна.
– Ну, и чего вам надо? – сказала она, не скрывая раздражения. Ей ужасно хотелось выхватить свой пистолет. Но она не решалась пошевелиться, пока не будет готова. Она сомневалась, что вполне готова. И какой из двух режимов – со взводом, без взвода? – нужен в данном случае? Было похоже, что этот вопрос отнимает у нее слишком много времени. – Хотите пойти в полицию, распинаться о каких-то преступлениях столетней давности, совершенных далеко за пределами Ратленда? Так вперед. Над вами весь участок посмеется. Артур Пикенс хотел денег. Вы тоже хотите?
Это обескуражило Бетти.
– Ты ездила к Пикенсу? Зачем?
Анна поняла, что она не знала, что задумал адвокат. Это было очевидно.
– Не только вы рассылали отрывки из книги моего брата. Он послал один моему агенту.
С явным удовольствием она увидела, как этот факт, а затем и то, что из него следовало, отразилось на бледном лице Бетти.
– Вы его, похоже, недооценивали. Как и он – вас. Он сказал, что вы добрые, порядочные дамы, которых заботит только справедливость в отношении Эвана Паркера.
При других обстоятельствах это могло бы объединить их, двух женщин, которых покойный Артур Пикенс, эсквайр, серьезно недооценивал. Но в данный момент одна из этих женщин держала пистолет, направленный в голову другой. Ситуация не располагала к сближению.
– Сроду его не встречала, – сказала Бетти. – И срать хотела на его мнение. Но вернемся к тебе, Дианна. Сомневаюсь, что мне удалось лишить тебя сна, но, если хотя бы раз такое было, ты это сполна заслужила. А что до якобы травли, которой подвергался твой муж? Считается, что из-за нее он покончил с собой? Ты все время говорила об этом в интервью, даже в той новой статье в «Нью-Йорк Таймс». Это часть твоей мифологии – анонимный тролль, обвинявший твоего мужа в плагиате. Но если кто и изводил твоего мужа, так это только ты. Потому что он рассказал о твоих личных делах, сам того не зная. Я просто подумала, что ты заслуживаешь побыть в его шкуре. Мы были в Денвере на конференции по квилтингу и увидели в книжном, что ты придешь читать отрывки из своей книги. Я подумала: почему бы и нет? И купила твою книгу, договорившись, чтобы ее подписали и отправили в Вермонт. И когда меня спросили, не хочу ли я от автора какого-нибудь личного послания, я просто подумала, что слегка припугну тебя разоблачением. Вот и все, чего я хотела. Твоих денег мне не надо. Я даже не стану спорить с тобой насчет полиции. Но я скажу тебе, чего еще мне не надо: чтобы ты совалась ко мне в дом. Я не такая, как ты. Я бы хотела никогда тебя не видеть. Но ты явилась.
– Бетти, – пискнула Сильвия от двери.
– Меня ждут в Миддлбери.
– Сомневаюсь, – сказала Бетти. – Но в любом случае это не моя проблема. Ты сама сюда пришла, и не надо тешить себя мыслью, что я не знаю, с какой целью. Это чтобы тебе было ясно, на ком ответственность за то, что сейчас случится. Я тебя не выпущу.
На долю секунды ей стало все равно. Но затем она осознала, где они находятся – не просто в этом ненавистном доме, но в этой конкретной комнате, возле этой кошмарной кровати, – и в ней взметнулась ярость. Это было так несправедливо. Это было совершенно неприемлемо. Она категорически отказывалась умирать здесь.
– Где угодно, только не у этой кровати. Ваш брат меня изнасиловал на этой кровати.
И тут, как Анна и надеялась, Бетти снова потеряла самообладание. Она дернулась вперед – человек-месть, человек-гнев, но все же человек, – и Анна выхватила пистолет из кармана и вскинула под углом, целясь в нижнюю часть подбородка, нависшего над ней, и хотя она не могла быть уверена в пылу момента, каким из двух возможных способов стреляла, но поняла, что не ошиблась, когда пуля вошла в дряблую белую кожу под нижней челюстью Бетти. Раздался треск, но не отдельной ломающейся кости, а всех костей разом, – и сам этот звук ударил по ушам ужасной болевой волной. Кто-то кричал, и Анна, честно говоря, не знала кто – Сильвия или она сама. Но, когда она направила пистолет на женщину в дверном проеме и выстрелила еще раз, крик оборвался, и все трое оказались на полу: двое истекали кровью, одна из них лежала неподвижно, а вскоре и вторая перестала шевелиться. Одна Анна оставалась жива и невредима, хотя ее и забрызгало кровью как минимум одной из женщин. Она не сразу собралась с мыслями. Затаив дыхание, она протерла пистолет адвоката простыней с этой ужасной кровати, затем вынула пистолет Бетти из ее правой руки и положила его в свой глубокий карман. Она вложила в руку мертвой женщины пистолет Пикенса и прижала указательный палец Бетти к спусковому крючку, а три остальных – к рукоятке. Картина преступления не вызывала сомнений – убийство, а вслед за ним самоубийство, – если вермонтские судмедэксперты, подобно их клейтонским коллегам, предпочитали думать на лошадей, а не на зебр. Что же касалось пистолета, она надеялась, что адвокат был прав, когда сказал, что отследить его невозможно.
Ее не радовала смерть Сильвии, которая выросла под Вердженсом, шила кричащие лоскутные одеяла и отличалась ужасным вкусом, а ее семья с ней не разговаривала. Сильвия хотела вызвать полицию, что делало ее – по крайней мере, по сравнению с партнершей – голосом относительного здравомыслия. Но и смерть Бетти ее не слишком радовала. Пусть Анна, по общему мнению, и не была хорошим человеком (она это знала и без Артура Пикенса), это еще не значило, что она считала себя плохим человеком. Какой бы упертой мегерой ни была Бетти, Анной двигала не личная обида, не злой умысел и не мстительность, или, во всяком случае, не только они. Она никогда не наносила вреда никому, кто не пытался подчинить ее своей воле, оскорбить, ущемить в правах или оклеветать. Она знала, что мир полон людей, которым, похоже, доставляет удовольствие причинять другим боль, но не могла понять таких людей при всем желании (которого, по правде говоря, у нее не было). Анна знала, что сама она не такая. К тому же она понимала, что таких людей невозможно ни исправить, ни хотя бы переубедить. Зачем изнурять себя, пытаясь изменить чью-то природу? Это невозможно. Если не можешь что-то изменить, разумнее принять это как данность.
Двигаясь из Джорджии по длинной дуге на север, к западу от Вашингтона, Филадельфии, Балтимора и Нью-Йорка, она продумала множество возможных сценариев, но этого, который в итоге развернулся в спальне ее родителей, почему-то не учла. Поначалу она, конечно, надеялась попасть в пустой дом, найти и забрать рукопись и убраться подальше, прежде чем появятся эти женщины, но постепенно пришла к выводу, что, оставив в живых хотя бы одну из них, она только отодвинет до поры до времени неминуемую расплату. Возможно, они и были милейшими дамами на свете, двумя высокоморальными душами, которые искренне желали справедливости для обиженных романистов всего мира, но загадочное послание, полученное в Денвере, со штемпелем Рипли, и отрывки из романа ее брата, со штемпелем Вермонта, отправленные ей и родителям Джейка, стали слишком серьезным вторжением в ее частную жизнь, чтобы остаться без последствий. Случившееся ее не радовало. Отнюдь. Но в конечном счете этот визит должен был стать последним для них обеих.
Лучшим решением своей проблемы она всегда считала то, которое обезопасит ее в максимальной степени, и простое возвращение рукописи не было таким решением. Если бы она вошла в пустой дом и обыскала комнаты в поисках этих поганых страниц (во второй раз в своей жизни!), она бы только насторожила этих женщин, спровоцировав новые домыслы на свой счет и волну еще более агрессивных нападок. Последовали бы полицейские отчеты, журналисты, письма от адвокатов, гораздо более компетентных, чем Артур Пикенс, эсквайр, другими словами, это привело бы к эскалации, а не к прекращению конфликта. До самых последних мгновений, когда она сидела на жестком полу родительской спальни, прижатая спиной к этой чудовищной кровати, а в голову ей смотрел пистолет, второй раз за два дня, она понятия не имела, как много эти женщины на самом деле знают о ней и ее истории. Это только прояснило ситуацию. Это только придало ей решимости.
