– И не только Патрика. Не только собственных родителей и дочь, – говорила Бетти. – Ты и Эвана убила. Ты это как-то подстроила. Моя сестра Салли встречалась с ним не один год. Окей, ни он, ни она не были трезвенниками, но чтобы он одновременно чем-то ширялся, писал роман и управлял заведением – быть того не может. То есть я в такое не поверю.

– Зависимость – это прогрессирующее заболевание, – попробовала возразить Анна. Она где-то читала об этом. – Прискорбно, но это обычное дело.

– А тебя ничем не проймешь, да?

В этом она была права.

– Ты всех их убила, Дианна. И не только своих родных. Я побиться об заклад готова насчет твоего мужа. Только посмотрите на нее, богатенькую вдову и писательницу-великомученицу, – она остановилась и перевела дыхание. – Ты можешь включить в этот список и мою маму. Она так и не оправилась после Патрика.

– Зай, – сказала Сильвия, стоя в дверях. – Я уже, правда, наверно, пойду за копами.

– Не двигайся, – сказала Бетти, не сводя глаз с Анны.

Ей нужно тянуть время – это была единственная ценная мысль, пришедшая в голову Анне, и эта мысль крутилась у нее в голове, как на повторе, упорно вытесняя мысли более конкретные и практичные. Все, что она на самом деле поняла, это то, что она совершила ошибку, ту же ошибку, которую в свое время совершил Джейк. Она, как и он, предполагала, что кампания против них как-то связана с писательством, но писатели тут были ни при чем – ни в случае Джейка, ни в ее собственном. Сколько месяцев она потратила на Мартина Перселла и его соратников по Рипли, изучая их ужасную писанину в поисках кого-нибудь, кто мог знать Эвана Паркера достаточно близко, чтобы иметь доступ к его книге? И Перселл умер напрасно, не говоря о том, как сама она рисковала из-за этой смерти – совершенно напрасно. Тогда как все это было настолько более личным, настолько более домашним делом. Таким домашним, что дальше некуда: она сидела на полу в ногах древней кровати своих родителей, обхватив голову руками.

– Как вы все это выяснили? – спросила она, наконец привалившись к кроватному столбику. – Хотя бы этим поделитесь?

– Можем мы уже вызвать полицию? – спросила Сильвия.

В ее голосе слышалось отчаяние. Но Бетти ей даже не ответила.

– Твой брат послал экземпляр своей книги в Нью-Йорк одному агенту. Книгу вернули, но прошло уже несколько лет, и Эван, понятное дело, больше не жил по этому адресу, и вообще не жил. Книгу мы читать не стали. Мы посчитали, это будет неэтично. Подумали, что надо бы по совести переслать ее его племяннице, Розе, но мы не знали, где она. Так что мы написали ее адвокату в Джорджии, но он сказал, что уже не поддерживает с ней связь. Окей, ладно. Мы попытались поступить по совести. Но это не значит, что нам не было любопытно, да и вопрос этичности теперь отпадал. Эван умер. Его сестра Дианна умерла. Племянницу Розу мы не смогли разыскать. Вот мы и прочитали рукопись Эвана Паркера. И угадай что?

Но Анне не нужно было гадать. Ответ был очевиден.

– Это же история мамаши, которая не просто убивает свою дочь, но и присваивает ее стипендию, ее личность, все что можно. Закапывает мертвую дочь и начинает жить ее жизнью. И мы думаем: Где-то мы такое уже читали… В книге под названием «Сорока», написанной тем типом, который был учителем Эвана Паркера в колледже Рипли. Я снова написала тому адвокату, в Джорджию, и отослала эту книгу. Я сказала ему, знаете, вы должны кое-что знать об этой рукописи, и может, вы еще раз попытаетесь найти Розу Паркер? Потому что кое-кто украл историю ее дяди и опубликовал под своим именем. Ей ведь надо знать об этом! Но он ничего не ответил.

Литературные заботы двух жительниц Вермонта. Которые, как Пикенс дал ей понять, были ему совершенно безразличны.

– А потом как-то раз я открываю «Нью-Йорк Таймс» и вижу статью о вдове Джейкоба Финч-Боннера и об этой прекрасной, сильной книге, которую она написала о муже-самоубийце. Автобиографичную, надо полагать, как и многие первые романы. Мы даже не знали, что Боннер умер, не говоря уже о том, как именно. Мы просто подумали, что он слишком вознесся, чтобы помнить, что обещал прислать нам книгу с автографом.

– Две книги с автографами, – сказала Сильвия, стоя в дверях.

– Но мы заметили и кое-что еще. Вряд ли бы кто-то другой заметил, не думаю. И знаешь, что это было? Погоди! – торжествующе воскликнула Бетти. – Сейчас покажу. Это рядом.

Она сделала шаг вправо и протянула обветренную руку. А затем выдернула один из колышков из спинки старинной кровати, открыв под ним полость.

– Удивительно, правда? Кому бы пришло в голову такое, как не человеку, выросшему в доме со старой веревочной кроватью, которую кто-то использовал как банковскую ячейку? Откуда вдова этого писателя могла знать такой факт о кровати, на которой мы спим? О единственной мебели Паркеров, которую мы оставили, когда купили дом у Розы Паркер. Большинство людей в наше время даже не знают, что такое веревочная кровать, хоть и желают своим детям крепких снов[383]. А ты, значит, пишешь об этом, жена того типа, который наверняка украл историю Эвана Паркера. Какова вероятность, что ты выросла с такой веревочной кроватью, с полостями в столбиках, куда твой батя прятал свои деньги? Эти мысли так и кружились у меня в голове, от Эвана к Боннеру, от Боннера к его вдове, но даже когда я увидела связь, мне не верилось, что кто-то способен на такое. Даже ты, Дианна. Хоть я всегда и считала, что ты нарочно угробила моего младшего брата, заставив его въехать в дерево, и разрушила нашу семью. Хоть я и прочитала эту историю о матери, которая убивает свою дочь. Дважды. В двух разных книгах! Мне все равно не верилось, что реальная личность, реальная мать, способна сделать такое со своим ребенком.

«Ты же не мать», – чуть не сказала Анна. И увидела в этом маленькую победу – в том, что сдержалась. Сильвия отступила в дверной проем. Бетти все так же сжимала пистолет обеими руками; ее длинная рыжая коса смотрелась как-то странно в этой ситуации.

– Вот тогда я и сказала Сильвии: «Кажется, я знаю, где может быть Роза Паркер». Я не сказала ей о своем подозрении, о том, что это может быть вовсе не Роза. Я только хотела увидеть тебя вблизи. Поэтому я и поехала в Бруклин.

В Бруклин. С таким же успехом она могла бы сказать: на Халхин-Гол. Мысль об этой уроженке сурового севера, находящейся в эпицентре литературной жизни в самом хипповом боро Нью-Йорка, была просто… пугающе знакомой. Она услышала резкий металлический щелчок, отдавшийся рикошетом у нее в голове – он мог исходить от затвора пистолета Бетти или от паззла, наконец сложившегося у нее в уме.

Да. Ну конечно.

На Бруклинском книжном фестивале, в очереди за автографами. Одна читательница среди такого множества, одна очередь среди такого множества, одно событие среди такого множества; неудивительно, что она не запомнила ее лицо. Хотя на самом деле должна бы. Никто другой не заводил с Анной разговора со слов о ее покойном муже: «Он должен был прислать мне свою книгу».

Никогда еще простая любезность, обещанная так бездумно, не приводила к таким сокрушительным последствиям.

– По фотографии в газете или в твоей книге я бы тебя не узнала. Ты рано родила, понятное дело, а люди в наше время как только не красят волосы, даже в седину – я совершенно этого не понимаю. К тому же я тебя не слишком хорошо помнила. Я была старшей в семье и, когда Патрик заканчивал школу, жила в Берлингтоне. И Розу я в глаза не видела, хоть она и была дочкой моего брата. Слишком это было больно для моих, все это. Они не хотели иметь ничего общего с Паркерами после смерти Патрика.

«Вот это досадно», – подумала Анна. Если бы безутешные родители Патрика хотя бы намекнули, что хотели увидеться со своей внучкой, она передала бы им полную опеку и устранилась. Роза могла бы вырасти под фамилией Бессетт на их семейной ферме, и они могли бы нянчиться с ней в свое удовольствие. Насколько это было бы лучше для всех!