Она обхватила руками деревянный черенок.

– Я повредила запястье, когда упала.

– Сердце кровью обливается. Копайте.

Она вонзила лопату в грязь. Лопата вошла как в масло. Анна стиснула зубы. Запястье у нее действительно болело, как и лодыжка, и так уже натертая жестким пластиковым хомутом. Но с этим ничего нельзя было поделать, поэтому она смирилась и начала равномерно снимать верхний слой почвы, откидывая в сторону от того места, где сидел Пикенс. Но даже копая, она думала. Хотя бы это было в ее силах. И несмотря на весь ужас перед этой лопатой и грязью, которая поднималась, поворачивалась набок и падала на брезент рядом с Пикенсом, у нее начали вырисовываться первые наметки плана. Всякий раз, когда она смотрела на него, она видела неизменную ухмылку и металл пистолета. Пикенс серьезно относился к своей бдительности. К сожалению, одной бдительностью он не ограничивался.

– Я не слышу вашего рассказа, Роза.

– Что вы хотите знать? – сказала она резко.

Он хотел всего, и вопросы, которые он задавал, говорили ей, что он и так уже знал слишком много. Он хотел знать о мамуле с папулей, и о старшем братце Эване, будущем футбольном чемпионе, владельце бара, подающем надежды писателе и трагической жертве случайной передозировки. Он хотел знать о настоящей Розе Паркер, этой неблагодарной девчонке, и о побеге, который ей почти удался, и о пропановом обогревателе, который она сама (или все-таки не сама) опрокинула, случайно или намеренно, выходя из палатки посреди ночи в Джорджии, недалеко от того места, где они находились в настоящий момент. Он хотел знать, что она рассказала врачам скорой, начальнику пожарной охраны, а также коронеру, и как проходили скромные похороны, на которых сгоревшая девушка, лежавшая в этой могиле под чужим именем, была закопана в пожертвованном гробу. Он хотел знать, как она вела дела с Университетом Джорджии и как продала дом в Вермонте после смерти Эвана Паркера, – и она ему рассказала. Но когда он попробовал вытянуть из нее, почему она делала все это, она замолчала. Это было единственное, в чем она ему отказала.

Она понятия не имела, верил ли Пикенс ее словам, но она на самом деле выдала ему правду. Во-первых, ей было легче рассказывать все как было, чем придумывать с ходу какую-то альтернативную версию, подгоняя ее под текущие обстоятельства, а во-вторых, это освобождало больше места в ее голове для расширения и проработки плана, который она начала набрасывать с первого куска мха, снятого с могилы. Кроме того, она никогда еще не слышала, как сама рассказывает вслух свою историю, и это приносило ей странное успокоение, странное воодушевление; ее история звучала в тишине на краю леса как некое заклинание, как будто все кладбище с его обитателями сделалось ее молчаливым посредником. Вот она впервые раскрывалась как хорошая девушка, родившаяся в плохой семье, ее таланты отвергались, ее желания не уважались, ее физическое тело использовали против ее воли и утилизировали, и тем не менее эта девушка всегда стремилась, дальновидно и добросовестно, к тому, на что имела полное право. Она восхищалась собой, слушая собственную историю, восторгалась верой в себя, которую ей удалось обрести в таком запущенном и тягостном детстве, уверенностью в себе, которая пришла к ней после отъезда из Ратленда и с тех пор никогда не покидала. Даже сейчас, когда тяжелая лопата погружалась в грязь, все глубже и глубже, ладони саднили, а лодыжка болела. Она верила в себя, прямо сейчас. Она верила, что сможет сделать то, что от нее требовалось.

– Кстати, мои запоздалые соболезнования в связи со смертью вашего мужа, – сказал Пикенс. – Заодно с моим запоздалым поздравлениям в связи с замужеством. Промежуток между ними небольшой, верно? Хотя великую историю любви не определишь по секундомеру, согласны? Какой, должно быть, ужасный удар – потерять его вот так. Совершенно неожиданно, судя по тому, что я прочел в вашей книжечке. А ведь он казался таким энергичным и здоровым, когда я с ним виделся всего за несколько дней до его кончины! Заявился в мой кабинет в поисках Розы Паркер, весь из себя. Примчался сюда, в маленький городок в горах Северной Джорджии. А затем, всего через пару дней, вернувшись в Нью-Йорк, трагически ушел из жизни. Какой ужасный, ужасный поступок – оставить вас одинокой наследницей его денег и защитницей его литературной репутации. Ведь это вы вывели его из игры. Поправьте меня, если я ошибаюсь.

Ей было тяжело дышать, слушая все это, гадость на гадости.

– Не думала, что вас так волнует литература.

Он снова рассмеялся, громко и раскатисто, и его смех заполнил кладбище, смешавшись с тяжелым запахом земли.

– Ваш муж заявил, что он писатель, с таким видом, словно это должно было впечатлить меня. Я знать не знал, кто он такой, мне было плевать, но, знаете, на что мне было не плевать? На то, что мне внезапно позвонила Роза Паркер, через столько лет после того, как она покинула Афины. Потому что – буду с вами откровенен – вы не из тех людей, кого я рассчитывал услышать в будущем. Так что – нет, я не побежал читать избранные труды Джейкоба Боннера после его визита в мой офис. Я даже о том, что он умер, узнал всего пару месяцев назад, когда мне позвонили и сказали это те двое из Вермонта. Они мне все уши прожужжали о Джейкобе Боннере.

Внезапно она впала в ступор: абсурдность услышанного боролась в ней с чувством тревоги.

– Те двое?

– Две тамошние женщины. Купившие ваш дом.

Она принялась лихорадочно вспоминать и сопоставлять факты, которые давным-давно с радостью выбросила из памяти, как только в них отпала необходимость. Те двое. Из Вермонта. Купившие. Ваш дом. Она о них ничего не помнила. Кем были те двое? Подругами? Парой? Сестрами? Какое ей было дело? Они были покупательницами! Они хотели купить этот дом и заплатить за него деньги; это было все, что имело для нее значение тогда. Почему это должно иметь значение сейчас? Между ней и теми двумя стояли Пикенс в Афинах и другой адвокат в Ратленде: несколько барьеров безопасности, несколько лет, несколько жизней. Вот как мало ее волновали первые не-Паркеры, которые стали владельцами ее родового гнезда.

Ее дома. Этого гребаного дома.

– Вы прямо как ваш муж, да? – услышала она голос Пикенса. – Сами себе ножку подставляете.

Она заставила себя вспомнить тот последний день в родительском доме, накануне последней ночи с Эваном, когда она скрупулезно прочесала все до последней комнаты по всем углам: страницы рукописи, блокноты и дискеты, черновик с пометкой «в работе» и ноутбук. Она ничего не могла упустить – ничего, что могли бы найти те две женщины, – так, что же ее подвело?

– Я не понимаю, – призналась она, наконец.

Больше сказать ей было нечего, и это была правда. И она поняла, что тем самым доставила Пикенсу ни с чем несравнимое удовольствие.

– Вы в курсе, что ваш муж нанес визит тем женщинам незадолго до своей смерти?

Разумеется, она была в курсе. Но этот визит внушал не больше опасений, чем любое другое действие Джейка в Вермонте. И кроме того, ни те двое, купившие дом, ни сам Джейк не знали ни о какой возможной связи между Анной Уильямс-Боннер и домом детства Эвана Паркера, поэтому Джейк ничего не мог им рассказать, как и они – Джейку, чтобы связать их между собой.

– И?

– Он сказал им, что у него был студент, который вырос в этом доме. Он сидел у них на кухне и рассказывал, как встречался с Опрой, выпил чашку кофе и съел пончик. Я все об этом знаю. И он обещал им прислать свою подписанную книгу, когда вернется домой.

Ну и? Но Пикенс очевидно ждал ее вопроса. Он хотел пройтись с ней по всем деталям.

– Понятно. И что же?

– То, что он этого не сделал. И они взбеленились. Знаете, большой писатель, друг Опры, сидит у них на кухне и пьет их кофе, обещает им книгу с автографом. Вообще-то, даже две, потому что вторая предназначалась чьей-то сестре. Фанатке.

– Ну, забыл.

– Он не забыл, Роза. Он умер. Всего через пару дней. Он так и не прислал тем дамам свои книги. Сечете?