Но ее несчастливая личная жизнь очень скоро начала влиять на работу. Она делала неправильные выводы, сомневалась тогда, когда раньше действовала бы решительно, и, если кто-то обращал на это внимание, начинала винить себя и окончательно теряла уверенность.

Но сейчас все быстро становилось на свои места. Она вновь отыскала в себе ту женщину, которой всегда была, и решила строить свою новую жизнь, прислушиваясь к ней. Она заводила новых друзей, возвращалась к своим прежним увлечениям, обустраивала свой дом именно так, как хотела сама, ни к кому не прислушиваясь, и снова зарабатывала себе на жизнь только самостоятельно. У нее появились новые амбиции. Уголовный розыск был ее призванием, и она была решительно настроена получить повышение через два или три года.

«Никто, – думала она теперь, – не унизит и не сломает меня снова».

Весь следующий день она выбирала себе наряды в магазинах Бевхэма. Она решила, что и ее гардероб, включая очень дорогие и совершенно непрактичные туфли, должен отражать новую Фрею Грэффхам. Она вернулась домой с льняным кремовым брючным костюмом, двумя свитерами, двумя куртками для работы – одной велюровой и одной джинсовой, – а еще с тремя шарфами, между которыми она никак не могла выбрать, и вязаным хлопковым дизайнерским кардиганом. Дон не любил, когда она надевала что-то, что он называл «броским». Если она выделялась из толпы, если ею восхищались и делали комплименты, он начинал бояться, что она ускользнет от него, вернется к своей прежней независимости, и всегда склонял ее к тому, чтобы она носила одежду оттенков серого и бежевого с узорами приглушенных тонов. Она любила его. Она старалась делать все, чтобы угодить ему. Она была близка к тому, чтобы полностью стереть себя с лица земли, и едва успела убежать.

Когда Фрея выходила из очередного бутика в Бевхэме, она краем глаза заметила на стеклянной витрине небольшого ювелирного магазинчика по соседству фамилию Дакхэм. На крышке коробочки, в которой лежали золотые запонки с ляпис-лазурью, была та же надпись.

Их бригада тогда провела обычную проверку и не доложила ни о чем интересном. Но теперь, садясь в машину с горой пакетов, Фрея отметила про себя, что нужно еще раз проверить отчет, а потом сходить в магазин самостоятельно. Кто-нибудь в этом маленьком дорогом ювелирном магазине обязательно вспомнит что-то в связи с приобретением такой необычной пары запонок.

Все субботнее утро Фрея доводила до совершенства дюжину пирогов, пирожных и пудингов, выкладывала их на подносы, одолженные в столовой участка, и аккуратно упаковывала.

Найти дом оказалось нетрудно. Под сенью высоких вязов стояли два каменных столба, между ними проходила подъездная дорога, а вокруг выстлался ковер из подснежников и аконитов. Дом, вероятно, принадлежал к Эдвардианской эпохе, он был сделан из красного кирпича, а над крышей виднелись высокие дымоходы. На широкой лужайке перед ним, под сенью деревьев, было еще больше подснежников, а потом на глаза начали попадаться снежно-голубые крокусы.

– Вы Фрея? Добро пожаловать, добро пожаловать! Вы молодец.

Это была высокая стройная женщина с умным проницательным лицом. Она была в джинсах и футболке, седые волосы были заколоты высоко на затылке, и ей можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти пяти.

Она протянула руку.

– Мэриэл Серрэйлер.

– И правда, это же вы и есть.

– Кто? – Когда хозяйка повернула голову, Фрея сразу же заметила сходство. Это был тот самый нос.

– Серрэйлер. Моего начальника зовут Саймон Серрэйлер.

– Это мой сын. Боже милостивый, вы из полиции!

– Детектив Фрея Грэффхам, уголовный розыск Лаффертона.

– Обещаю, шуток про поющих дам-полицейских не будет.

Они начали заносить подносы в дом. На полу лежал отполированный паркет, на второй этаж с галереей вела закругленная резная деревянная лестница, а на стенах висело несколько картин в рамах. Кухня была заставлена деревянными столами и ящиками, рабочие поверхности которых явно часто использовались по назначению, повсюду стояли растения, а в углу – старый ободранный диван, на котором возлежали два огромных рыжих кота. Они сделали три захода, чтобы принести все подносы. Мэриэл Серрэйлер сняла с них салфетки и с восхищением посмотрела на шоколадный торт, грейпфрутовый и мятный муссы, липкую сливочную помадку с имбирем и сливочной глазурью, песочные медовые пирожные с ревенем, двухслойные меренги, ореховые и кофейные «Павловы» и ягодную шарлотку.

– Господи, да это же праздник какой-то! Почему вы вообще работаете в полиции, вам бы управлять своей десертной империей!

Через полчаса они уже сидели за столом, попивая эрл грей и закусывая песочным печеньем, и Фрея купалась в море новой информации о Лаффертоне, соборе, хоре Святого Михаила, Бевхэмской центральной больнице и о нескольких поколениях Серрэйлеров-медиков. В конце концов у нее возникло ощущение, будто она знает эту женщину всю свою жизнь. Мэриэл Серрэйлер когда-то наверняка была красавицей, но, как часто случается с очень худыми женщинами, возраст оставил на ее лице глубокие морщины и заставил ее выглядеть слишком костлявой.

Впрочем, как подумала Фрея, это не имело никакого значения. Ее красота, может быть, и померкла, но ум, очарование и живая и подлинная заинтересованность в собеседнике освещали ее изнутри.

– Теперь ваша очередь. Я хочу знать, откуда вы переехали в Лаффертон и почему, кого успели встретить, собираетесь ли оставаться и в чем уже успели поучаствовать.

Сжав в ладонях кружку свежезаваренного чая, Фрея уже пустилась было в рассказы о себе, потому что распознала в Мэриэл Серрэйлер человека, для которого во главе угла стоит доверие, и была вполне готова удовлетворить ее любопытство, когда к дверям подъехала машина и кто-то вошел прямо в дом.

– Так, это может быть кто угодно… Может, Кэт с детьми, хотя не хотелось бы, со всеми этими сладостями: боюсь, я не готова к столкновению с Сэмом и Ханной прямо сейчас… Это точно не Роберт, он поехал проведать Марту…

Но дверь открыл начальник Фреи.

– Боже милостивый.

Фрея начала вставать.

– Добрый день, сэр.

– Ой, только вот этого не начинайте, вы сейчас не на работе. Здравствуй, дорогой, надеюсь, ты не планировал сегодня остаться, ведь ты помнишь, сегодня у нас ужин хора Святого Михаила, и вот, смотри какое чудо. Я как раз говорила Фрее, что она теряет время в полиции…

– Это совсем не так.

Саймон Серрэйлер сел рядом с матерью и потянулся за чайником. Потом он быстро взглянул на Фрею, улыбнулся и начал макать печенье в чай.

Впоследствии Фрея много думала о том, что это была не единственная вещь, которую она запомнила, в ее памяти отпечаталось все, потому что все сложилось в единую картинку: зимний свет в витражных стеклах, тепло уютной кухни, тихое урчание одного из рыжих котов, спавшего на старом диване, аромат горячего чая и приветливый вид горшка с лиловыми крокусами на подоконнике; она смотрела на профиль Мэриэл Серрэйлер, на ее прямую спину, на то, как волосы у нее на затылке выбились из-под невидимок, и чувствовала восторг оттого, что завела настоящего нового друга, и в то же самое время перед ее глазами стоял образ этого дома с его красными кирпичными стенами, высокими дымоходами, блестящими деревянными полами, резными перилами, ведущими на галерею. Все сложилось воедино в этот миг спокойствия и ясности.

Несколько секунд она не осмеливалась поднимать глаза. Кот продолжал тихо урчать. Где-то на улице залаяла собака. Она посмотрела на Саймона.

Он смотрел не на нее, а на свою мать. Она заметила, что они похожи строением лица и тела и совершенно непохожи цветом глаз и волос. Она посмотрела на пальцы Саймона Серрэйлера, которые справа держали ручку кружки, а слева неподвижно лежали на плоском столе из сосны.

Он сказал матери:

– Я обещаю, что приеду на следующей неделе.

«Французы называют это coup de foudre[254]» – вот о чем она тогда подумала. «Ты влюбляешься отчаянно и без памяти за одну секунду. Вот оно».