– Я тебя уже так давно не видела, доченька, – хрипло проговорила она.

Когда Элли объяснила, что ей нужно готовиться к пробным экзаменам, мать стала наседать на нее еще настойчивее. Сказала, что дома у нее тихо, а сама она днем работает в местном кафе, так что мешать Элли не будет. Можно заниматься дома, можно ходить в библиотеку, а потом проводить вечера вместе, вдвоем. Готовит она, правда, так себе, но всегда же можно взять еду в кафе навынос – а как весело будет свернуться вечером калачиком в гостиной, смотреть «Холостяка» и жевать кукурузные чипсы. Элли этот план понравился – в нынешней приемной семье особого веселья не было, – и колеса завертелись. Мамин рассказ подтвердился: условия ее жизни власти признали достаточно благоприятными. В каникулы Элли должно было исполниться восемнадцать, а после департамент уже не нес за нее практически никакой ответственности.

Элли прибыла в Сидней на поезде в пятницу под вечер и села на автобус, который довез ее до маминого дома. Квартал снаружи казался достаточно респектабельным – старый блок, шесть домов из красного кирпича на усаженной деревьями улице. Мамина квартира была на последнем этаже. Элли медленно поднялась с тяжелым, колотившим ее по спине рюкзаком на два лестничных пролета и, слегка запыхавшись, остановилась в полутемном фойе. Прежде чем она успела постучать, мамина дверь распахнулась, и из нее вывалилась какая-то женщина – раскрасневшаяся, злая, тащившая в руках телевизор с плоским экраном. Не обратив никакого внимания на Элли, она протиснулась мимо нее и заковыляла вниз по лестнице на заплетающихся ногах, продолжая выкрикивать ругательства.

Следом за ней вышла мать – в пижамных штанах, старой футболке и носках, с незажженной сигаретой в одной руке и бутылкой в другой. Увидев Элли, она на мгновение остановилась, ухмыльнулась и подмигнула ей, а потом крикнула вниз, в лестничный пролет:

– Сука! Сука ты, Стейси! – Ее прервал приступ кашля. Она глотнула из бутылки, а затем повернулась к дочери, которая ждала, когда на нее обратят внимание – терпеливо, обреченно и почти без удивления. – Добрый день, малышка. Я и забыла, что ты сегодня приезжаешь. Но какое удачное совпадение, а? Давай двадцать баксов, и я добуду нам еды.

Мать взяла двадцать долларов, которые Элли неохотно отдала ей, и затопала вниз по лестнице. Элли вошла в квартиру и стала ждать, хотя ее первым побуждением было бежать отсюда. В квартире было холодно, грязно и почти пусто: единственный предмет мебели – грязный замшевый диван посреди гостиной. Трудно было представить, каким образом департамент счел это подходящими условиями для Элли, хотя можно было предположить, что отсутствие мебели – следствие недавних событий.

Мать вернулась через полчаса, но еды не принесла, и ни на какие разговоры с ней рассчитывать не приходилось. Через несколько минут она отключилась намертво, свернувшись калачиком на вытертом ковре. Элли укрыла ее замызганным флисовым пледом леопардовой расцветки, который нашла в спальне на окне, где он висел вместо шторы, затем заперла входную дверь, закрыла на цепочку, а для верности еще и ножку стула сунула в дверную ручку. Расчистила себе место на диване и села. Глотнула из маминой бутылки и стала обдумывать варианты.

Были, конечно, одноклассницы, к которым можно было напроситься на ночлег – или хоть на все каникулы, если уж на то пошло. Четыре из них, те, что ехали вместе с ней в поезде, – Аннабель, Грейс, Элиза и Софи – жили поблизости, в восточном пригороде. Элли считала их подругами, насколько вообще девчонки из Эбби годились в подруги, но при мысли, что придется рассказывать о том, в каком положении она оказалась, о том, какой кошмар творится у нее в семье, ее физически замутило. Учиться на стипендию еще кое-как приемлемо, но быть ребенком из приемной семьи, с матерью-наркоманкой – это совсем не то, чем хочется делиться. Она так и представляла себе снисходительную заботливость родителей ее благополучных сверстниц и едва скрываемое пренебрежение их самих.

Ясно было, что теперь, когда фантазии о воссоединении с матерью развеялись, провести каникулы так, как планировалось, не получится. Назавтра рано утром Элли ждало собеседование в колледже, так что до утра деваться было уже некуда, а спать еще рановато. Делать здесь было нечего – ни телевизора, ни интернета, только резкий храп матери, спавшей с отвисшей челюстью. Месяц на небе была молодой, как сама Элли. Она была в большом городе и начинала ощущать голод и жажду – не только физически.

Сколько Элли себя помнила, она все время была голодна. В раннем детстве – часто в самом буквальном смысле. Но и когда она становилась старше, хотя в материальном плане ей давали все необходимое, постоянное чувство пустоты внутри не оставляло ее. К четырнадцати годам этот голод стал другим: теперь Элли хотелось уже не сказок на ночь и не праздника в день рождения – ей хотелось выпивки, мальчиков, наркотиков, свободы. Необязательно именно в таком порядке.

Когда учительница английского языка из средней школы Мэннинга сказала ей, что школа Эбби предлагает стипендии для старшеклассниц – способных девочек из неблагополучных семей, и предложила подать заявку, Элли вдруг снова ощутила чувство голода. Может быть, это выход для нее. Путь наверх. Может быть, это поможет унять постоянную ноющую боль.

И это помогло. Во всяком случае, на время.

Но мало-помалу голод возвращался. И вот теперь, после трех лет напряженной работы и серьезных успехов (оценки у нее были отличные, поведение безупречное, репутация без единого пятнышка), Элли уже ничего этого не хотелось. Надоело стараться, надоело притворяться добродетельной задроткой. Осточертело до тошноты зарабатывать тяжким трудом все то, что другим девушкам давалось с такой легкостью. Им, во всяком случае, большинству из них, даже напрягаться было не нужно: им и так была обеспечена хорошая жизнь независимо от стараний, талантов, ума. Школьным девизом было Laborare ut procul: «Трудись усердно – пойдешь далеко». Вот уж чушь-то. Они и так все далеко пойдут, без всякого труда.

Между тем Элли знала – кто же не знает? – что для умных и красивых девушек вроде нее существуют и другие возможности. Другие способы преуспеть в этом мире, чего-то добиться. Другие способы утолить голод.

На прощальном выступлении в школе в прошлом году выступала специально приглашенная женщина-лектор. Какая-то крутая медийная персона… как там ее титуловали? Менеджер по работе со звездами? Агент? Начинала она репортером в провинциальной газете. Она рассказывала о своей разнообразной карьере, а потом, как все приглашенные ораторы, – об их огромном потенциале, об удивительной жизни, в которую они вступают, о гигантских преимуществах, которые им даны, о необходимости упорно трудиться, творить добро и идти как можно дальше. Laborare ut, мать его, procul. «Мир – это раковина, – говорила она, – а вы станете жемчужинами в ней».

В общем, речь была ни о чем, но то, чем занималась эта женщина, привлекло внимание Элли. Она делала людей знаменитыми, делала богатыми. Во вступительном слове директор школы перечислила этих людей – большинство прославилось благодаря своим спортивным достижениям, актерским талантам и красоте, но были среди них и известные жертвы преступлений, а иногда и сами преступники. Все они, как представлялось Элли, сумели добиться успеха без долгих лет пахоты и без тех жертв, какие предстояло принести ей.

После речи Элли представили женщине как одну из самых ярких звезд школы – «огромный потенциал», «блестящее будущее». Элли с этой женщиной, у которой было какое-то странное старомодное имя – Фейт? Хоуп? Частити? – скомканно поговорили пару минут. Элли выдала всю обычную пургу – о своих надеждах и мечтах, о светлом, блестящем будущем, ждущем ее впереди, о сверкающем мире-раковине. Женщина неопределенно улыбнулась ей и тоже пробормотала что-то ожидаемое:

– Какая удача – иметь такие возможности. Постарайся не упустить их.

Элли вздохнула.

– По правде говоря, чего бы я по-настоящему хотела, это быть богатой и знаменитой, – сказала она тихо, с самой невинной улыбкой. – Хотя не знаю точно, как этого добиться. Во всяком случае, пока.