— Поль-Эмиль, — снова произнес произнес мужчина. — Я уж отчаялся вас повидать.

Кто это? Гестапо? Говорит совсем без акцента. Пэл огляделся: сбежать невозможно. Заперт в тесном коридоре. В паре шагов дверь в чулан, но из чулана не выйти. Внутренний двор? Там тупик. Кинуться вверх по лестнице? Бесполезно, тот его не упустит; единственный выход — парадная дверь. Обезоружить его? Он стоит слишком далеко, нечего и пытаться.

— Сохраняйте спокойствие, — произнес мужчина. — Я из полиции.

Из-за спины человека с люгером вынырнули еще двое в костюмах, и тот сказал им что-то по-немецки. Немцы. Пэл в панике пытался рассуждать: надо сотрудничать, изображать удивление. Главное, не показывать страха, быть может, это обычная проверка. Может, отправляют на принудительные работы, он как раз подходит по возрасту. Да, наверно, это СОТ — Служба обязательного труда. Только без паники. Не возбудить подозрения. Завтра потребуют явиться в комиссариат, но завтра его уже здесь не будет. Главное — сохранять спокойствие: он знал, как себя вести, для того его и учили.

Два костюма подошли к Пэлу. Тот не двигался с места.

— В чем дело, господа? — спросил он совершенно равнодушно.

Вместо ответа они спокойно, не жестко взяли его за предплечья, обыскали — при нем ничего не было — и подвели к человеку с люгером. Тот указал на чулан, выходящий в коридор, они втолкнули туда Сына и встали в дверях, перекрыв выход. У Пэла задрожали ноги, но он старался держаться.

— Да что вам от меня нужно? — слегка раздраженно повторил Сын.

Первый мужчина убрал пистолет и тоже вошел в чулан.

— Поль-Эмиль, я агент Вернер Кунцер, Группа III абвера. По моим сведениям, вы британский агент.

Вид у этого Кунцера с его безупречным французским был мирный, но решительный.

— Я вас не понимаю, месье, — ответил Пэл.

Голос у него сорвался. Ему уже не удавалось подавлять страх. Абвер, худший из кошмаров. Его схватил абвер. Откуда этот Кунцер знает, как его зовут? Нет, этого не может быть, это дурной сон. Что он наделал, господи, что он наделал? Что с ним будет — и что будет с отцом?

— Так и думал, что вы станете запираться, — смиренно произнес Кунцер.

Пэл промолчал, и Кунцер поморщился. Он знал, что время не ждет. Когда запланирована диверсия? Какова ее мишень? Быть может, Пэл — разведчик, которого послали другие агенты? И скоро они тоже появятся здесь? Может, квартира отца — место подпольной встречи? Ему нужны ответы, как можно скорее, сейчас. У него нет времени ехать обратно в “Лютецию”, раздумывать или избивать. Глядя Пэлу в глаза, он, все так же не повышая голоса, продолжал свой монолог.

— Я не буду вас пытать, Поль-Эмиль. Даже пробовать не стану, у меня нет на это ни времени, ни сил. Но если вы заговорите, я не трону вашего отца. Ведь ваш отец живет здесь, на втором этаже, верно? Славный старичок, очень милый, вы еще ему писали красивые открытки. Если вы заговорите, он меня не увидит, и никого не увидит. Будет спокойно жить своей жизнью. Без всяких проблем. Никаких проблем, никогда, слышите? И если ему что-то понадобится, любая мелочь, лампочка перегорит, я сделаю так, чтобы ему ее поменяли.

Кунцер замолчал, надолго. У Пэла перехватило дыхание. Что он наделал, господи, зачем пришел сюда? Немец заговорил снова:

— Но если вы будете молчать, дорогой Поль-Эмиль, если станете запираться, клянусь жизнью, я приду за вашим отцом, за вашим милым папочкой. Клянусь, он у меня будет терпеть самые страшные муки, какие только может вынести человек, целыми днями, неделями. Я нашлю на него огонь и всех чертей ада, напущу на него гестапо и самых жестоких палачей, а потом отправлю в Польшу, в лагерь, и он будет медленно, тяжко умирать от холода, голода и побоев. Клянусь жизнью: если вы не заговорите, ваш отец вообще перестанет быть человеком. Он даже тенью не будет. Он превратится в ничто.

Пэл дрожал от ужаса. Ноги у него подкашивались. Его чуть не вырвало, он сдержался. Только не отца. Пусть ломают его, но только не отца. Что угодно, только не отца.

— Да. Да… Я английский агент.

Кунцер кивнул.

— Это мне и так известно. Еще я знаю, что в Париже вы не один. Здесь. Сейчас. Знаю, что готовится крупная операция: ищут людей и пластит, да?

На лице его промелькнула улыбка, потом он снова посерьезнел.

— Я хочу знать, Поль-Эмиль, где остальные агенты. Только ответ на этот вопрос может спасти вашего отца.

— Я один. Я приехал один. Клянусь.

— Лжете, — спокойно произнес Кунцер, немедленно влепив ему увесистую пощечину.

Пэл вскрикнул, и Кунцер вздрогнул от отвращения — право, он не любил бить.

— Вы лжете, Поль-Эмиль, а у меня нет на это времени. Вы и так наделали слишком много зла. Я должен вас остановить. Говорите, где остальные.

Пэл всхлипнул. Ему хотелось к отцу. Но с отцом покончено. Он хотел спасти всех, а теперь должен решать судьбу Фарона, Лоры и отца. Сказать, кто будет жить, а кто умрет. Не будет никакой Женевы, не будет никакой Америки.

— У меня мало времени, Поль-Эмиль… — нетерпеливо произнес Кунцер.

— Мне надо подумать…

— Знаю я эти штучки. Ни у кого нет времени. Ни у вас, ни у нас. Ни у кого.

— Берите меня, отправляйте в свои лагеря. Рвите меня, как бумагу!

— Нет-нет. Не вас, вашего отца. Его будут пытать, пока у него не иссякнут слезы. Пока не иссякнут слезы, слышите? А потом лагеря в Польше, до самой смерти.

— Умоляю, возьмите меня! Берите меня!

— Вас я заберу так или иначе, Поль-Эмиль. Но вы можете спасти отца. Если вы заговорите, с ним не случится ничего плохого. Никогда. Его судьба в ваших руках. Он дал вам жизнь. Вы его должник. Дайте ему жизнь, а не смерть. Пожалуйста.

Пэл плакал.

— Выбирайте! Выбирайте, Поль-Эмиль!

Пэл молчал.

— Выбирайте! Выбирайте!

Кунцер бил его по лицу.

— Выбирайте! Выбирайте!

Пэл не отвечал, и Кунцер продолжал бить, как зверь. Он был зверем. Они сделали из него животное. Он бил изо всех сил, ладонями, кулаками. Пэл, скорчившись, вскрикивал. И Кунцер бил снова: видел словно со стороны, как бьет этого мальчишку.

— Выбирайте! Выбирайте! Последний шанс! Выберите спасение отца, ради Бога! Спасите того, кто дал вам жизнь! Последний шанс! Последний шанс!

И снова удары. Еще сильнее.

— Выбирайте! Выбирайте!

Пэл кричал. “Что делать? Господи, если ты существуешь, направь меня”, — думал Сын, истекая кровью, под градом ударов.

— Выбирайте! Последний шанс! Последний шанс, слышите?

— Я выбираю отца! — в слезах вскричал Пэл. — Отца!

Удары прекратились.

— Поклянитесь! — в отчаянии взмолился Пэл. — Поклянитесь защитить отца. Клянитесь, черт возьми! Клянитесь!

— Клянусь вам, Поль-Эмиль. Разумеется, если ваши сведения точны.

Пэл рухнул на влажный пол. Оцепеневший. С окровавленным лицом.

— Они точны. Третий округ. Там конспиративная квартира.

Кунцер помог Сыну подняться. Протянул ему блокнот и карандаш. Голос у него потеплел:

— Адрес. Пишите адрес.

Сын покорно написал.

— Ваш отец будет жить, — шепнул ему на ухо Кунцер. — У вас хватило сыновнего мужества. Вы хороший сын. Храни вас Бог.

Двое агентов бесцеремонно схватили Пэла, надели на него наручники и увели. В машине, по дороге в “Лютецию”, он, прислонившись головой к стеклу, надеялся только на одно: до самого конца войны Букмастер при каждом удобном случае будет писать отцу:

До конца войны. И всегда.

Он думал о том, что неотступно преследовало его: главная опасность для людей — это люди. Это он. И плакал, выплакивал все свои слезы. Он снова был ребенком.

Половина двенадцатого. Абвер уже оцепил дом в третьем округе. Люди были на всех этажах. Немецкие агенты кувалдой вышибли дверь конспиративной квартиры. Внутри были Фарон и Лора.

Отец на улице Бак суетился, любовно готовил обед. Такой обед нельзя испортить. Их последний обед.