Отец почти не слушал: сын в костюме был неотразим.

— Скажи, у тебя есть любимая? — перебил он его.

— Э-э… Да.

— Великолепно! Иметь любимую девушку — это очень важно! А ты такой красавец, что девушки, наверно, дерутся за тебя.

Сын усмехнулся.

— Как ее зовут?

— Лора.

— Лора… Лора… Великолепно! И она тоже работает в банке?

— Нет, папа.

Пэл удивился: почему отец говорит о банке? Но отец не давал ему передышки, он буквально забрасывал его вопросами.

— А что ты делаешь в Париже?

— Приехал тебя навестить.

Отец улыбнулся: какой у него великолепный сын!

— Дома так пусто с тех пор, как ты уехал…

— Я очень скучал по тебе, папа.

— Значит, и ты тоже! Я теперь реже смеюсь. Больше думаю о войне. С тобой было легче.

— Я тоже, папа. Больше думаю о войне. А открытки? Тебе понравились открытки?

Отец просиял еще больше.

— Великолепно! Ве-ли-ко-лепно! Женева, Женева! Какой город! Я так счастлив, что ты в конце концов там укрылся. Ну, как идут дела в банке?

Пэл с любопытством взглянул на отца.

— Я, собственно, не в Женеве. И не работаю в банке. Но это неважно.

— Не в банке? Как это… Не в банке… Разве не ты мне сказал, что работаешь в банке? А может, и не ты… Уже и не помню.

Отец мучительно перебирал в уме тексты открыток.

— Папа, я приехал за тобой, — сказал Пэл.

Но отец слушал вполуха. И размышлял вслух:

— Не в банке… Может, это в третьей открытке было… Нет, не третьей… Скорее в следующей… А может, и нигде, на самом деле.

Сын сжал его руку, привлекая внимание:

— Папа…

— Да?

— А не поехать ли нам в Женеву?

— В Женеву? — просиял отец. — Ура! Отпуск в Женеве. Великолепно! Надо попросить у начальства отпуск. Почему бы не в декабре? В Женеве очень красиво в декабре. Же-До наверняка замерзает, получается роскошная ледяная скульптура. Когда консьержка узнает… Нет, еще лучше — мы наделаем фотографий! Она умрет от зависти! Ах, старая злыдня! Представь, нас обокрали, — он совершенно забыл объяснить обожаемому сыну, что оставлял дверь открытой, как и обещал, но две недели назад их обокрали, пришлось запирать дверь, когда его нет дома, ведь воры теперь выносят даже открытки. — Так вот, консьержке было совершенно плевать! И я решил ничего ей больше не дарить на Рождество! Она плохая женщина.

Пэл почувствовал, что впадает в легкую панику. Отец не понимал.

— Папа, надо уезжать побыстрее. Очень быстро.

Словесный поток отца прервался на полуслове. Он в недоумении уставился на сына.

— Почему быстро?

— Сегодня после обеда, — сказал Пэл, не отвечая на вопрос.

Отец сник:

— Сегодня уезжать? Но ты только приехал… Мы только встретились. В чем дело, сынок?

Пэл ругал себя за то, что так резко приступил к делу. Но у него нет выбора, он и так сильно рискует. Они должны уехать сегодня после обеда. Вечером будут в Лионе, завтра — в Женеве. Здесь, вместе, их могли в любой момент схватить. Ах, как ему хотелось, чтобы уже настало завтра, и они с отцом, свободные, прогуливались бы по берегам Лемана. Сын огляделся — вокруг никого. Они были одни. И он позволил себе выразиться яснее.

— Папа, в Женеве мы будем в безопасности.

— В безопасности? А здесь нам что, плохо? Да, война, но войны случаются все время. Кончится эта, начнется другая. Война — это жизнь.

Отец, еще минуту назад лучившийся счастьем, сидел теперь с непонимающим, убитым видом.

— Надо уезжать, папа. Уезжать из Парижа. Сейчас. Завтра мы будем в Женеве. И с нами уже ничего не случится…

— Нет, нет. Кто же уезжает, не попрощавшись с людьми, что за манера! Отпуск — ладно. Но уезжать из Парижа? Нет, нет. А наша квартира? Наша мебель? А консьержка? Ты об этом подумал?

— В Женеве мы начнем новую жизнь, папа. Нам будет хорошо. Главное — быть вместе.

— Я тебе говорил, что нас обокрали, милый? А этой уродине консьержке было все до лампочки. Только и сказала: “А-а!” У меня кровь в жилах застыла! Пусть не думает, зараза, что я стану ее поздравлять.

— Папа! — крикнул Пэл.

Отец сидел спиной, и сын повернул его лицо к себе, чтобы посмотрел на него, чтобы понял. И увидел, что щеки старика мокры от слез.

— Папа, надо уезжать из Парижа.

— Зачем ты приезжал, если сразу уезжаешь? — спросил отец.

— Да чтобы уехать вместе с тобой! Чтобы быть вместе! Какая разница, куда мы едем, лишь бы мы были вместе! Потому что ты — мой отец, а я — твой сын!

— Поль-Эмиль, не надо было тебе приезжать…

Пэл, усталый, издерганный, не знал, что ему теперь делать.

— Не будем ссориться, мой мальчик, мой красивый мальчик… Пошли, пойдем домой.

— Не могу. Это опасно. Слишком опасно. Нам надо уехать. Ты не понимаешь? Нам надо уехать!

Сын был в отчаянии. Он спрашивал себя, не свихнулся ли отец из-за того, что он его бросил. И, не зная, как еще убедить отца, выдал тайну. Его, одного из лучших, самых скрытных агентов, одолели демоны одиночества. Сыновья не бросают отцов. Сыновья, покидающие отцов, никогда не станут людьми. И он заговорил: в его глазах это был единственный способ заставить отца уяснить всю тяжесть положения.

— Папа, когда я уехал… два года назад… помнишь?

— Да…

— Папа, я поехал в Лондон. Я не поехал в Женеву, я не работал в банке. Я агент британских спецслужб. Мне нельзя здесь оставаться, нам нельзя встречаться. Война надвигается, скоро случится кое-что серьезное… Не могу тебе сказать… Но если союзники дойдут до Парижа, я боюсь худшего… А это уже скоро… Будут страшные бои, папа… Немцы, наверно, сотрут город с лица земли. Скоро здесь будут одни развалины.

Но отец уже не слушал. Он уловил только слова “британские спецслужбы”. Его сын, его красавец сын, его чудесный сын был агентом британских спецслужб. Героем войны. Повисла долгая пауза. Они молчали, наверно, целый час. Первым заговорил отец. Он смирился.

— Будь спокоен, мой мальчик, я уеду с тобой.

Пэл облегченно вздохнул.

— Спасибо, папа.

— Поначалу будет трудно, но мы будем вместе.

— Да, папа.

— И потом, Женева — красивый город. Большие дворцы и всякое такое.

Они еще помолчали.

— Но давай уедем завтра. Умоляю, Поль-Эмиль, — завтра! Чтобы я успел вернуться домой, попрощаться с вещами, с комнатами, собрать чемодан. Завтра — это же пустяки. Такое маленькое слово “завтра”. Едва слышное. Приходи завтра в полдень обедать. Зайди хоть раз взглянуть на квартиру. Пообедаем там в последний раз. Хорошим мясом, как ты любишь. А потом сразу уедем.

Пэл не раздумывал. Он прекрасно мог подождать лишний день. Завтра в полдень он придет на улицу Бак. Почему бы не зайти, ведь они больше туда не вернутся. Они будут сидеть в поезде, который в 14.00 отправится в Лион. Во вторник отец будет в Женеве.

— Ладно, пообедаем, — улыбнулся Пэл. — Уедем завтра.

Они крепко обнялись.

Кунцер сидел за рулем машины на улице, упирающейся под прямым углом в Елисейские Поля, и вертел в руках открытку. Анализ ничего не дал. Специалисты абвера высказались однозначно. Просто открытка, никакого кода, никакого сообщения, никаких симпатических чернил. С его визита на улицу Бак прошло недели две, других зацепок у него не было. Старик подал заявление о краже четыре дня спустя. Через четыре дня. Украденные вещи? “Открытка”, — написал он. Полная бессмыслица… Если только… Внезапно его пронзила мысль, и все сразу прояснилось. Как же он раньше не понял! Он поскорей набросал на бумажке схему в подтверждение своей догадки: девушка из Сопротивления, с оружием, по поручению британских спецслужб доставляла пустячные открытки безобидному старику. Открытки писал его сын, в этом не было сомнений. Значит, сын — английский агент. Это же очевидно! Английский агент имел неосторожность писать отцу, подавать о себе весточку! Совершенно необходимо заполучить этого сына, но где он может быть? Девица возила для него почту из Лиона, он мог скрываться где угодно во Франции. На данный момент он уверен лишь в двух вещах: отец ничего не знает, а девица сказала ему все. Он передал ее гестапо, на улицу де Соссе, 11. Ее там опять допрашивали. Бедная милая малышка Катя! Не хотелось думать, как ее били. Он пару раз звонил в гестапо, спросить, не заговорила ли она, но главным образом выяснить, что с ней. Узнал, что они выезжали к ее родителям в Лион, и родители тоже арестованы — просто так. Гестапо иногда так делало. И он подумал, что, если девушка ничего не знает, единственная его зацепка — отец. Отец был слабым местом сына.