Поэтому Фарон решил больше не рисковать и скомандовал отбой. Операция прошла успешно, она окрылит его людей. Когда солдаты верят, они становятся сильнее. Они скатились с пригорка по противоположному склону и побежали. “Встретимся в нашем месте!” — крикнул Фарон бойцам, садившимся в фургон, где их уже поджидал дозорный с туманным горном. А гигант ринулся дальше, к хижине, нарушив правила безопасности. Но ему хотелось видеть.

Теперь он улыбался, не отрываясь от бинокля, наслаждался картиной изрешеченного горелого железа. Ему даже почудился отчаянный крик, и он засмеялся от радости. “Я стал человеком, Клод. Ты только посмотри…”, — произнес он вслух. За его плечами был внушительный список диверсий. Он уже подорвал несколько поездов. О, какой азарт! Конечно, ему было страшно. Но это был великолепный, успокоительный страх, а не тот, настоящий, страх труса. Он убивал. Даже больше, чем ему казалось. Он убивал людей в поездах, в легковых автомобилях, в грузовиках. Он выследил и убил несколько немецких офицеров. Обычно УСО требовало создать для убийства группу из нескольких человек, но он работал в одиночку. Наблюдал за повседневными мелочами — в этих мелочах и заключалась главная слабость. Офицер, оказавшись проездом на несколько дней в городе, всегда наверстывал, всегда как будто старался одолеть одиночество своей кочевой походной жизни: ходил в один и тот же ресторан в обед и вечером, в одни и те же часы. Пунктуальность немцев была в его глазах огромным проколом. Он терпеливо поджидал их на углу пустынной улицы, зная, что офицер, раб своих привычек, вскоре появится перед ним. И молча убивал. Обычно ножом — он любил нож. А еще он заехал в Париж, хотя не получал официального приказа. По личной инициативе. Прожил несколько дней на своей конспиративной квартире, только чтобы еще побродить вокруг “Лютеции”. Скоро придет и ее черед. Ничего невозможного. Он думал о ней все время, в любую свободную секунду разрабатывал план операции. До конца года он взорвет “Лютецию”. И станет величайшим героем войны.

Фарон радовался в хижине. Но пора уходить, хоть и неохота: скоро немцы поднимут тревогу, начнут прочесывать лес. Он не любил, когда приходилось убегать, он любил смотреть. Он не любил убегать ни от кого. Пусть приходят, пусть приходят за ним. Он уже давно ничего не боится.

Бомбежки. Союзники по всей Европе наносили удары с воздуха, чаще всего при поддержке агентов на земле.

Кея в феврале перебросили в Швейцарию. Он направился в окрестности Цюриха наблюдать за заводами в северной части города: подозревали, что они помогают военной промышленности Германии. В середине марта королевские ВВС разбомбили военные предприятия фирмы “Эрликон”. Потом он побывал в Ренне и в Руане, где встретился с неким Риаром. В первые дни апреля воздушные силы США, в свою очередь, нанесли удар по заводам “Рено” в Булонь-Бийянкуре, где изготавливали танки для вермахта.

Клод тоже поработал агентом на земле. В конце марта его послали в Бордо, он участвовал в подготовке бомбардировок.

Толстяк разъезжал по городам на Северо-Западе, где дислоцировались крупные гарнизоны вермахта, и благодаря своей доброжелательности и зубоскальству приобрел множество друзей, особенно среди немецких солдат. Он встречался с ними в кафе, говорил о войне, пожимая плечами с простодушным видом, как о чем-то самом что ни на есть заурядном. Его очень любили. Он был из тех славных, верных парней, с которыми приятно быть рядом: можно не опасаться, что он затмит тебя в женских глазах. Толстяк занимался черной пропагандой — той, что ведут в рядах противника без его ведома. Он наводил разговор на музыкальные темы — немцы весьма ценили музыку, — а потом советовал кое-какие хорошие местные радиостанции на немецком. Музыку там крутили завлекательную, паузы заполнялись качественно; он ругал себя, что плохо знает язык и не может оценить их по достоинству. Да, ему не терпится, чтобы вся Европа заговорила наконец по-немецки — французский такой некрасивый. И он превозносил “Радио Атлантик” или “Зольдатензендер Кале” — немецкое радио для немецких солдат с отборными развлекательными программами; помимо музыки, там давалась сводка важнейших новостей, которые повторяли и все прочие немецкие станции. Даже самый недоверчивый слушатель не замечал в потоке правдивой информации растворенную в нем ложь. И вряд ли мог вообразить, что его новая любимая программа звучит из лондонской студии.

Она служила пианисткой на севере страны. Ей не нравился Север — скверные места, печальные, мрачные. На самом деле она не любила Францию, решительно предпочитая ей более цивилизованную, гармоничную Великобританию. И англичан она любила, любила их кисло-сладкий нрав, смесь вспыльчивости и мягкости. Она уже долгие месяцы сидела взаперти в крошечной квартирке, чаще всего в одиночестве — беспрерывно обеспечивала связь между Лондоном и двумя местными ячейками; общалась только с двумя ответственными от ячеек и тремя агентами УСО. Пять человек — и все. Ей было скучно. Хорошо хоть во время сеансов связи с Лондоном с ней находился еще один агент: стоя у окна, отслеживал на улице подозрительные автомобили. Абвер расставлял во всех городах машины с системой радиопеленгации и посредством триангуляции засекал передатчики. Несколько пианистов уже попались. Передача была сложным искусством — она требовала времени, но должна была быть достаточно краткой, чтобы ее не локализовали.

По вечерам, оставшись одна, она нередко смотрела в окно — так делал Пэл. Стояла долго, погасив свет, чтобы не задергивать шторы и без помех растворяться в сиянии ночи. Потом расчесывала, разглаживала длинные светлые волосы красивой щеткой. Закрывала глаза. Как бы ей хотелось, чтобы он был здесь, чтобы обнимал ее, чтобы эта щетка была его рукой. Будь проклято одиночество, что наваливалось на нее каждый вечер перед сном. Чтобы забыться, она думала об Америке.

Пэл вернулся на юг Франции, он теперь хорошо знал местные ячейки Сопротивления. Разные течения в нем объединились, сорганизовались. Он снова встретился с несколькими агентами УСО. Работы хватало. Переброску грузов он уже подготовил. Поставки совершались в несколько этапов, обычно сериями по двенадцать, пятнадцать или восемнадцать контейнеров, прошедших через упаковочные пункты, со стандартным набором оружия. Так, в первой серии из двенадцати контейнеров прибыло около сорока ручных пулеметов “Брен” с тысячей патронов и сорока восемью пустыми обоймами к каждому, ружья со ста пятьюдесятью патронами к каждому, полсотни “Стэнов” с тремястами патронами и восьмьюдесятью пустыми обоймами, пистолеты с боеприпасом, гранаты, взрывчатка, детонаторы, большой запас клейкой ленты и около десяти тысяч патронов — “9×19 Парабеллум” и “303.Бритиш”.

Союзники, открыв фронт в Италии, быстро продвигались вперед; когда они появятся в регионе, им будет важна любая поддержка. Одной из главных задач Пэла было обучить бойцов обращению с оружием. Он разъяснил им некоторые тактические приемы боя и научил пользоваться простыми взрывчатыми веществами, хотя сам немного “плавал” в этой теме. Страшась собственных уроков, каждый раз клялся себе, что этот последний. Но они должны уметь как можно чаще атаковать, наводить ужас, отрезать от основных сил. Пэл любил учить, любил быть носителем знания, и надеялся, что ученики глядят на него так же, как он сам смотрел на инструкторов в центрах УСО.

Раз в месяц, если позволяла ситуация, Пэл ненадолго пропадал. На пару дней, не больше. Не отвечал на вопросы, даже если их задавал агент УСО, напускал на себя тот давно отработанный таинственный и недовольный вид, какой без грубости и смущения мог положить конец любому разговору. У каждого свои инструкции. Тайна есть тайна. К тому же люди слишком много болтают. Не британские агенты, а бойцы Сопротивления. Он сделал главам ячеек внушение: их люди выбалтывают слишком много, зачастую невольно. Намекнул близкому другу, поделился с супругом — и вся сеть может оказаться под ударом. Ячейки должны быть маленькие, чтобы никто никого не знал, по крайней мере исполнители. Нужно вычистить из рядов болтунов, неумех и мифоманов.