— Но я не видел картинок.

— Разумеется, видели. Это были ваши фантазии, которые иногда сильнее реальных впечатлений. С вами такое наверняка было, когда вы читали книгу.

— Хм, да. Давно. И это называется криптомне-что-то-там?

Симон почувствовал, как машина ускоряется. В последний раз Карина ехала на такой скорости к заброшенной фабрике, где он впервые встретился со своим адвокатом.

«Роберт и Карина. Где они вообще?»

— Это называется криптомнезия. Профессиональный термин для искажения памяти, когда стирается грань между реальными событиями и теми, о которых вы слышали от других, неосознанно записали на подкорку и которые считаете своим прошлым. Вы еще следите за моей мыслью?

— Пока да. Но Симон ведь не засыпал перед телевизором?

Симону захотелось моргнуть, и он крепко зажмурился. Чем сильнее он сжимал веки, тем отчетливее становились контуры того, что он только видел во сне.

«Дверь. С номером 17».

— Нет, такого не было, — ответил Мюллер. — Но нечто похожее. Я думаю, вы знаете, что около месяца назад мы прервали его лучевую терапию?

— Да.

— Поводом стали побочные эффекты. Симон попал в реанимацию с температурой сорок один градус и воспалением легких. В то же время к нам доставили другого пациента.

— Фредерика Лозенски.

— Именно. Журналиста шестидесяти семи лет с подозрением на легкий инфаркт миокарда. Кроме болей в груди, у него не было выявлено никаких отклонений, он был в полном сознании, но его сначала направили для наблюдения в отделение реанимации и интенсивной терапии.

— Дайте угадаю: он лежал рядом с Симоном.

— Так и есть. Как вы, наверное, уже узнали из прессы, Лозенски обвиняется в серии убийств педофилов.

— «Мститель».

— А он был очень богобоязненным человеком. Уже в то время он поддерживал связь с главой банды, занимавшейся торговлей детьми. Думаю, это не совпадение, что он пережил инфаркт вскоре после того, как получил согласие Торговца встретиться с ним лично.

— И в ту ночь в отделении интенсивной терапии Лозенски общался с Симоном?

— Нет. Симон был не в состоянии поддерживать какой-либо разговор. У него был такой жар, что все почти смирились с тем, что он вскоре покинет нас. Но несмотря на это — а возможно, именно поэтому, — Лозенски говорил с ним.

— Как телевизор?

— Если хотите. Мы предполагаем, что Лозенски видел знак свыше в том, что лежит именно рядом с маленьким, смертельно больным сиротой. Из-за таких детей он и решился когда-то взять на себя все те грехи. Так что он воспользовался ночью в отделении реанимации и исповедался. Рассказал Симону по порядку о своих убийствах. Лозенски был автором и мог описать все ярко и детально.

— Рехнуться можно!

Борхерт кашлянул, и Симон с удовольствием сделал бы то же самое, но пока не стал привлекать к себе внимание.

Сначала он хотел понять, как разговор обоих взрослых связан с гостиничным номером, который он только что видел во сне.

— Да, это сумасшествие. Но, возможно, мы бы тоже сошли с ума, если бы знали то, что пришлось узнать Лозенски о насилии над детьми. Как бы то ни было, вопреки ожиданиям, Симон очнулся, и история завертелась. Когда в день рождения на сеансе регрессии его погрузили в гипнотическое состояние транса, доктор Тифензее словно попал хирургической иглой в определенную зону его подсознания. Пузырь памяти лопнул, и Симон вспомнил то, что месяц назад проникло в его мозг вместе с туманными сновидениями, вызванными лихорадкой.

— Исповедь Лозенски.

— Логично, что он не знал, откуда у него такие воспоминания. Понимаете, о чем я?

Борхерт рассмеялся:

— Думаю, это как когда находишь двадцатку в старых штанах, но не можешь вспомнить, чтобы надевал эту уродливую вещь.

— Хороший пример. Вы находите деньги и тратите их, потому что исходите из того, что они ваши. Симон нашел воспоминания об этих ужасных убийствах у себя в голове и был глубоко убежден, что это его рук дело. Поэтому он и прошел тест на детекторе лжи.

— А откуда он знал о будущем?

— В конце своей исповеди Лозенски обратился к Симону с просьбой. Вот… — Симон услышал шелест разворачиваемой газеты. — Сегодня это во всех бульварных изданиях. В больничном шкафу нашли дневник Лозенски и кое-что из него опубликовали.

Мюллер зачитал:

— «Так что я рассказал Симону о своем последнем большом плане. Сказал, что я снова хочу это сделать. Первого ноября, в шесть часов утра на «Мосту». «Симон, — сказал я, — я застрелю зло, после того как он передаст мне младенца. Но я хочу быть уверен, что действую правильно. Поэтому прошу тебя о последнем одолжении. Когда ты скоро…»

— …встретишься с нашим Творцом, скажи ему, что я делал все это от чистого сердца. — Симон открыл глаза и, к удивлению Мюллера и Борхерта, закончил последнее предложение исповеди Лозенски: — Спроси его, правильно ли я поступаю. И если нет, то он должен подать мне знак. Тогда я тут же прекращу.

— Ты проснулся.

— Да, уже давно, — признался Симон. Он прочистил горло и виновато посмотрел на главврача.

— Тогда это правда? — Борхерт нагнулся к нему.

— Я понял не все, что вы говорили. Но теперь снова вспомнил тот голос. Он звучал… очень по-доброму.

Машина скорой помощи замедлила ход. Симон попытался приподняться и сесть.

— Значит, я не сделал ничего плохого?

— Нет, абсолютно ничего, — одновременно ответили ему Борхерт и врач.

— И никого не убил?

— Нет.

— Тогда почему здесь нет Роберта и Карины?

— Знаешь… — Длинные, теплые пальцы профессора коснулись его лба. — Последние три дня ты в основном только спал.

— И за это время, ну… кое-что случилось, — закончил Борхерт.

— Что же? — Симон был раздражен. Оба взрослых говорили странно, как будто хотели скрыть правду.

— Я все-таки сделал что-то не так? Вы меня больше не любите? — Он посмотрел на Борхерта.

— Глупости. Даже не думай так.

— Тогда я не понимаю.

— Ты правда ничего не помнишь? — спросил Анди.

Симон покачал головой. В последние несколько ночей он иногда просыпался. Ненадолго. И всегда был один.

— Нет. Что случилось?

Неожиданно Симону показалось, что солнце садится за матовыми стеклами машины, а изменившийся звук дизельного двигателя напомнил ему момент, когда они на машине той некрасивой женщины въехали в гараж виллы.

— Приехали! — крикнул кто-то впереди и вышел.

— Что с Робертом и Кариной? — еще раз спросил Симон.

Двери машины скорой помощи открылись.

— Ну, думаю, будет лучше, если ты узнаешь это от кого-нибудь другого, — ответил профессор Мюллер и осторожно взял Симона за руку.

Сомнительные черно-белые кадры без звука смахивали на домашнее видео дешевого качества. Из-за того что свет фар ослеплял камеру, картинки напоминали ультразвуковые изображения.

— Кого ждем? Мальчика или девочку? — пошутил прокурор, когда ему в первый раз показали пленку. И действительно, Брандману потребовалось некоторое время, прежде чем он смог различить обоих мужчин перед автомобилем.

— Сейчас вы видите, как Лозенски вытаскивает пистолет. — Он откашлялся и ткнул краем одноразовой зажигалки в соответствующее место на экране.

— Вы загораживаете картинку.

— Извините. — Брандман вышел из луча света видеопроектора. — Итак. Внимание: старик еще в нерешительности. А вот Лозенски поднимает пистолет чуть выше. И потом: бах!

Дульное пламя ярко вспыхнуло. За ним, как эхо, по экрану протянулся желтый след. Потом Штерна словно задело шаром для сноса строений. Он качнулся назад, упал на землю, ударившись затылком, и остался лежать без движения на парковке возле пляжа.

— Энглер сам это заснял. Его камера лежала на задней полке автомобиля, в котором он спрятался.

Комиссар откашлялся, как почти после каждого своего предложения. Не решившись предложить перекур, он ненадолго остановил видео.

— Это стало бы идеальным документальным доказательством. Неудавшаяся сделка по продаже ребенка. Подонки, убивающие друг друга. Энглер фанатично любил видеофильмы. Мы считаем, он просто оставил камеру работающей, чтобы потом продать пленку как снафф-видео[119]. Или для домашнего использования, кто знает. Разумеется, в наши руки эта кассета не должна была попасть.