«В Седону», – подумала Грейс, чувствуя, что ее трясет.

– Слышал, она ребенка родила, – добавил Робертсон Шарп Третий.

– Прошу прощения, – вежливо проговорила Грейс. Если бы она не услышала собственный голос, то, наверное, и не заметила бы, что что-то сказала. И вот она уже на ногах, спотыкаясь, ковыляет через зал. Вот она в туалете, сидит на унитазе, сгорбившись и зажав голову меж коленей.

«О господи, – думала она. – Господи, господи, господи». Зачем она напросилась на эту встречу? Зачем, зачем ей потребовалось все разузнать? Во рту стоял неприятный привкус тунца. В голове больно пульсировало.

Рена Чанг. Та самая, с благовонными палочками. Та самая, сторонница «параллельных лечебных методик». Джонатан насмехался над ней. Грейс вместе с ним над ней потешалась. Как давно все это происходило? Грейс пыталась сосредоточиться. Пыталась, но ничего не шло на ум. До рождения Генри? Нет, явно после. Генри был совсем малышом? Или уже ходил в школу? Она даже не могла толком понять, почему это было так важно.

Она понятия не имела, как долго просидела в туалете, но когда вернулась, официант уже убрал их тарелки. Грейс присела обратно за столик и сделала глоток остывшего чая. Телефон Шарпа красовался на столе. Он, наверное, немного занялся делом, дожидаясь ее.

– Доктор Шарп, – начала Грейс. – Мне известно, что Джонатан в две тысячи тринадцатом году получил дисциплинарное взыскание. Хотелось бы услышать об этом поподробнее.

– Он получил несколько дисциплинарных взысканий, – резко ответил Шарп. Почему он вдруг разворчался именно сейчас, хотя до этого разговаривал вполне дружелюбно, Грейс не поняла. – Первое – за то, что принял деньги от отца одного из пациентов. Но этот отец отказался разговаривать с представляющим интересы больницы адвокатом. Дело пришлось замять. Второе – за инцидент с Уэйкастером. На лестнице.

На лестнице, где он «поскользнулся». Поскользнулся на лестнице, сломал зуб, который пришлось лечить – этот зуб, кстати, теперь немного отличался по цвету от остальных. Раньше Грейс верила этой сказке. Вот только Джонатан не поскальзывался, теперь она в этом не сомневалась.

– С Уэйкастером, – повторила Грейс.

– С Россом Уэйкастером. В самом начале работы он был куратором Джонатана. Мне казалось, они неплохо ладили. Ни от одного из них не слышал, что они конфликтовали. Но Росс напрямую схлестнулся с Саксом из-за матери Альвеса. Разыгралась самая настоящая сцена. Ее видели четыре или пять свидетелей, а Уэйкастеру потом даже швы наложили. Но все равно мне тогда пришлось настоять, чтобы Росс подал заявление. В этот раз слушание состоялось. А потом еще одно – из-за интрижки с Альвес.

Шарп замолчал, посмотрев на Грейс так, словно она перед ним только что появилась.

– Полагаю, об этих отношениях вам известно?

– Известно, – с важным видом ответила Грейс, удивляясь, что он вообще задал этот вопрос. После кровавого убийства женщины, о которой идет речь, исчезновения мужчины, о котором идет речь, и прозвища, которым Джонатана любезно наградила «Нью-Йорк пост», каким наивным надо быть, чтобы предположить, что Грейс ничего не известно. Прозвище «Док-убийца» Грейс впервые увидела на прошлой неделе в репортаже Ассошиэйтед Пресс в «Беркшир Рекорде» (репортаж поместили рядом с невинной статьей, как сэкономить на отоплении). Именно из этого репортажа Грейс также узнала, что она – доктор Грейс Сакс – вычеркнута из списка подозреваемых в убийстве Малаги Альвес. Ей бы приободриться от этой новости, но сам факт, что ее вообще подозревали в этом преступлении, пусть и недолго, давил тяжелым грузом.

– Полиция в разговоре со мной не очень-то вдавалась в детали, – добавила она.

Шарп пожал плечами. Он понятия не имел, что полиция сделала, а что – нет.

– Если вам есть что еще сказать, с радостью выслушаю, – напрямую сказала Грейс.

Шарп поджал губы.

– Помню пациента – мальчика восьми лет с опухолью Вильмса. Сакс был его лечащим врачом. Мать мальчика приходила каждый день. Одна из медсестер обратилась ко мне с опасениями.

Он умолк на какое-то время, и Грейс его подтолкнула:

– Опасения.

– Они особо не скрывались. И даже не пытались. Медсестры натыкались на эту парочку повсюду и беспокоились, что такое поведение не красит больницу в глазах других пациентов. Так что я снова вызвал Сакса. Сказал, либо он прекратит это, либо я сделаю ему выговор с дисциплинарным взысканием. Было это где-то прошлой осенью. Осенью две тысячи двенадцатого. Может… в ноябре? И он заверил меня, что все уже закончилось. Сказал… по-моему, он говорил, что переживает тяжелый период. И даже ходил к психологу из-за импульсивного поведения. Импульсивного поведения, – с отвращением повторил Шарп. – Все гадаю, откуда он таких слов набрался.

Грейс на этот счет гадать не приходилось.

– Но все его обещания – пустой звук. Далее последовала их с Уэйкастером стычка на лестнице. Как я уже говорил, там были свидетели.

– Да, – тихо проронила Грейс. – Говорили.

– И повреждения, телесные повреждения.

Грейс кивнула.

– Итак. Два отдельно взятых инцидента. Два отдельных взыскания. Но именно последнее послужило основанием для увольнения. Хочу, чтобы вы знали – даже тогда я предложил ему компромиссные варианты. Сказал: «Послушай, ты можешь поработать ординатором. В твоем положении не отделаешься переводом в амбулаторное отделение». Предлагал я ему и лечиться. И даже думал, что, возможно, смогу уговорить попечительский комитет отправить его в отпуск по состоянию здоровья. Уверен, мы смогли бы найти способ устроить все так, чтобы это не выглядело увольнением. Я, конечно, не надеялся, что он вылечится, – добавил Шарп. – Ваши коллеги же утверждают, что такое не лечится. А вы так же говорите?

Грейс оставила этот вопрос без ответа и просто сказала:

– Вы делали то, что должны были.

– Как я сказал, мы не сомневались в его квалификации. Он был отличным врачом. С задатками великолепного специалиста. Но вел себя так, что оставлять его в больнице уже было никак нельзя.

В кармане куртки у Грейс завибрировал мобильник. Звонил отец – по крайней мере, высветился его домашний номер.

– Алло, – произнесла Грейс, благодарная за неожиданную паузу в разговоре с Шарпом.

– Мам?

– Привет, дорогой.

– Можно мы в кино сходим? Сеанс в половине четвертого. На углу Семьдесят второй улицы и Третьей авеню.

– Хорошо, идите. Ты с дедушкой пойдешь?

– С дедушкой и с бабушкой. Ты не против?

– Конечно нет, – ответила Грейс. – Когда сеанс закончится?

Сын сказал, что в шесть вечера. Ночевать они останутся у отца.

Таков был их первый приезд в Нью-Йорк с того декабрьского дня.

Положив телефон на стол, Грейс заметила на себе взгляд Шарпа. Может, то, что она отвлеклась, заставило его заметить ее присутствие.

– Дочка?

– Сын. Генри.

«И у него нет опухоли мозга», – едва не добавила она.

– Он собирается в кино вместе с бабушкой и дедушкой.

– О своих родителях Джонатан не рассказывал, – заметил Шарп, снова глядя куда-то вдаль. – Я до прошлого года не знал, что он вырос на Лонг-Айленде в городке по соседству с моим. Сам он из Рослина, а я вырос в Олд-Уэстбери, – многозначительно добавил он, хотя Грейс не знала, зачем ей эта информация. Для жительницы Манхэттена Лонг-Айленд был единым целым и не делился на части. – Кстати, – добавил Шарп, – конкурс на звание «Лучший доктор» обычно проходит через руководство больницы. Пресс-служба предлагает нескольких кандидатов. Разумеется, журналисты опрашивают врачей по всему городу, но работают всегда через пресс-службу. Но в этот раз – нет. Руководство больницы узнало о конкурсе только тогда, когда в администрацию прислали номер журнала. Все страшно разозлились, скажу я вам. Мне позвонили и спросили: «Ты что-нибудь об этом знал?» Конечно, я ничего не знал. С чего вдруг журнал «Нью-Йорк» называет Джонатана Сакса одним из лучших докторов? Их же обычно интересуют достижения национального масштаба. Я был сбит с толку, как и все остальные. И тут ко мне приходит одна из штатных врачей, закрывает дверь и заявляет, что все это неспроста. Кто-то в этом журнале – тетушка девочки, которую лечил Джонатан Сакс. Она добавила, что долго не решалась об этом рассказать, но решила, что такая выходка переходит все границы и кто-то должен об этом узнать.