Однако это практически не имело значения, поскольку она думала о незнакомом предмете в пакете из химчистки с начала своих… скажем так, раскопок. Раскопок не искателя сокровищ и не охотника за антиквариатом, а скорее археолога, вооруженного теорией, которую нужно доказать или – как она еще слабо надеялась – опровергнуть. Она не забыла о рубашке или, точнее сказать, почти забыла, но вновь вспомнила о ней, когда орудовала во встроенном шкафу в коридоре. «Где я раньше уже трогала такую шерсть?» – размышляла она, держа в руке довольно симпатичный и совершенно незнакомый ей шарф.
Секундой позже в нагрудном кармане теплой куртки, которую Джонатан почти не носил, она обнаружила презерватив. Грейс поняла, что это такое, даже прежде, чем вытащила из кармана онемевшие от изумления пальцы, крепко стиснув ими находку, словно та могла убежать, но потом уставилась на нее, вытаращив глаза и разрываясь между рассудочным сознанием и почти полным неверием своим глазам. В их интимной жизни не было места презервативам. Презерватив… Даже в самом начале их отношений, еще в студенческие годы, еще до свадьбы, когда они понимали, что совсем не время заводить ребенка, они не пользовались презервативами. Примерно год Грейс принимала противозачаточные таблетки, потом ей поставили жуткую внутриматочную спираль, которую она до сих пор винила – совершенно необоснованно, потому что видела результаты научных исследований, – в дисфункции менструального цикла, а потом, более аргументированно, в каждом случавшемся у нее выкидыше. Но презервативами они никогда не пользовались. Никогда.
Однако презерватив каким-то образом оказался в нагрудном кармане куртки, которую – как и почти всю одежду для мужа – Грейс сама купила в «Блумингдейле» на очень выгодной распродаже. Но куртка оказалась какая-то странная: для лета слишком теплая, да и зимой в ней тоже было слишком жарко. Грейс не могла припомнить, когда Джонатан в последний раз ее надевал, и почему она решала оставить ее каждый раз, когда проводила в шкафах ревизию, чтобы избавиться от ненужных вещей.
Обертка презерватива была красного цвета. Ее не вскрывали. Это было непостижимо. Целиком и полностью непостижимо. Грейс и ее отбросила как можно дальше от себя, добавив при этом:
– Черт!
Часы показывали два часа ночи.
«Что я знаю? И чего не знаю?» Все, что она знала, имела возможность проверить и осознать, могло остаться на своих местах, по крайней мере теперь. Все, что Грейс не видела собственными глазами или не смогла бы объяснить, она оставит на виду как отдельно взятую находку, которую можно вернуть на место, когда Грейс вновь обретет душевные силы, когда – или если – к ней снова вернется ясность ума. Загадочный шарф, чудовищного вида рубашка и нераспечатанный презерватив. Вообще-то не очень много, всего три предмета после таких поисков. Это даже вписывалось в нормальные пределы. Шарф. Он мог надеть его совершенно случайно, в спешке перепутав с чужим. На подобные вещи Джонатан не обращал внимания, как и большинство мужчин. Возможно, как-то раз он замерз, мог заскочить в магазин и сам его себе купить. Это не преступление. Из-за этого ему не пришлось бы объясняться и выяснять с ней отношения. А эта жуткая рубашка! Грейс уже почти убедила себя в том, что тут напортачили в химчистке. Слово «Сакс», написанное на бирке несмываемым маркером во время сортировки белья на хлопковое и синтетическое (еще одно обвинение)… Ну, Сакс – не самая редкая фамилия, особенно в Нью-Йорке. Может, вот так все просто. Химчистка в Верхнем Ист-Сайде? Да ладно вам! Сколько всего лишь в одном районе Сахеров, Сейкеров и Саковицев! В таком случае, сколько семей с фамилией Сакс? И в самом деле, просто удивительно, что подобного раньше не было. Но тут во время небольшой передышки Грейс вспомнила о презервативе.
Она стояла неподвижно, позволив теперь уже привычному ощущению охватить себя. Это можно было сравнить с обжигающей кислотой, льющейся ей на голову, проникавшей внутрь, сочившейся из кончиков пальцев на руках и ногах и растекавшейся вокруг нее черной густой лужицей. Грейс уже привыкала к подобному чувству. И разработала тактику реагирования на него: «Не сопротивляйся, расслабься, пусть само пройдет». Всего лишь через несколько минут она снова смогла двигаться.
Могут быть и другие вещи. Они, вероятно, где-то спрятаны. Грейс принялась стаскивать книги с полок в спальне. Томики стояли очень плотно, слегка запылившиеся, а за ними пространства было не очень много. Книги почти все ее, в большинстве своем романы. Иногда попадались биографии и книги о политике. Последние читали и Грейс, и Джонатан. Они оба восхищались делом об уотергейтском скандале, и с течением лет их интересы переместились в смежные области: Вьетнам, Рейган, Маккарти, борьба за гражданские права, скандал Иран-контрас. Теперь, похоже, не имело значения, кто и какие книги приносил в дом. Одна книга и книгой-то не была, а представляла собой тайник, – какой-то старый том, оборудованный пластиковой вставкой. Его пару лет назад на последнем сеансе подарил Грейс один пациент, фирма которого скупала непопулярные книги и переделывала в такие вот «сейфы». Грейс тогда откровенно поинтересовалась, замечали ли когда-нибудь авторы книг свои труды на полках и не приходили ли в ярость оттого, что их творения служат тайниками для браслетов и ожерелий. Пациент в ответ рассмеялся: «Пока никто не жаловался!» Ей пришлось признать, что задумка эта очень остроумная и оригинальная. «Воры книгами не увлекаются», – добавил пациент, и она согласилась, что так оно и есть. Ей не доводилось слышать о краже, во время которой вор зачитался бы романом Стивена Кинга или Джона Гришэма.
Тайником оказался роман Джин Ауэл, одна из эпопей о первобытных людях – совсем не в ее вкусе. Сняв том с полки и открыв внутренний пластиковый вкладыш, Грейс заставила себя вспомнить, что же она туда положила в тот вечер, когда пациент ей его подарил, но уже знала: что-то не так. Страницы слишком плотно прилегали друг к другу. Когда она легонько встряхнула книгу, то ничего не услышала. Книга… ну, это была открытая книга. Что именно, по идее, там должно находиться, теперь не имело особого значения, потому что теперь она пуста. Это было уже более чем ясно.
Внутри должны были лежать великолепные часы Джонатана, которые она подарила ему на свадьбу. Золотой «Патек Филипп». Он почти их не носил, но все же иногда надевал по торжественным случаям, когда его об этом просила Грейс: на бракосочетание ее отца и Евы или на бар-мицва внуков и внучек Евы, где обычные часы Джонатана – «Таймекс» или «Свотч», которые он таскал, пока те не разваливались, – вызвали бы больше неприятностей и кривотолков, чем они того стоили. И запонки, которые отец Грейс подарил Джонатану на день рождения, – он получил их в подарок от мамы Грейс, и теперь… было бы замечательно, если бы они остались в семье. И еще несколько вещиц в старой косметичке с зеркальцем, принадлежавших лично Грейс (она никогда не хотела смешивать их с мамиными драгоценностями), вроде камеи Викторианской эпохи, которую ей на день рождения подарил давний поклонник (поклонника она не любила, а вот камею – очень), еще одно ожерелье, тоже викторианских времен. Она купила его во время летней поездки с Витой в Лондон после окончания второго курса. Плюс нитка серого жемчуга из бутика на Сорок седьмой улице. А еще – это вызвало у нее почти физическую боль – классический браслет от Эльзы Перетти, который она купила себе в прошлом году, чтобы как-то отпраздновать продажу своей книги издательству. Она всегда хотела этот браслет. Это первая солидная драгоценность, которую Грейс себе купила, – никакой экстравагантности, но уж точно не банальщина. Но надевала она его всего несколько раз. Сказать по правде, браслет не очень удобно сидел на руке. Так что он жил в книге-тайнике. Теперь же книга-тайник была пуста.
Грейс присела на краешек кровати, держа в руках книгу, которая являлась не тем, для чего изначально предназначалась, – литературным произведением, каковы бы ни были его достоинства, – а всего лишь дурацкой коробкой со сказочной и фантастической крышкой и выемкой посередине. Ноль внутри чего угодно – все равно ноль. Невероятно, но ей захотелось рассмеяться. Затем она с каким-то ужасом и трепетом оглядела комнату. Он не посмел бы. Никогда.
