Квартира уже казалась совершенно чужой. Свежевыкрашенная и уставленная незнакомыми произведениями искусства. Она одобряла эту непривычность, смывая с себя под душем опасные, мучительные и жестокие дни, проведенные в дороге. Она заказала еду, ответила на самые важные сообщения и легла спать, позволив ужасу от случившегося и чуть было не случившегося выветриться, как плохому запаху, и к ней начало возвращаться некое подобие спокойствия, хотя потребовалась почти неделя, чтобы она снова пришла в норму. Она была в безопасности, во всяком случае настолько, насколько могла себе это представить. Она была вольна жить так, как хотела и где бы ни захотела. Это внушало ей самое близкое к восторгу чувство, на которое она была способна.

Однажды вечером, через пару недель после возвращения, она вышла из квартиры и окунулась в чудесный весенний вечер, направляясь на встречу с Вэнди в «Одеоне». За бутылкой хорошего шардоне с первой в этом сезоне спаржей они обсудили разные темы: как Анна гостила у друзей в Сиэтле, как она проводила дни на Вашоне, обдумывая новую книгу, и о смелой стрижке, которую она сделала в своем старом салоне. Вэнди хотела обсудить некоторые идеи, разработанные командой «Макмиллана» для тура в связи с выходом «Послесловия» в мягкой обложке, ожидавшегося через несколько месяцев.

– Хочу позаботиться, чтобы книготорговцы во всех точках запаслись также и книгами Джейка, – сказала Вэнди. Она тоже сделала новую стрижку, хотя Анна решила не рисковать, пытаясь сказать о ней что-то хорошее. – Его книги, твои книги – они едины. Думаю, это и есть перекрестное опыление, если ты меня понимаешь.

«Перекрестное заражение», – подумала Анна.

– Не уверена, что понимаю.

– Ну, знаешь! Мы об этом как-то говорили. Писательские пары – явление нередкое, но редко когда оба и одаренные, и успешные. И когда такое бывает, получается целый такой слой… ну-ка прикинем, получится у нас развить идею книги одного из них до идеи книги другого. Это даже забавно. Люди пишут диссертации!

Она не хотела, чтобы о ней писали диссертации.

– Я не знаю. Мне как-то неловко греться в лучах его славы. В прошлый раз, когда я была на книжном мероприятии, люди даже просили меня подписывать «Сороку».

– Так подписывай! Почему нет?

– Почему нет? Это неправильно. Это Джейк написал. Как я могу подписывать «Сороку»?

– Анна, прошу тебя! Я издательница обеих этих книг, и я тебе разрешаю. Сколько ты еще будешь заморачиваться? Окей, у Джейка был клевый магистерский диплом из Айовы, но тебе хватило одной книги, чтобы оказаться там, где ты сейчас. А еще у нас «Читаем с Дженной», телесериал и верхние строчки в списках года! «Послесловие» прекрасно себя показало. Его уже изучают, ты в курсе? Я получаю сообщения от знакомых, которые видят его в учебных программах! Не говоря уже о продажах. Десять месяцев спустя после публикации быть там, где мы сейчас, – это фантастический результат. Мы в восторге. Гордись собой. Мне не дает покоя, как женщины себя недооценивают.

Что ж, с этим она не могла не согласиться.

– Извини.

– И хватит извиняться!

Они обменялись улыбками.

Анна подумала, что Вэнди права. Она предпримет второе путешествие по Америке и будет рассказывать людям о своем романе и высматривать подходящее место, куда ей, возможно, захочется перебраться. К этому времени с Нью-Йорком уже было связано слишком много воспоминаний, и приятных среди них было мало. Возможно, ей стоит снова отправиться на запад (но не в Сиэтл). Возможно, она снова отправится на юг (но не в Джорджию). На самом деле место жительства не имело большого значения, ведь ее работа всегда была при ней; это одно из лучших качеств писательской карьеры. Она могла бы жить в доме с видом на береговую линию или горный хребет. Могла бы жить в городе с хорошими кофейнями и художественным районом. Может, она съездит в тот городок в Индиане со всей его современной архитектурой и купит дом из стекла и камня. Может, она переедет в Остин. Такое чувство, что все переезжают в Остин. Наверно, неспроста.

Ее издательница, похоже, понимала, что она на пороге перемен. Дело было не только в том, что она продавала квартиру, но и в том, что она оставляла позади свое неожиданное и суматошное вдовство. Однако Вэнди не преминула не вскользь заметить, что второй роман дается труднее, чем первый. Во всяком случае, она была наслышана об этом от своих авторов.

– Ну не знаю, – сказала на это Анна. – «Послесловие» – оно просто выплеснулось на такой волне боли, понимаешь? А теперь я вроде как чувствую, что можно начинать с чистого листа. Теперь я могу писать о чем угодно. Это просто поразительно.

– Полностью согласна! – сказала ее издательница. – Все понимают, что катализатором первого романа часто становится личный опыт писателя. И это нормально. Автобиографичность… это вовсе не плохо. Но не все сознают, что они не должны ограничиваться рамками жизненного опыта. Иногда мне приходится напоминать своим авторам: эй! Это художественная литература! Вам положено выдумывать! Я хочу сказать, многие ли из нас делают это в жизни, не говоря о работе?

Анна кивнула. Отличный аргумент.

– Думаю, ты права, – сказала она издательнице, и они оставили эту тему.

Позже, когда она переходила Хьюстон-стрит, приближаясь к последнему участку пути к квартире, которую они обжили с Джейком, эта мысль снова к ней вернулась. Как же ей повезло выбрать эту профессию. Писательство ей очень подходило. Никакого горизонта, никаких географических ограничений, ее взлеты и падения зависели исключительно от ее собственной работоспособности, а ничего большего – как и меньшего – она никогда от себя не требовала. И это у нее, очевидно, хорошо получалось; в противном случае она бы не написала бестселлер, подобный «Послесловию», что бы там ни говорили и ни подразумевали «настоящие писатели» в писательских резиденциях. Так почему бы и нет? Она напишет еще один роман, а затем – еще. Она постарается избегать автобиографичности в своих произведениях, но ведь оставалось еще столько неизведанного! Другие люди, живущие другой жизнью, – ее это всегда завораживало, даже до того, как она стала успешной писательницей. И еще: она была намерена покончить раз и навсегда со своим статусом вдовы Джейка. Она по-любому была вдовой Джейка. И если Вэнди разбиралась в таких вещах, а Вэнди обычно разбиралась в таких вещах, то быть вдовой Джейка – это прекрасно, по крайней мере с финансовой точки зрения. Разве ей нельзя быть половинкой литературной пары, со всеми вытекающими правами и привилегиями, только потому, что другая половинка этой пары случайно умерла? Ей никогда не придется беспокоиться о том, что Джейк сможет затмить ее своей новой книгой или найти себе новую жену. Ей никогда не придется подстраиваться под него на публике или делать вид, что она прислушивается к его советам в вопросах своего ремесла. Такого литературного наставника еще поискать – одаренного, успешного и мертвого.

И еще кое в чем Вэнди была права: Анне следовало перестать капризничать насчет того, чтобы подписывать книги ее покойного мужа или, по крайней мере, одну его книгу, которую только и просили подписать. Люди неспроста полюбили «Сороку», и это объяснялось отнюдь не только бессмертной прозой ее покойного мужа. Мания, которая сопутствовала роману Джейка, проистекала из запредельных человеческих чувств, лежащих в его основе, из размаха негодования, драматизма и возмездия, которые, как казалось даже ей самой, больше соответствовали греческой мифологии или классической опере, чем современной жизни, где подобные темы сжимались до масштабов сезона «Настоящих домохозяек». Но «Сорока» выросла из ее собственной жизни, ее собственных поступков, принадлежащих ей безраздельно, настолько, что ни ее покойный брат, ни ее покойный муж не могли даже надеяться понять – даже если бы попытались. И вот, в конечном счете, оба этих романа принадлежали ей так же, как и ее собственный – «Послесловие». Без ее решительности и стойкости, без ее храбрости бороться за свое счастье и брать свою жизнь в свои руки, вырывая у тех, кто пытался присвоить ее (имея единственный талант – опознавать хорошую историю), ни одна из этих книг не была бы написана. Будь Эван и Джейк предоставлены сами себе, они бы погрязли в дурацких историях о разочаровавшихся художниках и бывших спортсменах, вступающих в зрелый возраст. И кто бы захотел такое читать?