– Мы с вами, кажется, и не виделись после той фантастической статьи о вас. В газете.
Ньюйоркцам определенного круга не нужно было уточнять, в какой именно газете, хотя в городе выходило четыре полноценных ежедневных издания.
– Понимаю, о чем вы. Самой не верится.
– Я так рада за вас, – сказала соседка. Она была типичной представительницей Виллиджа, с длинными волосами, которые никогда не красила, в расписной блузе и серьгах из красных перьев. – После всего, что вам выпало пережить, добиться такого успеха.
– Я стараюсь ценить это, – сказала Анна, вложив в слова максимум скромности. – Стараюсь чувствовать, не принимать как должное.
– Так трудно женщинам, – сказала соседка. – Гордится своей работой. Проживать успех.
В 1970-х эта соседка ходила маршами по этим самым улицам, требуя чего-то – чего тогда только не требовали – с такими же высказываниями. Анна уже наслушалась об этом, более чем.
– Как там мой котик? – спросила она, когда дверцы лифта раскрылись на их этаже.
– Любит тискаться, – сказала соседка.
– Ну, потискайте его за меня.
Они расстались как хорошие знакомые, у дверей своих квартир в противоположных концах коридора.
Внутри было душно, а обеденный стол покрывал слой пыли. Анна могла бы позволить себе уборщицу, но ей претила мысль, что кто-то будет шастать у нее в ее отсутствие; пыль по возвращении была меньшим из двух зол. Она знала, что не сможет расслабиться, пока не наведет хотя бы минимальный порядок, поэтому намочила бумажное полотенце, протерла все поверхности и приоткрыла окно, чтобы проветрить квартиру. Положив ношеную одежду в стиральную машину, она с наслаждением приняла горячий душ, вымыла волосы шампунем и долго стояла под струями воды. Она бы предпочла никуда не выходить целые сутки, если такое возможно. Она бы заказала еду и занялась разбором накопившихся электронных писем и текстовых сообщений. В числе прочего ее ждало обновление от киношников по поводу экранизации «Сороки» и несколько запросов на переговоры по зуму с юристами с Западного побережья, связанными с агентством Матильды. Но все это можно было уладить, не выходя из дома, оставаясь в легком ступоре.
Накинув халат, она сделала заказ из китайского ресторана «РедФарм» и смешала себе «Морской бриз»[348], с подростковых лет казавшийся ей верхом изысканности. Затем включила новости и села на диван. Немного погодя подошла к коробке, полученной от швейцара, и начала выгребать охапками почту.
Рекламные рассылки от брендовых производителей одежды и бытовой техники, адресованные «Подписчику». «Поэты и писатели», «Книжное обозрение „Нью-Йорк Таймс“» (Джейка) и журнал «Сиэтл» (ее). Куча бумажного мусора, которым заваливают любого человека, чье имя ассоциируется со словом «писатель»: брошюры магистерских программ писательского мастерства, уведомления о курсах, обещавшие поднять ее творчество «на новый уровень». А также не меньше десяти подборок книжных новинок от издателей, каждая из которых сопровождалась щедрыми похвалами «Послесловию» и неловкой просьбой написать хотя бы пару строчек о новинках (она отложила их в сторону), и конверт из плотной бумаги от «Макмиллана», набитый, как она догадывалась, письмами от поклонников. На большинстве конвертов адреса были написаны от руки, из чего следовало, что их отправили реальные люди, а не учреждения, которые обычно связывались по электронной почте с ее агентом или издателем, а иногда и через сайт, который она создала по просьбе Вэнди. Однако некоторые из этих писем были от библиотек, колледжей и – в последнее время все чаще – организаций по охране психического здоровья, по всей вероятности, с приглашениями выступить с речью или чтением. С ними придется разбираться в индивидуальном порядке, поскольку ее не прельщала идея тащиться к черту на рога за условный «гонорар», как будто честь быть приглашенной могла компенсировать потраченное время и нервы. Но были приглашения, достаточно важные, по мнению Вэнди и ее команды по связям с общественностью, чтобы ответить согласием; так, например, конференция в Кливленде «Здоровый разум» и что-то там еще, на которую съехались тысячи специалистов по уходу за больными и врачей, была с точки зрения «Макмиллана» стоящим делом. Очередь за автографами оказалась бесконечной и крайне изнурительной, но Анна продала сотни экземпляров «Послесловия» в местном независимом книжном, который делился списком бестселлеров с «Нью-Йорк Таймс».
Было сомнительное письмо, к счастью, откуда-то из Микронезии, начинавшееся с умеренной похвалы ее роману, но быстро переходившее в безумную диссертацию о каком-то «гематоэнцефалическом барьере» (который она, по-видимому, пересекла, или рисковала пересечь, – это выходило за рамки ее понимания). Было письмо, которое ей переслал издатель, адресованное ей, но фактически обращавшееся к ее покойному мужу, с пространным и резким отзывом на «Сороку» (негативным) и требованием улучшить свои будущие романы. Считал ли автор письма, что Джейкоб Финч-Боннер поддерживал с ней телепатическую связь? Или это был последний американец, не знавший, что автор «Сороки» трагически скончался, оставив безутешную, однако одаренную вдову продолжать его – и развивать свое собственное – литературное творчество?
По всей вероятности.
На дне коробки лежали флаеры местных ресторанов, рекламный проспект жилого комплекса и напоминание от местного сообщества о том, что в субботу в вестибюле состоится вечеринка в честь Хэллоуина; полная чушь, по мнению Анны. И еще несколько конвертов побольше, содержащих, как она подозревала, страницы чужой прозы, присланные ей в надежде (разумеется, напрасной) на ее мнение, совет, рекомендацию или поддержку. Но писатели, как объяснял ей Джейк, создания чувствительные, и с ними нужно обращаться очень осторожно. Отвергнутый писатель – это навсегда обиженный писатель, который вряд ли когда-нибудь забудет своего обидчика. Какие-то из них со временем пробьются, возможно, даже достигнут успеха. Какие-то станут критиками. Какие-то – книжными блогерами. Поэтому не надо настраивать их против себя.
Вэнди как-то сказала ей, что «Макмиллан» теперь, как и другие издательства, придерживается политики, запрещающей вскрывать письма, полученные не от агента. Да, они упускали мизерный шанс открыть перспективного нового писателя, о котором еще никто не слышал, но устойчивый поток судебных исков от писателей, которые направили кому-то свою рукопись или наброски рассказа, а позже узнали свой сюжетный поворот или персонажей в новом романе Джоди Пиколт или фильме с Томом Хэнксом, вынуждал их поставить крест на этой практике. Такое решение, вызванное необходимостью, возможно, даже улучшало ситуацию, избавляя издательства от завалов самотека, скапливавшихся в каком-нибудь пыльном углу месяцами, если не годами, примером чему, очевидно, служил офис Матильды периода работы ее предыдущей ассистентки. Вот уж, действительно, «Черная дыра».
Анна, со своей стороны, взяла на вооружение ответ с издательского сайта, который помогал сдерживать самотек: «Спасибо, что нашли время прислать мне вашу рукопись. К сожалению, я не могу читать или рецензировать материалы, присланные без предварительной договоренности. Если вы приложили конверт с маркой и адресом отправителя, я без промедления вышлю вашу рукопись по указанному адресу. В противном случае она будет утилизирована. Я очень сожалею, что вынуждена вернуть вашу рукопись непрочитанной, и искренне желаю вам успехов в творчестве. Анна Уильямс-Боннер».
Хотя обычно она все же просматривала рукописи. Почему бы нет? Жизнь предлагает не так уж много развлечений, чтобы пренебрегать доступными, а развлекательная ценность действительно отстойной писанины и бескрайний спектр человеческих отклонений вкупе с маниакальной самоуверенностью, свойственной экс-президентам, дважды подвергавшимся импичменту, были слишком притягательны, чтобы с ходу их отклонять. Опять же, иногда попадалось что-то действительно стоящее! Хотя бы фрагмент прозы, действие которого происходило на стоянке грузовиков на безымянном шоссе. Или рассказ о летней колонии в штате Мэн, населенной туристами, которых Анна навидалась в детстве: они съезжались в Вермонт из больших городов, привозя собак и даже лошадей в свои летние дома, а затем – уму непостижимо – отправляли детей в лагерь с ночевкой.
