Хотя проблем у Леонарда имелось вагон и маленькая тележка. Было совершенно ясно, что Ломакс выбил признание из Энди еще до того, как успел ознакомиться с отчетом судмедэксперта. В своем письменном признании Энди показывал:

«Моя смена закончилась в двенадцать часов пополуночи, и я проследовал на автостоянку вслед за своей коллегой, Скайлар Эдвардс. Я знаю Скайлар. Мы некоторое время работали вместе. Она симпатичная, и она мне нравилась. Я хотел поцеловать Скайлар, но она оттолкнула меня. Я схватил ее и сильно сжал. Она оказала мне сопротивление, и я принял меры к тому, чтобы она не поднимала шума. Я не хотел причинить ей какие-либо телесные повреждения. Она перестала сопротивляться, и я сжал ее еще сильнее. После этого мне стало очень стыдно. За парковкой есть болотистая местность, и я отнес ее туда и закопал, чтобы никто ее не нашел».

Судмедэксперт отметила в своем отчете, что тело Скайлар Эдвардс обгорело на солнце. Если Энди утверждал, будто убил ее в полночь и сразу же закопал, значит, она никак не могла обгореть на солнце. Или же это признание Энди было полной чушью.

Кейт была во всеоружии, заготовив несколько вопросов, чтобы запутать Леонарда в его собственной лжи. И сейчас просто не могла дождаться, когда же он наконец начнет давать показания.

Вид у Гарри был не особо бодрый. У Блок тоже. Поспать в ту ночь нам практически не удалось, но вот Кейт привыкла к полуночным бдениям. Я надел свежий костюм и галстук, а руководство «Лисички» с утречка расщедрилось на свежесваренный кофе для вашего покорного слуги. Интересно, подумал я, были бы они столь же великодушны, если б знали, что Гарри подрезал у них бутылку бурбона.

В итоге решил, что вряд ли.

Патриция и Энди были уже на грани. Ни один из них не спали ни секунды, и Энди казался еще более тощим в этом своем слишком просторном костюме. Они, как всегда, держались за руки. Только на сей раз эти сцепленные руки заметно подрагивали. Я так и не понял, из-за кого – из-за Энди или Патриции.

Корн встал, чтобы обратиться к судье, – застегнув пиджак на все пуговицы, высоко воздев подбородок и выпрямив спину. Как будто уже победил. Словно ничто из того, что мы сделали, не имело для него никакого значения. Я видел, как его свидетель Леонард ерзает в первом ряду галереи позади Корна и Вингфилда. От него исходила неуемная энергия человека, так и горящего желанием поскорей оказаться на свидетельской трибуне. Помощник шерифа тщательно уложил волосы, подстриг усы и подобрал рубашку, которая на сей раз не натягивалась у него на животе, как будто из него мог в любой момент с визгом вырваться детеныш зубастого инопланетного чудища.

– Ваша честь, – начал Корн, – народ округа Санвилл вызывает помощника шерифа Ле…

Но фразу он не закончил, хотя никто его не перебил. Голос у него просто сошел на нет, когда взгляд его упал на трибуну жюри.

Оглянувшись туда, я увидел, что один из присяжных поднялся со своего места.

– Ваша честь, я обязан кое о чем сообщить, – произнес он. Это был Тейлор Эйвери. Одна из тех холодных, трезво мыслящих голов, на которые мы и полагались.

– Да, есть какая-то проблема? – поинтересовался судья.

– В общем, сэр… – начал Эйвери, после чего полез рукой за спину, достал из заднего кармана своих синих джинсов несколько сложенных документов и начал их разглаживать. – Я очень долго и упорно думал об этом. Я еще никогда не выступал публично, так что не знаю, как полагается в таких случаях говорить…

– Мистер Эйвери, присяжным не разрешается делать какие-то заявления, так что я намерен вас прервать, пока это не зашло слишком далеко. Вы понимаете?

– То есть я не могу сейчас ничего сказать?

– Нет, членам жюри не дозволяется выступать в суде. Если возникает какой-либо вопрос, присяжный может задать его, хотя такие вопросы обычно записываются и передаются мне в письменном виде.

Эйвери достал из кармана рубашки ручку, нацарапал что-то на листках бумаги, которые держал в руках, и собрался передать их судебному приставу. Тот посмотрел на присяжного, а затем перевел взгляд на судью. Судья Чандлер сказал, что всё в порядке: он готов прочесть то, что там написано.

Пристав передал листки судье.

– Ваша честь, это что-то просто из ряда вон выходящее, – заметил Корн.

Теперь вид у него был уже далеко не столь уверенный, хотя я совершенно не представлял, что происходит. Судья Чандлер никак не показал, что услышал это выпад Корна. Поначалу. Он прочел написанное, пролистал страницы и положил их на свой стол. А потом повернулся к Тейлору Эйвери, и в его взгляде, нацеленном на присяжного, вроде как что-то неуловимо промелькнуло. Что-то вроде одобрения.

– Мистер Корн, – произнес судья Чандлер, – вы правы: это и в самом деле нечто из ряда вон выходящее. У меня есть вопрос от данного члена жюри. А спрашивает он меня вот о чем, цитирую: «Почему мистер Корн угрожает отобрать у меня землю, если я не уговорю остальных присяжных вынести обвинительный вердикт по этому делу?»

Я много чего повидал за время работы в зале суда, но только не что-то подобное. Публика в зале дружно ахнула и поразевала рты.

Корн улыбнулся и махнул рукой, как будто отметая сказанное, как совершенно смехотворную инсинуацию. Взгляд судьи переместился с Корна на Эйвери, а затем обратно на окружного прокурора.

– Это совершенно нелепое обвинение. Чем он может это доказать? Какие у вас основания ему верить?

– Мое слово. У меня нет никаких доказательств, кроме моего доброго имени, – сказал Эйвери. – Я говорю правду – то, что и должен был сделать.

Судья Чандлер кивнул. У меня сложилось впечатление, что он поверил Эйвери, хотя без доказательств это было всего лишь слово какого-то фермера против слова окружного прокурора. Так что исход был практически ясен.

– Ваша честь, – сказал Корн, – есть кое-что, на что только что обратил мое внимание помощник шерифа Леонард. Я не поднимал этого вопроса раньше, поскольку совсем недавно узнал об этом и хотел установить все обстоятельства произошедшего. Теперь же мне кажется уместным предпринять действия на основе этой информации. Я прошу суд объявить об аннулировании данного судебного разбирательства по причине нарушения законодательных и процессуальных норм, а судебных приставов – поместить мистера Флинна под арест.

Это был запасной план Корна.

Он был так уверен в себе, поскольку думал, что подкупил присяжных. Но мистер Эйвери отказался. У меня сложилось впечатление, что Корн крайне редко получал в чем-либо отказ. И все же это поражение, столь публичное и позорное, назревало уже довольно долгое время. Люди способны проявлять терпимость только до какого-то определенного предела. В какой-то момент хоть кто-нибудь да решится дать отпор. Эйвери не просто чувствовал себя неуютно – он был до чертиков напуган. И у него имелись на это все основания. И все же вон он где. Подал голос. Не стал молчать. Не ради самого себя, а ради Энди.

Теперь, когда план Корна добиться обвинительного вердикта насильственным образом провалился, он решил накрыть медным тазом весь этот процесс целиком. И переключиться на меня.

– Ваша честь, – продолжал Корн, – единственная попытка подкупа присяжных по этому делу была совершена мистером Флинном. И, в отличие от ложного заявления присяжного Эйвери, у меня есть доказательства и у меня есть свидетель – тот член жюри, которого подкупил мистер Флинн.

Вид у судьи Чандлера был такой, словно по его залу суда только что с грохотом пронесся перегруженный товарняк.

– Это серьезное обвинение, предусматривающее уголовную ответственность, мистер Корн. Кто именно из присяжных?

– Присяжная Сэнди Бойетт, – ответил Корн.

Судья Чандлер повернулся к жюри. Сэнди сидела опустив голову, когда он напустился на нее:

– Мисс Бойетт, встаньте! Что вы можете сказать по этому поводу? Вы и вправду получили взятку в обмен на свой голос по этому делу?

Сэнди встала, вздернула голову и посмотрела на меня. В глазах у нее блеснули слезы, когда она повернулась к судье. Сэнди сглотнула, стараясь выиграть время, чтобы подобрать нужные слова.