Лоусон взял в левую руку Библию, поцеловал обложку, словно это была какая-то священная реликвия, а затем поднял ее над головой и повторил слова присяги. Судья разрешил ему сесть.

– Мистер Лоусон, каков ваш нынешний адрес? – спросил Корн.

– Я сейчас в тюряге штата, – ответил Лоусон. Изъяснялся он с каким-то со странным акцентом – вроде как южным, но без характерной тягучести. Вообще-то говорил даже слишком быстро, едва шевеля губами, отчего его ответ прозвучал как некое невнятное бормотание, нечто вроде «Яща-втряге-шта». Судебная стенографистка перестала колотить по клавишам, повернулась и прошептала что-то секретарю, который, в свою очередь, переговорил с судьей.

– Не будете ли вы так добры говорить слегка помедленней и разборчивей, мистер Лоусон? У стенографистки суда возникли небольшие проблемы с вашим выговором, – сказал судья Чандлер.

Стенографистка одними губами поблагодарила судью. Я посмотрел на нее, на ее быстро бегающие по клавишам пальцы, и это навело меня на одну мысль.

– Вы хотите сказать, что в настоящее время отбываете тюремный срок? – спросил Корн.

– Совершенно верно, – сказал Лоусон, на сей раз медленней, стараясь более четко произносить слова для стенографистки и прочих присутствующих.

– Вы уже отбыли весь свой срок в данном исправительном учреждении?

– Нет, на какое-то время меня перевели в окружную тюрьму. Я сидел там в одной камере с обвиняемым, вон с этим, – сказал он, указывая на Энди.

– Как долго вы находились в одной камере с обвиняемым?

– Наверное, где-то с пару недель, я не знаю.

– И близко познакомились с обвиняемым?

– Ну да, мы же были сокамерниками, понимаете? На соседних шконках парились. Места там не так-то много. Нас держали взаперти двадцать три часа семь минут в сутки. Надо ладить с парнем, с которым спишь. Иначе просто взбесишься.

– Будет ли справедливо сказать, что вы подружились с обвиняемым?

Лоусон вытер рот рукой, затем провел указательным и большим пальцами по линии своих усов, а потом вдоль бороды по бокам рта к подбородку.

– Ну не то чтобы подружились… Только не после того, как он сказал мне, что убил ту девушку.

– Не торопитесь, мистер Лоусон, расскажите присяжным в точности, что вам сказал обвиняемый.

Тот вздохнул, прикрыл глаза и выполнил эту просьбу:

– Мы были в камере поздно ночью, и я услышал, как он плачет. Он лежал на нижней койке – ну, в общем, я там был главным. И я слышал, как он плачет внизу: он никогда раньше еще не сидел. Я сказал ему, чтоб он вел себя потише, что лить слезы без толку. Что надо просто пройти через это. А он ответил, что по заслугам сидит здесь. Что не надо было убивать ту девушку.

Закончив свой ответ, Лоусон обвел взглядом зал суда. Сначала посмотрел на присяжных, затем на Корна.

– Вы спросили у него, какую девушку он имел в виду?

– Я понял так, что это была та девушка, которую убили на стоянке для дальнобойщиков.

– Вы что-нибудь сказали в ответ на это заявление обвиняемого?

– Просто сказал ему, что ему ничего другого не остается, кроме как признаться. Выложить все копам. Он сказал, что не может, потому что они поджарят ему задницу.

Стенографистка шумно выдохнула, что-то раздраженно промычав. Он по-прежнему говорил для нее слишком быстро.

– Спасибо, мистер Лоусон. И последнее: кто-нибудь в моем офисе обещал вам что-нибудь в обмен на ваши сегодняшние показания в суде?

– Не, да вы чо… Я здесь только для того, чтобы рассказать все как есть, понимаете?

– Спасибо.

Судья Чандлер посмотрел на меня и приподнял брови, как будто интересуясь, осмелюсь ли я задавать какие-то вопросы такому свидетелю. Кейт что-то прошептала Гарри, после чего оба повернулись и начали тихо переговариваться с Энди. Он мотал головой, и я давно уже не видел его таким взвинченным. Трудно сидеть спокойно, когда кто-то стоит в зале суда и нагло лжет на твой счет.

Я встал и обошел стол защиты, заняв свое место в процессуальной зоне зала. Лоусон склонил голову набок и встретился со мной взглядом. Вид у него был самодовольный. Как будто крыть мне было нечем.

– Мистер Лоусон, сколько времени прошло с тех пор, как вы в последний раз надевали этот костюм? – спросил я.

Брови у него сошлись на переносице, уголки губ поджались, а голова втянулась в плечи. Вид у него был растерянный, как будто я только что попросил его назвать столицу Перу.

– Ну не знаю… Может, лет шесть назад?

– В последний раз вы наверняка надевали его на оглашение приговора. Я прав?

– Пожалуй, что да.

– Итак, вы отсидели шесть лет. За что вас приговорили?

– За распространение запрещенных веществ, – сказал Лоусон.

– Вы торговали ими?

– Угу, но я никогда никого не убивал, – сказал он.

– А я и не говорю, что убивали. Сколько еще вам осталось по приговору?

– Чуть меньше восьми лет.

– И вы отсидели шесть лет в исправительном заведении штата, а затем по какой-то причине вас на две недели перевели в окружную тюрьму, верно?

– В’рно, – ответил Лоусон. Он немного разволновался, и его ответы ускорились.

– Перевели прямо в камеру к Энди Дюбуа?

– Да.

– И вы пробыли там две недели?

– Где-то так.

– Вы только что засвидетельствовали, что обвиняемый признался в убийстве. Когда вы сообщили в правоохранительные органы об этом признании?

– Я сказал охраннику, что хочу поговорить с шерифом.

– Когда вы обратились к охраннику?

– Ну не знаю… может, на следующее утро?

– А когда поговорили с шерифом?

– В тот же день.

– И когда вас перевели обратно в тюрьму штата?

– Через пару дней.

– Почему?

– Ну не знаю… Я просто делаю то, что мне говорят.

– И вы не заключали никакой сделки в обмен на свои сегодняшние показания?

Лоусон подался вперед и произнес прямо в микрофон:

– Нет.

Громко и четко.

– И ни о чем в устной форме не договаривались с окружным прокурором – например, о досрочном освобождении в обмен на ваши показания?

– Нет.

– И не подписывали никакого соглашения, в котором говорилось бы, что вам будет сокращен срок отбытия наказания в обмен на ваше выступление в суде?

– Нет.

Старая история… Тюремный стукач скажет что угодно, лишь бы заключить сделку и выйти условно-досрочно, однако последнее, чего хочется прокурору, – это чтобы присяжные подумали, что стукач лжет. Обвинитель хочет, чтобы присяжные поверили в то, что показания свидетеля не были куплены или получены в обмен на какие-то блага – что это чистая правда и ничего кроме правды.

С этим есть только одна проблема.

Все это чушь собачья.

Честных тюремных стукачей нет и быть не может.

– Чтобы присяжным было понятней: вы хотите сказать, что не заключали никакой сделки, чтобы сократить свой тюремный срок в обмен на сегодняшние показания?

– Нет, не заключал, – ответил он едва ли не торжествующе.

– А почему? – спросил я.

– А?

– Почему вы не заключили такую сделку?

Лоусон обвел глазами зал, обменявшись взглядом с Корном. Он явно не знал, что сказать.

– Просто не хотел, – выдавил он в конце концов.

– Но нет ведь ничего плохого в том, чтобы заключить подобную сделку… Такое случается сплошь и рядом. Заключенный вдруг становится обладателем информации, которая может помочь властям, выражает готовность сотрудничать, и окружной прокурор заключает с комиссией по условно-досрочному освобождению сделку. Комиссия по УДО всегда выражает желание, чтобы заключенные полностью реабилитировали себя перед обществом перед освобождением. Сотрудничество с властями в расследовании других преступлений является хорошим свидетельством того, что заключенный встал на путь исправления. Поэтому я еще раз спрашиваю: почему вы не пошли на такую сделку?

– Я же сказал вам, что не знаю! Я просто хотел сказать правду, вот и всё. Убили ни в чем не повинную девушку, и я хотел помочь копам поймать этого гада, – сказал Лоусон. Теперь он говорил очень быстро. Стенографистка, скривившись, из последних сил молотила по клавишам своей машинки.