Ни один дорожащий своей репутацией антиквар не стал бы продавать такой флаг в открытую. У него была своя история. Истончившаяся, истрепанная по краям ткань несла на себе всю тяжесть грехов, совершенных под этим знаменем.

Дверь открылась, и в комнату вошел приземистый лысый мужчина в твидовом пиджаке. Профессор Грубер взмок настолько, что пот проступил даже сквозь пиджак. Даже ночью стояла невыносимая жара, и за время подъема по лестнице голубая рубашка Грубера почернела от пота. Позади него двигался высокий худощавый мужчина с рыжими волосами и бородой, слегка тронутыми сединой. На нем были клетчатая фланелевая рубашка и синие джинсы. Смотрелись они вдвоем довольно нелепо. Хотя Пастор давно уже пришел к выводу, что политические взгляды и мысли способны объединить самых разных людей.

– Это отец? – спросил он.

Грубер кивнул.

Пастор направился прямо к мужчине в рабочей одежде и протянул ему руку.

– Ну что ж, добро пожаловать!

Ненадолго опустив взгляд на руку Пастора, мужчина ответил на приветствие. Ладонь и пальцы были у него шершавыми и сухими – рука работяги.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр. Я…

Но прежде чем мужчина успел сказать хоть что-то еще, Пастор прервал его:

– Мы не используем имен на наших собраниях и встречах. Вы можете называть меня Пастором. С профессором вы уже знакомы. Мы считаем, что так безопаснее. Мы регулярно проверяем эту комнату на наличие подслушивающих устройств, и здесь нам ничего не грозит, но для полной уверенности в том, что никто случайно не проговорится по телефону или на встрече в каком-нибудь другом месте, мы никогда не используем в разговоре настоящие имена. У ФБР повсюду есть уши.

Мужчина кивнул.

– Я очень сожалею о потере вашей дочери, – продолжал Пастор. – Она была просто-таки живительной силой в нашем сообществе. Все мы очень глубоко переживаем эту утрату. Хотя, конечно, это не идет ни в какое сравнение с той болью, которую испытываете вы и ваша супруга. Пожалуйста, присаживайтесь.

Этим мужчиной был Фрэнсис Эдвардс. Отпустив руку Пастора, он с силой провел своей крупной ладонью по лицу. Пастор заметил, что глаза у Фрэнсиса покраснели и наполнились влагой, а дыхание стало затрудненным и прерывистым. Как будто он был на грани срыва и каждая секунда была битвой за то, чтобы удержать эту боль внутри.

Фрэнсис устроился на одном из расставленных по кругу стульев, Пастор и Грубер расположились напротив.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли сюда сегодня. Профессор сказал мне, что встретил вас в «Калхуне». Насколько я знаю, в тот вечер вы довольно сильно приложились к бутылке. Могу вас понять. Алкоголь способен умерить душевную боль, но вскоре он становится единственной опорой, костылем у вас под мышкой. И стоит ему обрести власть над вами, как уже трудно от него избавиться. Так что лучше всего выговориться, поведать кому-то другому о том, какие чувства овладевают вами.

– Очень хорошо, что я встретил профессора Гру… В смысле, профессора в тот вечер. Мы… – начал было Фрэнсис, надолго умолкнув, прежде чем продолжить. Взгляд его взметнулся к потолку. Крупный кадык заходил на шее вверх-вниз. Он прочистил горло и натужно сглотнул, пытаясь подавить эмоции, угрожающие захлестнуть его с головой. А потом вроде взял себя в руки, потирая ладони друг о друга, вновь и вновь, как будто пытаясь оттереть их от грязи.

– Мы говорили о Скайлар. Это был первый раз, когда я по-настоящему поговорил с кем-то об этом. Шериф сказал, что мне надо пообщаться с доком или мозгоправом, но я не так воспитан. Вы понимаете?

На лице у Пастора появилась улыбка, и он кивнул. Фрэнсис назвал свою дочь по имени, что вызвало у него некоторое раздражение, но он предпочел не выговаривать за это скорбящему родителю.

– Я все прекрасно понимаю. Хорошо, что вам выпала возможность поделиться своим горем. Это помогает. Однако мы способны на нечто гораздо больше, чем просто разговоры, – верно, профессор? – сказал Пастор.

Грубер кивнул и поднялся на ноги. Подойдя к одному из канцелярских шкафчиков, он выдвинул ящик и вытащил большой конверт из плотной бумаги – дюймов пяти толщиной, незапечатанный – и протянул его Фрэнсису.

– Насколько мы понимаем, после убийства вашей дочери вы так и не могли выйти на работу. Вы ведь шофер-дальнобойщик, верно? – спросил Пастор.

Фрэнсис заглянул внутрь конверта, и его рука взметнулась ко лбу, как будто он был поражен тем, что увидел внутри. И вот тут он наконец расплакался, больше не в силах сдерживаться. Казалось, будто его дергающиеся плечи выкачивают из него слезы, как насос.

– В этом конверте двадцать пять тысяч долларов. Мы собрали их среди шестерых из нас. Я знаю, что вам сейчас приходится нелегко, и мы хотим сделать все, что в наших силах. Скоро будет и больше, – сказал Пастор.

– Нет, прошу вас, этого уже и так слишком много!

– Вздор! Послушайте, вы уже знакомы с профессором. А теперь и со мной. В этой церкви нас еще четверо. У всех из нас есть связи среди власть предержащих, а также влияние и сила. И мы заботимся о жителях этого штата. То, что случилось с вашей дочерью, было неизбежно, в некотором смысле.

Вытирая слезы, Фрэнсис вопросительно посмотрел на Пастора.

– Я знаю, какой особенной она для вас была. Для всех из нас в этом городе. Она была нашей королевой бала, еще не так давно. Я часто видел, как она сидела в закусочной Гаса, пила молочные коктейли и смеялась со своими друзьями. Уж поверьте мне: если б это была не она, то был бы кто-нибудь еще. Посмотрите-ка вон туда. Видите этот флаг? Это подлинный флаг «Белой Камелии». Он висел в одной церкви в Луизиане сто пятьдесят лет назад. Мужчины и женщины, стоявшие под этим флагом, знали, какие ужасы обрушатся на наш образ жизни, если мы не будем держать этих людей в узде. Понимаете меня? Вашу дочь убил не белый человек. Белый человек никогда такого не сделал бы. Мы должны заботиться о своих семьях.

Фрэнсис уставился на Пастора с чем-то вроде недоверчивого выражения на лице. И замешательства.

– Я не хочу, чтобы еще какие-нибудь белые родители сидели там, где сейчас сидите вы, и оплакивали своего убитого ребенка. Мы поможем вам и вашей жене, но вы должны наконец проснуться и понять, что боретесь за свое выживание, как и любой другой белый мужчина.

Фрэнсис ничего не сказал.

– А теперь идите домой. Мы поговорим завтра. Я знаю, что скоро суд, и нужно еще много чего обсудить.

В воздухе повисло молчание, прежде чем Фрэнсис поднялся на ноги, поблагодарил обоих и направился к выходу.

Грубер и Пастор дождались, пока внизу не закрылась дверь.

– Я не очень-то насчет него уверен, – сказал Грубер. – У нас осталось меньше недели до расплаты. Он к этому не готов. Позвольте мне…

– Я уже говорил тебе: он как раз то, что надо. И он будет готов. У нас еще шесть дней. Полным-полно времени, чтобы…

– Нет, слишком многое стоит на кону. Говорю вам: у нас недостаточно времени, чтобы…

– Ты обеспокоен, и я это понимаю. Тебе нужно просто довериться мне. Ты не уверен в нем или в самом себе? – спросил Пастор.

Грубер помотал головой.

Пастор продолжал:

– Мы уже говорили об этом. Другого выхода нет. Люди умрут. Много людей. Я думал, ты уже смирился с этим…

– Да, сами же знаете, что да.

– Через шесть дней он будет готов. У тебя ведь есть его электронная почта? Пришли ему несколько видео. Обычный набор: «Брайтбарт», «Фокс Ньюс», «Уан Америка» [284]… Он скоро проникнется.

– Как скажете. Завтра я загляну к нему и его жене.

– Хорошо. А теперь скажи мне: Флинн уже в городе?

– Не знаю. Я всех, кого надо, предупредил.

– И на том спасибо, – сказал Пастор.

Двое мужчин проговорили еще час, обсуждая свои приготовления. Пастор и Грубер стремились к одному и тому же, но иногда у них были разные взгляды на то, как этого достичь. Грубер понимал и принимал, что жертвы необходимы. Пока не ему самому приходилось их приносить.