Келдон едва сдерживался. Видя это, командир стражи сделал какое-то указание своим людям. По толпе побежал ропот, который становился всё громче благодаря усилиям стражников. Не имея возможности заткнуть приговорённого, они решили заглушить его слова.

– Я знаю, что лишь ты один виновен в произошедшем! – теперь Акров уже кричал, пытаясь перекрыть всё возрастающий гул. – Вся кровь моих подданных, все их слёзы, весь пепел городов и деревень Палатия – они на твоей совести! Зачем тебе это было нужно, старик? Ты стал настолько дряхл, и настолько пресытился жизнью, что лишь чужая смерть ещё может дать тебе ощущение того, что ты жив? Ты настолько низок, что готов на любые подлости ради своих мелочных желаний? Ты упиваешься властью, как портовая шлюха глотает дешёвое пойло прямо из кувшина, но также как и она, ты после будешь блевать в сточной канаве, не сумев удержать это внутри себя! Я вижу тебя насквозь, старик! Твои глаза – глаза убийцы. Твоё уродливое лицо красно от крови, которую ты уже пролил. Но я знаю, что ты не остановишься! Ты будешь убивать и дальше, подобно мерзкой мухе будешь пить чужие слёзы. Лишь смерть остановит тебя, и потому я молю всех богов, чтобы они поскорее стёрли тебя с лица земли, потому что лишь так они защитят сотни тысяч ни в чём не повинных детей, женщин и стариков! Я проклинаю тебя, губитель народов, слышишь? Я проклинаю тебя!!!

Каладиус, пусть не без труда, но всё же слышал каждое слово, пробивающееся сквозь рокот толпы. И речь эта имела для него эффект совершенно обратный, нежели тот, которого ожидал Акров. Великий маг испытывал гордость. Он понимал, что Келдон затаил на него обиду, но это нисколько не беспокоило первого министра. В конце концов, этот несчастный сказал всё верно, хотя и несколько преувеличенно. Конечно, король Латиона не был лишь тенью своего верховного мага, но в этой паре он и не был главным.

– Что ж, теперь мы можем обезглавить его с чистой совестью, – желчно улыбнулся Каладиус, вновь садясь на уготованное для него место.

От недавнего настроения короля Келдона не осталось и следа. Он мрачно кивнул распорядителю казни, разрешая начинать. Тут же к Акрову подошли двое стражей, которые повели его на высокий эшафот. Там уже находился палач, машинально поглаживающий отполированное топорище огромного остро наточенного топора. Рядом с ним, состроив скорбное лицо, находился и жрец Арионна.

Для приговорённого наступил тот момент жизни, когда он уже не принадлежал этому миру. Акров словно ушёл в себя, пытаясь, возможно, закрыться таким образом от ужаса происходящего. Он уже послал свои проклятия заклятому врагу, а все, кто был ему близок, либо погибли, либо находились слишком далеко. Поэтому он словно отрешился от действительности, впав в какое-то сомнамбулическое состояние.

Он рассеянно кивнул на благостное лепетание арионнита, едва ли даже услыхав, что тот ему говорил, а затем машинально приложился губами к протянутому белому рогу. Палач протянул ему шнурок, чтобы перевязать волосы, но Акров растерянно взглянул, явно не понимая, что ему делать. Тогда один из помощников палача подошёл и достаточно уважительно сделал всё сам – стянул спутавшиеся волосы в хвост и связал их таким образом, чтобы они больше не закрывали шею.

С Акровом обращались почти как с куклой. Слегка надавив ему на плечи, палач заставил его встать на колени перед огромной плахой, на которой, казалось, можно разделать небольшого поросёнка. Затем палач что-то сказал, но несчастный его уже не слышал, поэтому на сей раз осуждённому мягко надавили на затылок.

Акров покорно опустил голову на плаху и застыл, словно уснул с открытыми глазами. Дважды по его лицу пробежала тень от топора – сперва тогда, когда он подымался, и затем во второй раз. А мгновение спустя раздался характерный звук перерубаемой плоти и голова, окропляя всё вокруг кровью, глухо стукнула по деревянному помосту.

Взяв голову за волосы, палач показал её сперва королевской трибуне, а затем и ревущей от восторга толпе. Всё было кончено.

Однако король Келдон был мрачен и хранил молчание. Он ни разу не взглянул на придворного мага. Порывисто встав, он зашагал к ступеням. Каладиус же позволил себе лёгкую мимолётную улыбку. Он торжествовал, и при этом совершенно не боялся королевского гнева. И он точно знал, что все присутствующие на трибуне, все, кто слышал речь Акрова, прекрасно осознавали, что сейчас был момент именно его триумфа.

Что же касается «губителя народов», как назвал его обезглавленный король, то это оскорбление неожиданно понравилось Каладиусу. Оно создавало необходимый ореол вокруг его имени, и явно играло на пользу тому образу, что он хотел создать. В будущем, когда он станет воссоздавать империю, его враги содрогнутся, узнав, что против них выступает Губитель народов. Поэтому Каладиус решил сделать всё возможное, чтобы слова Акрова, заглушённые для большинства рёвом толпы, не пропали втуне и стали известны как можно большему числу людей.

Читателю этой книги придётся свыкнуться с мыслью, что все герои, за исключением главного, будут мелькать на этих страницах, ненадолго появляясь, и навеки исчезая. Это неизбежно при жизнеописании человека, который вместил в себя множество эпох, являясь активным созидателем многих из них. На фоне долгой жизни Каладиуса жизни других героев столь малы, как мала жизнь травы в сравнении с дубом.

Вот и теперь нам придётся попрощаться с королём Келдоном, поскольку мы вновь должны будем совершить прыжок сквозь время. Однако же, поскольку этот человек сыграл довольно важную роль в нашем романе, и поскольку долгое время он считался другом Каладиуса, мы уделим ему последние несколько строк.

Увы, король, похоже, так и не простил своего первого министра за сцену во время казни. После этого дня их отношения разладились. Келдон не мог отправить Каладиуса в отставку – он прекрасно понимал, что великий маг не допустит этого, и что его могущество достаточно велико, чтобы противостоять даже правителю Латиона. Он не мог даже вырваться из-под навязчивой опеки этого старика, поскольку Каладиус за долгие годы устроил всё так, что нити управления королевством каким-то неведомым образом в итоге оказывались в его руках.

Постаревший Келдон боялся и ненавидел Каладиуса, как ненавидят строгого учителя, или как ребёнок ненавидит няньку, которая запрещает ему выбираться из колыбели. В страхе своём он старался не выказывать эту ненависть чересчур явно, но всё же каждый видел её невооружённым взглядом.

Знал об этом и Каладиус. И ему было всё равно. Он добрался уже до тех вершин, когда ему была не нужна даже дружба монархов, коль уж они всё равно были вынуждены уступать его мягкой силе. Сказать по правде, великий маг и не расстроился тому, что их дружбе с Келдоном пришёл конец. Похоже, он не обладал для этого достаточной сентиментальностью. Он лишь сделал себе пометку на память, что за королём нужно лучше присматривать, чтобы у него не возникло соблазна избавиться от постылого министра.

Теперь мы перенесёмся сразу на несколько десятилетий вперёд. Мы не увидим ни сына Келдона, ни даже его внука. И застанем лишь последние дни жизни его правнука, короля Тредда Бездетного.

***

При латионском дворе давным-давно уже знали, что по-настоящему неизменно лишь одно – существование первого министра. Казалось, он был всегда. Легенды о нём придворные слыхали ещё от своих дедов. Он казался столь же древним, как сам дворец, и это выглядело естественным ходом вещей. Во всём Латионе не было ни одного человека, включая короля, кто посмел бы перечить этому вечно одетому в чёрное худощавому старику со странным, словно покрытым шрамами лицом.

И действительно, кожа на лице Каладиуса уже почти исцелилась, но это было и неважно, ведь ему (настоящему ему) было уже больше девяноста лет, так что он теперь и безо всяких шрамов походил на немолодого человека неопределённого возраста. Будь он простым смертным, то, пожалуй, ему можно было бы дать лет сорок пять – пятьдесят, но с каждым годом время будто бы всё больше теряло власть над ним, а полное отсутствие растительности на голове и вовсе усложняло любую попытку определить его возраст.