— Да, маловато дичи стало в лесу… — качнул головой старик-отец. — Ергерд вон давеча жаловался, что на днях вообще вернулся ни с чем… Уходит зверь… Дурак, похоже, совсем расшалился…

Дурак, он же Шут, был одним из богов, которым поклонялись на Келли. Пантеон келлийцев отличался от двоебожия Паэтты — здесь богов было четверо, да у каждого ещё хватало помощников, которых тоже не стоило обижать молитвами и подношениями, если не хотелось заполучить проблем на голову.

Главными почитались Отец и Мать. Это лишь глупые южане считали, что всё сущее создал их Арионн. Такое впечатление, что эти недотёпы понятия не имели, как на свет рождается новая жизнь! Интересно, они когда-нибудь задумывались о том, что если Арионн-мужчина способен был сотворить жизнь, то для чего же ему пришлось создать женщину, чтобы продолжать человеческий род?

Конечно же, жизнь во всём её проявлении — от человека до мелких рачков в море — породила Великая Мать. Её муж, которого островитяне называли то Отцом, то Хозяином, сотворил всё остальное — землю, небо, деревья, скалы… Как добрый Хозяин, он поддерживал и порядок в своём мире.

А ещё у Отца и Матери было два сына — Воин и Дурак. Воин — защитник, охранитель мира. Чем-то он, должно быть, походил на южного Асса, но лишь отчасти. Островитяне не считают Воина прародителем всего зла. Зло творят мелкие и крупные духи, населяющие мир, и именно с ними должен постоянно бороться Воин.

А Шут, или Дурак, как называли его чаще, наверное, ближе всего был к абстрактному южному пониманию Хаоса. Вечный бедокур, который не со зла, а в силу характера то и дело разрушал всё то, что создали его родители. Развлекаясь, он крушил всё вокруг, вносил сумбур и беспорядок. Но зато он же покровительствовал искусствам и разным стихиям.

— Если он и дальше будет так шалить, вскоре мы останемся без еды… — хмуро буркнул Тробб, который, похоже, уже успел приложиться к кувшину с брагой после возвращения с лова. — Рыба тоже уходит… Сегодня едва две бочки заполнили.

— Ничего, — зыркнув на приунывших невесток, ответил отец. — С голоду не помрём! Вот-вот новые мазанки подсохнут, можно в Реввиал отвезти. Я слыхал, там опять корабль с большой земли пришёл…

— Кому будут нужны мазанки, коли положить в них нечего! — на Тробба частенько нападала хандра после выпитого, он становился мрачным и тяжёлым в общении.

— Раззуделся… — недовольно заворчал отец, который с трудом сживался со старшим сыном, особенно когда тот был во хмелю. — Ты, Тробб, недостаточно долго живёшь на этом свете, чтоб меня учить! Видал я годы и похуже! В иные зимы кору отваривали в протухшем рассоле из-под рыбы, чтобы прокормиться! Хозяин поправит всё, дай срок! А ты шёл бы, да ложился! Завтра вставать чуть свет, нечего тебе слоняться. Лойя, накорми мужа!

Лойя, молодая рыжеволосая женщина, на несколько зим младше Шерварда, проворно поднялась на ноги, несмотря на большой живот, говоривший о том, что она вскоре родит. Она всё ещё казалась почти девочкой, особенно теперь, в домашней холщовой рубахе и с простой косой, перекинутой через плечо. Шервард поглядел на жену с глубокой нежностью, и, как обычно, невольно заулыбался, глядя на живот, в котором сейчас сладко спал его сын. Ну или дочь…

— Сиди, Лойя, я сам, — ласково проговорил он, направляясь к очагу.

— Я накрою! — тут же подскочила Генейра, его младшая сестра, видевшая ещё лишь четырнадцать зим. Она бережно взяла Лойю за руку и осторожно усадила обратно на лежанку, а затем отправилась, чтобы дать брату поесть.

Ужин был скудным — пара кусков жареной рыбы, овсяная похлёбка с остатками мяса, и грубый овсяной же хлеб. Запить всё это можно было слабым ячменным пивом, которое Шервард покупал в Реввиале. Впрочем, уставший и проголодавшийся охотник не привередничал — у него с утра во рту крошки не было, и потому сейчас любая пища казалась настоящим лакомством.

Тробб, отпустив ещё пару хмурых реплик, отправился за плетёную из камыша перегородку, где была их с супругой часть дома. Сестра, измотанная целым днём тяжкой работы, тоже отправилась спать. Отец, как и все старики, подрёмывал, откинувшись спиной к стенке, изредка приоткрывая глаза и оглядываясь вокруг. И лишь Лойя молча сидела, глядя на жующего мужа.

— Снова толкался? — утолив голод, наконец заговорил Шервард.

— Спроси лучше, когда он лежит смирно! — тихонько, чтобы не потревожить старика, проговорила Лойя. — Кажется, ему уже невтерпёж сидеть в утробе, так и просится наружу!

— Я завтра снова зайду к Сурге, попрошу её навестить тебя, — Шервард допил пиво и поднялся из-за стола. — Пусть поглядит ещё раз — может, в прошлый раз она ошиблась?

— Сурга никогда не ошибается, — поглаживая живот, улыбнулась Лойя. — Если она сказала, что ждать ещё одну луну, значит, так и будет. Не тревожь старуху понапрасну. Со мной всё в порядке.

Действительно, несмотря на худобу и юный возраст, его жена весьма неплохо переносила первую беременность. Мать, когда была жива, то и дело вспоминала, с каким трудом доносила Тробба, и отец тогда обычно добавлял, что вообще опасался, как бы она не умерла. И при этом он странно поглядывал на старшего сына, словно до сих пор укоряя его в этом.

— Через пару дней отправлюсь в Реввиал. Не нужно ли тебе чего?

— Мне ничего не нужно, — мягко покачала головой Лойя. — Я-то целыми днями дома просиживаю. Спроси сестру — кажется, Генейра говорила, что серп плохо жнёт.

— Ладно, — кивнул Шервард. — Поговорю с ней. Пойдём спать, а то я замотался совсем сегодня.

Ещё один угол дома был отделён, образуя их с Лойей комнату. Там была лишь лежанка — не слишком широкая, но это было даже хорошо. Шерварду нравилось, когда его жена тесно прижималась к нему. Чаще всего они не могли уснуть сразу и занимались любовью, нисколько не стесняясь, что их слышат прочие обитатели дома. Здесь, на Келли, к подобным вещам относились совершенно нормально, и у Шерварда были воспоминания с самого раннего детства, когда он слыхал ночами, как любили друг друга его родители.

Но сегодня он слишком устал, гоняясь за кабаном, а затем волоча его на себе, но, тем не менее, с наслаждением поглаживал нежную кожу Лойи, не упустив ни одного из своих любимых мест на её теле. И всё же усталость оказалась сильнее, поэтому через несколько минут он захрапел. А вскоре уснула и она, улыбаясь в темноте.

За перегородкой послышались шаркающие шаги — отец отправился на свой топчан, чтобы уснуть чутким стариковским сном, покуда не забрезжит рассвет. Что бы там ни вытворял Дурак, но этот мир по-прежнему оставался отличным местом, а жизнь была пусть и нелегка, но приятна!

Шервард правил парой оленей, впряжённых в повозку, а позади слегка побрякивали на ухабах мазанки, которые он вёз на продажу. На материке предпочитали использовать лошадей, и не только потому, что ездовые олени там почти не водились. Конечно же, лошадь сильнее, а может даже и выносливее оленя. Но здесь, на островах, остро вставал вопрос их содержания — почти половину года травы либо вовсе не было, либо было недостаточно, а сена эти животные сжирали просто немыслимое количество. И потому олени были просто незаменимы — неприхотливые, способные копытами выбить себе немного мёрзлых былинок из-под снега.

Островитяне частенько использовали также и собак, но собакам было нужно мясо. Раньше их кормили зайцами — в былые времена, когда в лесах было вдоволь крупной дичи, этих ушастых тварей и не почитали за добычу. Скорее это были мелкие вредители, обгрызающие кору на чахлых яблонях, да разоряющие огороды. Но в последнее время даже зайцы не слишком-то баловали охотников и не больно-то спешили в похлёбку, так что и речи не было, чтобы скармливать их своре собак.

Когда-то и у них была упряжка. Отличные псины, способные утащить что угодно. Но их пришлось продать прошлой зимой, хотя Шерварду было ужасно жаль расставаться с ними. Но делать было нечего — в противном случае, пришлось бы пробовать на вкус уже собачатину…