— Я останусь здесь настолько, насколько это будет возможно, — пообещал Шервард без тени сомнения. — Враноок готовит поход не раньше следующего лета, и до тех пор я останусь с вами. Я теперь — не последний человек. Как только буря закончится — съездим с Троббом в Реввиал, привезём всего, что только нужно! Летом свадьбу сыграем, или по осени. Ты только держись, отец!

Они просидели так ещё долго. Всё это время остальные домочадцы продолжали работать в глиняном сарае, лепя новые мазанки на продажу. Никто из них так и не зашёл домой даже чтобы просто попить воды. Через какое-то время старик попросил сосуд, чтобы отлить, и Шервард помог ему. Ему было грустно оттого, что расставание с Динди, по всей видимости, сильно затянется, но делать было нечего. Уехать он действительно не мог. Сейчас он был нужен здесь.

Прошло всего два дня, и Шервард вполне обвыкся на новом, а точнее — на старом месте. Нет, у него не возникало ощущения, будто бы он никуда и не уезжал, но возвращение в прежнюю жизнь было подобно тому, как ложишься на свою лежанку, где каждая впадинка, каждый горбик старого тюфяка хорошо помнят твою форму. Ложишься, словно обратно в утробу матери, так, будто был тут всегда. Так и у Шерварда — он, разумеется, хорошо помнил Тавер и уже тосковал по нему, но здешняя жизнь уже понемногу обволакивала его своими тенётами, незаметно, но настойчиво «приземляя» и «укореняя» словно бы не только в пространстве, но и во времени, которое здесь, в Скьёвальде, как будто стояло на месте.

Однако же, на самом деле это было далеко не так. В этом мутном и неподвижном пруду были свои бьющие ключами родники, не дававшие воде окончательно превратиться в стоячее затхлое болото. Три важнейших изменения произошли здесь с тех пор, как он покинул родину в прошлый раз.

Во-первых, конечно, болезнь отца. Она здорово пришибла всех, как будто на их избушку рухнула вековая сосна. Шерварду было тяжко приноравливаться к тому, что вечно хлопотливый Стокьян сын-Герида, ни минуты не сидевший без дела, теперь беспомощно лежит днями в своём углу, распространяя зловоние на весь дом.

Второе изменение было не в пример лучше. Его любимая младшая сестрёнка не просто нашла себе жениха, а нашла себе дружинника. Вряд ли ещё пару лет назад она могла бы даже помыслить об этом. В деревеньках вроде Скьёвальда с женихами обычно бывало небогато, а те что есть — такие же простые рыбаки или охотники как они с Троббом. И Шерварду было особенно приятно от осознания того, что именно он, пусть и косвенно, немало поспособствовал счастью Генейры тем, что был принят в дружину Желтопуза.

А вот третье было, пожалуй, самым неожиданным. Вернувшись, Шервард достаточно быстро вдруг осознал, что при живом отце и старшем брате именно он вдруг сделался главой семейства. Это сложилось как-то само собой. Тробб и не думал оспаривать у него это первенство. Более того, он явно побаивался и уважал младшего брата.

Тробб заметно тушевался в присутствии Шерварда. Было ясно, что это злит его, но поделать он ничего не мог. Кроме того, что Шервард действительно сейчас выглядел крупнее и внушительнее щуплого и рано ссутулившегося брата, и, очевидно, без труда мог бы совладать с ним в схватке, на Тробба давило и другое, быть может даже более сильное обстоятельство.

На Келлийских островах, и особенно на Баркхатти, самом крупном и населённом из них, жизнь была не в меньшей, а может быть даже и в большей степени чем на материке, подчинена принципам социальной иерархии. Любой, кто носил кожаный наруч, был в этом мире несравненно более авторитетным и уважаемым человеком, нежели прочие. И уж подавно общество пренебрегало людьми вроде Тробба — теми, что из-за собственных слабостей сами отказались от этого важного атрибута воина.

Побитые единожды, люди вроде Тробба уже не могли найти в себе сил подняться на ноги вновь. Они тонули в саморазрушительной жалости к себе и злобной обиде на весь окружающий мир. Они могли огрызаться, пытаясь испортить жизнь тем, кто был слабее, но уже никогда не могли выдержать взгляда более сильного соперника.

Тробб не мог не уважать младшего брата за то, что он с успехом и честью нёс ту ношу, оказавшуюся непосильной для него самого. И пусть это уважение было густо замешано на зависти и даже злобе, но в ограниченном мире неудачливого рыболова Шервард был сейчас едва ли не самым важным и влиятельным человеком, которого он мог повстречать.

По той же причине он, будучи фактическим главой семейства, всячески препятствовал будущей свадьбе Генейры. Он осознавал, что появление родственника вроде того самого Тибьена Гримманда из Ликвенда окончательно низвергнет его с шаткой вершины. Что Тибьен будет тем человеком, который не только сможет указывать ему, что делать, но и, пожалуй, станет презирать его скрыто или же явно.

В общем, хоть Шервард сейчас и не был склонен жалеть старшего брата, говоря откровенно, тот был вполне достоин жалости. Теперь Тробб совершенно очевидно избегал брата, находя любые предлоги, чтобы не оставаться с ним в доме, особенно наедине. Вероятно, он даже по выражению лица Шерварда догадывался о том разговоре, что случился между ним и отцом, и потому явно трусил, хотя и старался этого не выказать.

Так или иначе, но за те два дня, что бушевала непогода, он появлялся дома лишь для того, чтобы поесть или поспать. Одновременно с этим он стал явно воздержаннее к хмельному, позволяя себе лишь несколько глотков перед обедом и ужином. И Шервард видел, что остальные домочадцы безмерно рады таким переменам. Особенно улыбчивой стала Лийза, явно осмелев в присутствии деверя.

Наконец шторм ушёл. Шерварду всегда нравилось наблюдать, как быстро очищается от туч небо, как будто Великая Мать сметала их веником за горизонт. И как восхитительно было тогда яркое солнце, заливающее искрящийся от неисчислимого множества капелек мир! Вдруг становилось тепло и радостно оттого, что Хозяин вновь навёл порядок в своём доме, в котором, было, не на шутку развеселился Дурак.

Конечно, после таких ливней дорога просохнет не вдруг, и потому Шервард решил, что в Реввиал они с Троббом отправятся через день или два. А сейчас он, едва лишь солнце согрело воздух, осторожно вывел, а скорее даже вынес отца во двор, посадив его на старый чурбан, много лет стоящий здесь именно для таких целей. Несмотря на то, что старик сильно похудел, Шервард вряд ли справился бы в одиночку — разве что ему пришлось бы нести отца на руках как ребёнка. И потому ему помог Тробб.

Надо было видеть, каким счастьем озарилось лицо старого паралитика! Слёзы навернулись на его поблёкшие глаза, и хотя он ворчал на слишком яркое солнце, якобы ослепившее его, на самом деле, конечно, причина их была в ином. Его восковая, покрытая старческими пятнами кожа порозовела, и на какое-то время он стал выглядеть почти здоровым. Казалось, вот-вот он, покряхтывая, встанет и, как обычно бывало, засеменит в свой любимый сарайчик, в котором его дожидались глина и ивовые прутья.

— Подайте-ка мне худые сети, что лежат в углу, — блаженно щурясь, попросил Стокьян. — Всё равно без дела сижу, так хоть починю их пока.

Генейра с радостью исполнила его просьбу, хотя сети эти были уже негодными, и Тробб не выбрасывал их исключительно из скаредности. Пусть отец вновь почувствует себя нужным, пусть займёт руки! Так он вновь сможет ощутить себя живым.

В тот же день их навестил Тибьен, жених Генейры. Шервард с радостью познакомился с ним. Тот был несколькими годами старше него, но сразу понравился юноше. У Тибьена было открытое лицо — типичное лицо помора-островитянина, но вполне приятное. Комплекцией они вполне соответствовали друг другу — по местным меркам вполне себе обыкновенные, хотя на материке оба считались бы если и не верзилами, то уж точно людьми выше среднего роста.

Они быстро разговорились, тут же найдя общие темы для разговора и общих знакомых. Тибьен тоже знавал Лебланда, и оба они весело перешучивались на его счёт, но всё это были дружеские подтрунивания. Шервард ни на мгновение не забывал, какую роль тот сыграл в его судьбе, и был благодарен ему за это.