А ещё он очень боялся, что кто-то влезет к ним в квартиру (она располагалась на втором этаже). Дырочка, похоже, считал всё население Кидуи грабителями и негодяями, так что ждал неминуемого нападения каждую ночь. Особенно он переживал, когда оставался один во время ночных дежурств Линда. Бедолага вбил себе в голову, что отныне все городские подонки желают поквитаться с его хозяином за его службу, и что они обязательно исполнят задуманное. В такие ночи он, похоже, совсем не смыкал глаз.

Линд поначалу посмеивался над слугой, но вскоре ему стало не до смеха. Обычно такой пухлый, румяный, мягкий Дырочка превратился в бледную тень самого себя. Под глазами залегли глубокие тени, щёки опали, уголки губ опустились… Бедняга постарел за месяц больше, чем за предыдущие пять лет.

Не на шутку встревоженный, Линд решил отправить Дырочку обратно в имение, а себе нанять другого лакея. Конечно, это было нелегко — он с раннего детства привык к этому курчавому добряку и, можно сказать, даже полюбил его, ведь Дырочка всегда был неподалёку, в отличие от отца. Но именно эта любовь и заставила юношу завести разговор об отъезде.

Надо было видеть старого слугу в этот момент! На его осунувшемся лице выразилось такое отчаяние, что Линду стало стыдно. Особенно после того, как Дырочка, не сдержавшись, заплакал. Стало понятно, что старик скорее умрёт, чем согласится покинуть молодого барина, которого он также любил беззаветной любовью человека, никогда не имевшего собственной семьи. Он совершенно искренне готов был страдать от бессонницы до конца своих дней, лишь бы оставаться рядом с Линдом.

Юноша был невероятно тронут такой преданностью, но, увы, даже не подумал как-то облегчить участь своего лакея — например, переехать в более спокойный район. Отсюда было рукой подать как до кордегардии, так и до «Свиных ушей» и квартиры Логанда, и Линд не видел причин менять жилище. Кроме того, Дырочка, скорее всего, всё равно не нашёл бы покоя нигде в городе, который не приглянулся ему даже больше, чем молодому хозяину.

Что же касается родных, то Линд, признаться, по ним не слишком-то скучал. Разве что по матушке, да и то мимоходом — прежняя жизнь довольно быстро стала казаться чем-то далёким, тем более что в возрасте Линда промежуток в два-три месяца казался целой вечностью, так что у него было ощущение, будто он уехал из дома давным-давно.

По отцу же он не скучал вовсе — они нечасто виделись и в прежние времена. Куда больше Линд переживал из-за того, как отреагирует барон на его службу, ведь он видел сына исключительно военным. С другой стороны, а что он мог сделать? Ведь ясно же, что он не примчится сюда из Палатия только для того, чтобы отодрать сына за уши! Лишит денег? У Линда всё ещё сохранялась достаточно приличная сумма, а кроме того — он теперь получал сержантское жалование, на которое вполне можно было прожить. Так что юноша без особого труда сумел убедить себя в том, что со стороны отца ему ничто не угрожает.

Надо сказать, что Линд, несмотря на его обещания регулярно писать родителям, до сих пор отослал им ровно одно письмо, в котором он сообщал свой адрес, а также ставил отца в известность о службе в городской страже. Линд попытался составить письмо так, чтобы оно не выглядело попыткой оправдаться. Он выдержал текст в максимально сухом деловом тоне, подобающем взрослому мужчине, живущему своей собственной жизнью. Пожалуй, такой тон мог задеть нежные материнские чувства, но ничего не поделаешь! Нужно было сразу дать понять, что отныне родители не станут манипулировать им и указывать, что ему делать.

Ответа до сих пор не было, что было неудивительно, поскольку путь был неблизкий, а Линд не мог позволить себе отправить письмо с курьером, чтобы как-то ускорить его доставку. Пришлось полагаться на имперскую почту, которая никогда не славилась излишней расторопностью. Впрочем, он довольно быстро позабыл и думать об отправленном письме, вовлечённый в водоворот своей новой жизни.

Откровенно говоря, нечасто он вспоминал и своих былых друзей — Брума и Динди. После того памятного разговора они с Брумом ни разу не общались, и горечь сказанных приятелем слов существенно омрачила воспоминания. Вспоминая своего товарища, Линд чувствовал скорее досаду, чем ностальгию, скорее неприязнь, нежели грусть. Своими угрозами Брум нанёс оскорбление самолюбию Линда, который хоть и был младше, но привык считать себя птицей более высокого полёта в сравнении с парочкой Хэддасов. И это сильно уязвило его в своё время, так что и сейчас он вспоминал об этом с неприятным чувством.

По большому счёту, Брум и Линд были друзьями поневоле. Они сошлись не потому, что между ними было много общего, или они очень уж симпатизировали друг другу. Просто поблизости больше не было никого, с кем можно было бы играть и общаться. Будь они городскими мальчишками — Линд готов был биться об заклад, что они никогда не стали бы друзьями.

Поэтому он нисколько не сожалел о своей потере. Теперь у него был Логанд — человек, к которому он испытывал действительно дружеские чувства. Да, в этой паре он был уже скорее Брумом, но на данный момент его устраивало и это. Так что неуклюжего толстяка с северного побережья он позабыл без зазрения совести.

Немного иначе дело обстояло с его полоумной сестрой. Разумеется, Динди осталась для Линда более приятным воспоминанием. Он, естественно, был далёк от того, чтобы испытывать даже некое подобие влюблённости, но всё же иной раз он позволял себе предаться воспоминаниям о моменте их близости. Странное дело — чем больше времени проходило, тем более яркими становились эти воспоминания. Тогда, поначалу, всё было для него как в тумане, теперь же этот туман словно понемногу рассеивался.

Да, Динди была для него весьма приятным воспоминанием, хотя вспоминал он из всей их совместной жизни лишь один недолгий момент. И именно по этому моменту он, пожалуй, скучал, но никак не по самой девушке. Более того, он понимал, что вскоре это воспоминание потускнеет, вытесненное новыми весёлыми приключениями юности — в Кидуе, как и говорил отец, было полным-полно смазливых и абсолютно доступных девиц.

Совсем изредка Линд задумывался о том, не забеременела ли Динди. Точнее не так — он изо всех сил гнал от себя эти мысли, но они всё же посещали его иногда. Он отмахивался от них, говоря себе, что всё равно уже ничего не может изменить, и что, в сущности, нет никакой разницы — понесла ли Динди, если он здесь, а она — там. И всё же хотелось надеяться, что всё обошлось.

Наверное, отец сообщит ему об этом в письме. Сам он, отправляя послание родителям, ни полусловом не упомянул о произошедшем, и даже не поинтересовался о своих прежних друзьях. Он просто перечеркнул всё, что было прежде. Впереди его ждала новая жизнь — куда более интересная и полная. А прошлое пусть навсегда останется в прошлом!

Кидуанцы называли пришедшую зиму холодной и снежной, несмотря на то что сугробы едва покрывали лодыжки, а похолодания то и дело сменялись слякотью. Линд, привыкший совсем к иным зимам, с лёгким недоумением глядел на кутающихся в меха горожан, тогда как сам он продолжал ходить в обычной гвардейской утеплённой форме.

Впрочем, зима действительно прибавила хлопот городу. Дороги взбугрились колдобинами застывшего льда, а в моменты оттепелей покрывались ещё и множествами мелких лужиц и ручейков, так что ночные дозоры превращались в настоящее испытание — сам Линд уже несколько раз падал, правда, вполне удачно в сравнении с одним из его сослуживцев, сломавшим при падении руку.

Участились случаи наездов на горожан — те не поспевали отскочить в сторону, а кроме того, обочины улиц кое-где были покрыты слежавшимися кучами снега, который раскидывали с проезжей части после сильных снегопадов. А ещё патрули теперь едва ли не каждый раз находили окоченевшие трупы на улицах — бродяги замерзали в своих берложках, после чего их товарищи просто выбрасывали бедолаг, чтобы стражники унесли тело.